Ёжики кололись, плакали, но продолжали есть кактус

XXI

      Мурашки пробежали вдоль позвоночника, передёрнули плечи и рассеялись по предплечьям. Волнение, сравнимое с прыжком на глубину: боязнь остаться без воздуха, страх удариться о дно и, одновременно, не коснуться его, не ощутить твёрдый слой под ногами. Антон поднялся медленно, не отрывая глаз от Арса, его внимательного прищура, мягкого наклона головы, уверенной позы. Шастун прекрасно осознавал, к какому выбору его привели несколько странных минут наедине с научным.              Антон всерьёз подумал, что это время — недолгое заточение на кафедре, несмотря на все произошедшие с ними двумя события, было одним из самых необычных, не сравнимых ни со спонтанной попойкой, ни с игрой в детективов, ни с руганью на улице. Если бы Шастун подбросил монетку, в моменте, как она взлетала, он бы уже знал, какой ответ на вопрос: «А стоит ли?» хотел бы получить. А если бы получил другой, отрицательный и призывавший остановиться, пойти как можно скорее к выходу, резко отпереть дверь и вылететь из здания, Антон бы наплевал.              Арсений не отпрянул.       Когда демоны взывали Шастуна сделать несколько шагов навстречу, заставляли подчиниться и встать напротив, лицом к лицу, когда, как марионеткой, управляли им, чтобы обеими руками обхватить воротник рубашки Арсения и большими пальцами огладить края плотной ткани, он подчинился им, хотел их прочувствовать, поделиться ими, попробовать, насколько их власть могла передаться Арсу, подпалить его или расплавить.              — Не сказал «нет», помнишь? — уже можно было не соблюдать светские приличия.              Арсений выглядел всё таким же непоколебимым, это подстёгивало и придавало чертям Антона большую уверенность в действиях.              Шастун чуть крепче сжал его рубашку, наклонил голову и лишь миллиметром верхней губы коснулся уголка его губ. Уже заметная, но мягкая щетина и крепкий запах алкоголя не отталкивали, а срабатывали магнитом. Антон не осмелился сразу вовлечь в поцелуй, будто держал и вдыхал запретное, пока оно было доступным.              Он провёл губой выше, в сторону щеки, совсем невесомо, и только громкий выдох напомнил ему о том, что его касания Арсений, каменный, как статуя, всё же чувствовал. Ему казалось, что тот замер, а всё вокруг в унисон взяло паузу — звуки, блики за окнами, даже собственное кровообращение, которое всего секунду назад он так чётко слышал в ушах. Сам не понял, как всё произошло: ощущение колкости сменилось влажной мягкостью, губы потянулись к губам, не настойчиво, ответно-изучающе, пробуя и пытаясь понять, нравился ли новый вкус. Дегустация, где два сомелье забыли о вине.              Даже не поцелуй, прикосновение, которое и в расчёт-то брать не стоило, апробация искренности, до того запрятанной глубоко-глубоко внутри, что уже и не было надежды, что её что-то пробудит. Губы касались, надавливали, почти выпрашивали, чтобы Антон продолжил то, что затеял, скользили, почти дико, возможно, Антону так лишь ощущалось из-за попыток сделать вдох.              Зажмуренный, Арсений целовал, стараясь не углубляться, но спешно, прерывисто, показывал, что оживал, что хотел попытаться, просто не мог решить, чего боялся сильнее — что это продолжится или что Антон отстранится и уйдёт.              Антон с каждым движением чужих губ всё сильнее хотел закричать от переполнявших эмоций. Они продолжали копиться и требовали вырваться, пока руки Арсения перехватывали его ладони и крепко сжимали.              В ответ он потянулся к щекам, обхватил их, а телом вжал Попова в сзади стоявший стол. Напирая, подошвой нечаянно наступил на носок его ботинок, тут же попытался от неловкости отпрянуть и извиниться, но Арсений, будто говоря: «Всё хорошо, забудь», сильнее нажал пальцами на его руки.              Разорвать то, что возымело эффект факела, отойти хотя бы на десяток сантиметров, чтобы проверить обувь, встать поудобнее или что-то сказать, было сродни преступлению. Антон чувствовал, что если кто-то из них осмелился бы взять верх над мыслями и прекратить этот поцелуй, включить здравый смысл и логику, то истории пришло бы безусловное завершение, никаких попыток: они слишком далеко зашли.              Шастун ощущал нежелание Арсения говорить ему «нет» кончиком языка, мог буквально считать каждый сорванный с него звук своими губами. Он замедлялся, смаковал их, узкие до и уже такие припухшие сейчас, своими, почти стёртыми от колючей щетины. Антон старался быть бережным, и, когда почувствовал, что Арсений передал инициативу, положил руку ему на затылок, не дав шанса на передышку, наклонил голову удобнее, глубже проник языком, посасывая чужой, и простонал в ответ на впитываемые всем телом стоны Попова.              Антона накрывало, и, когда он вновь неконтролируемо попробовал вдавиться телом в Арсения, поставил между ног своё бедро, тот резко ухватился за его талию, потираясь вставшим членом через тонкие брюки.              Слишком громко для такого пустого помещения, и от этого потрясавшего звука ошалевший Антон прикусил Арсу нижнюю губу.              — Нас услышат, — прошептал он.              — Плевать, — Попов приоткрыл глаза и смотрел ими, как опьянённый.              Возбуждение достигло точки невозврата, все копившиеся эмоции — страх, неуверенность, жажда внимания, скрутились тяжестью внизу живота. Арсений стал потираться бесстыдно, призывающе, подстраивался под темп поцелуя, гладил спину через футболку и не оставлял ни малейшего сомнения Антону в том внезапном озарении, которое промелькнуло у него в голове.              Он опустил руку и накрыл ею твёрдый член Арса, сжал, а тот подался вперёд, будто давно пытался добиться этого. Длинные пальцы Шастуна двигались быстро, пытались надавить и погладить одновременно, жадно скользили, ощущая горячую кожу.              Антон не помнил подобных эмоций, потому что никогда не испытывал их. В его крошечном опыте тот, предыдущий партнёр, был охотлив до ласк, но Шастуну и в голову не приходило так отчаянно пытаться его ими одаривать. Будто не было нужды, просто быстрая разрядка без продуманных действий. А теперь всё его тело стремилось изучить каждую клетку тела Попова, оставить на ней свои отпечатки, дотрагиваться так, как он хотел, как ему нравилось.              Арсений распалял его гораздо сильнее спиртного, и в какой-то момент касаться члена стало до того горячо, что показалось, будто рук будет недостаточно.              Он никогда этого не делал, просто потому что только сейчас осознал, каково это — настолько сильно хотеть сделать приятно. Он двумя руками стал поспешно расстёгивать ремень Арса, перешёл на молнию, а пальцы плохо слушались и соскальзывали с замка, мокрые ладони торопливо отодвигали ширинку, а она, как последний рубеж испытаний в неопознанном поле, оцарапала поверхность кожи. Антон оттянул тугую резинку боксеров и, наконец, сжал голый член. Арсений выдохнул стоном ему в губы, и Шастун забрал себе этот звук до последнего, впитал и ответно сильнее сдавил хватку.              Как дорвавшийся до десерта после затянувшейся диеты, он, продолжая надрачивать Арсению, второй рукой наклонил его голову вбок, чтобы добраться до шеи, языком провёл от ключицы до мочки уха, уже не просто ощутив, а услышав, как громко простукивало сердце.              Он не был уверен в том, что делал, не понимал, что его направляло. Только Арсений, прикрыв глаза, будто всем телом умолял продолжать. Ни слова — только сбитый хриплый тембр, другие звуки не были нужны. Даже если бы они различались, Антон не способен был бы их разобрать.              Член в ладони пульсировал приятно и призывно, а едва уловимый чужой запах возбуждения, смесь пота, выступившего от волнения и распалённости, смазка, уже совершенно бесстыдно оставившая след на белье, и беспрестанно скользивший по шее язык, вкус кожи давали Антону чувство полной эйфории, беспрекословного обладания призом.              У Шаста исчезла уверенность в твёрдости пола под ногами. Арсений в руках казался ватным, чересчур податливым — как избитая метафорами сахарная вата. Таким же Антон его и ощущал — приторным, таявшим, мягким и до того лёгким, что хотелось всё больше и больше.              Он, ускорив темп руки, в такт неосознанно вжался собственным членом вплотную. Хотелось ещё ближе, полностью убрать преграду из одежды и потереться голой кожей о горячую кожу Арсения, но Шастун остатками здравого смысла понимал, что не время, не место, слишком рано, хоть и до сумасшествия сюрреалистично. Он еле сдерживался, чтобы не прикусить его в чувствительных местах, чтобы не покрыть отметинами жадности, как импульсивный подросток, не заскулить. Пришлось упереться лбом в выступавшую ключицу и второй рукой зарыться в густые волосы Арсения, почти держаться за них, избегая собственного грехопадения.              Шастун соскребал остатки самоконтроля до тех пор, пока среди рваных высоких стонов не услышал отчётливое:              — Антон, пожалуйста…              Единственная нить — просивший большего голос, нет, не Арсения — брюзги с металлическими нотками, а ангельский, смелый, какого-то другого человека.              Уверенный в том, что сейчас тормоза можно обрезать, ни на секунду не дрогнувший, хоть тело говорившего и дрожало порванной струной.              Дыхание Антона застыло, рука от разыгравшейся фантазии чуть замедлилась, и, стоило завершить в голове цельную картинку дальнейшего действия, на полпути к решению Антон повторно услышал:              — Пожалуйста…              Он в одно движение отодвинулся и встал перед Арсением на колени, поднял глаза на него, не успевшего понять, куда пропала вся близость и горячее касание, и абсолютно ровно произнёс:       — Я хочу тебе отсосать.              В страхе, на запале и отчаянном адреналине он подался вперёд, чуть дёрнулся от боли в колене — острая косточка и голый кафель оказались совершенно несовместимы. За секунду Антон успел подумать и об испачканных штанах, и о том, что с точки зрения психологии может означать резкое желание попробовать член на вкус, о корреляции времени последней чистки зубов с грядущим действием и ещё паре-тройке каких-то невнятных вещей. Эти мысли не убавили решимости, напротив, позволили сосредоточиться и убедиться, что Антон в своих замыслах твёрд.              Он, сглотнув несказанные слова и сбив горечь в пересохшем горле от поцелуя, схватился за брюки и потянул их с Арсения вниз, стащил до колен и впился пальцами в бёдра. От такой прыти Попов чуть покачнулся, но вовремя схватился за край стола, и от резкости движений Шастуна пошатнулся ещё сильнее. Вся копившаяся страсть, как в фильмах с разбросанной по комнате одеждой, стремилась выплеснуться из Антона на один конкретный участок тела. В мягком освещении Шаст увидел перед собой крепкий и красивый член, немного толще собственного, и испытал неконтролируемое желание коснуться его языком.              Арсений молчал, поглядывал вниз, не пытался прервать или, напротив, ускорить процесс, хотя скопившая капля смазки и его сжатые кулаки прямо говорили об этом. Он сдерживался, возможно, смущался продолжения, или Антон со стороны выглядел слишком комично, чтобы вовлечь его в какие-то более порывистые действия. Шастун тоже боялся — своей неопытности, глупого вида или потенциального провала, но искреннее желание перебивало не вовремя проснувшиеся стыд и робость.              Чтобы не походить на азиатскую девочку в школьной форме из стереотипных порнороликов про отсосы, он аккуратно, но крепко сжал в правой руке член и, услышав, как сигнал к продолжению, глубокий стон, закрыл глаза и облизал его.              Влажно и горячо, как поцелуй, только удобнее — ничего не кололо щеки. Гладкая головка и еле заметный чуть солоноватый привкус смазки понравилось ощущать кончиком языка, и Антон повторил движение ещё раз и ещё раз. Приноровившись, он стал круговыми движениями лизать, сильнее сжал голые бёдра Арсения, особенно, когда услышал сверху несдержанную хрипотцу.              Антон непроизвольно улыбнулся — Арсению хорошо, он и позволял, и отдавался одновременно, и Шастун стал смелее, пробовал обхватывать губами и помогать языком. Он обводил уздечку, слегка теребил её, затем вбирал в рот член, плотно прижав язык к головке, снова выпускал и облизывал, размазывал накопившуюся слюну по всей длине.       — Антон, — в шёпоте не было смысла, не было призыва, только озвученное: «Я тут, продолжай», только не слишком прямое.              Шастун провёл языком от основания члена вверх, и рука Арсения рывком впилась в его плечо. Попов тут же ослабил хватку, будто на секунду потерял над собой контроль, и провел ладонью до шеи. Его пальцы чувствовались так слабо, Антон распалялся, и ему хотелось сильнее, жёстче, чтобы Попов показал, как он хотел, как ему нравилось, чтобы открыл свою каморку с демонами в ответ и расслабился.              Антон своей рукой переложил ладонь Арса себе на голову, сжал её так, чтобы Арсений схватился за волосы крепче, и посмотрел на него снизу вверх.              Ошалевший и пьяный взгляд, и даже сейчас в нём была видна опаска. Потемневшие зрачки настолько сильно управляли Антоном, что он, подчинившись им, взял член так глубоко, как мог, не отрывая взгляда от реакции на этот раз слишком громкого Арсения.              Шастуна питало чувство, что он способен подарить эти ощущения, что ему отвечали — глазами и телом, что он мог пробовать по-разному и считывать каждый рефлекс, каждое невольное движение, слизать каждую мурашку с кожи.              Ещё несколько медленных и глубоких движений — Арсений бёдрами подался вперёд, по-прежнему пропуская локоны волос Антона через пальцы. Дышал через рот, то и дело прикрывая веки, а Шаст разрывался от желания смотреть на возбуждённый член, который всё увереннее принимал, и на лицо Попова, зеркалившее всё происходившее.              Антон еле сдерживался, и на особенно высоком стоне, почти скрытом ультразвуке, чуть не кончил от трения о собственную одежду. Чтобы попытаться сохранить самообладание, он ускорился, помогая рукой. Ему хотелось довести Арсения до грани, и он сжимал у основания, затем переходил выше, крепко держал член немного шершавой ладонью, а большим пальцем кружил у головки, сдавливал, массировал её двумя пальцами. Особенно тяжело было при этом не забывать дышать, впитывать каждый проронённый с губ Арсения звук, уговаривать самого себя полностью сконцентрировать внимание на нём, забыть о собственном тяжёлом и почти умолявшем дотронуться члене.              Антону сорвало все тормоза, когда из хриплого дыхания он различил:              — Я сейчас кончу…              Завившаяся от влаги чёлка, пугающе-горящие глаза, припухшие губы и подёргивающийся кадык — красивый пиздец. Слова были и предостережением, и заботой, и беспокойством одновременно. Оголённый нерв в руках, провод под напряжением, которое Антон хотел сбросить до нуля. Арсений пальцами хаотично водил по его волосам, местами, особенно у затылка, цеплялся больнее, несдержанно, но тут же выпускал пряди из кисти, также спутанно гладил их. Антон, то припадая губами к головке, то отрываясь от неё, двигал рукой всё быстрее, на пробу клал вторую руку ниже, массируя чувствительное место у основания, оглаживал яички, но от скорости с трудом мог устоять в упоре на изнывавших коленях, и снова впивался в бедро.              Оставив каплю слюны на уздечке, Антон выпрямил затёкшую спину и неотрывно наблюдал за полностью погрузившимся в ощущения Арсением, дрочил ему быстро, грубовато, понимая, что до финиша тому оставалось несколько резких движений.              Рукой почувствовав, что член заметно сильнее напряжён, а уже красная головка скрывалась в кулаке сложнее, налитая и покачивавшаяся от возбуждения, Антон убрал ладонь и, специально дразня, вобрал член в рот так медленно, что изумлённый фальстартом Попов почти зашипел:              — Я же почти, прошу, я сейчас, — в ответ Антон удовлетворённо промычал с занятым ртом, а следом застонал от случайного и слишком чувствительного потирания своим членом о брюки, чем пустил глубокую вибрацию по всей длине.              Смазка и слюна смешались, пошлые звуки сплелись с придыханием, губы саднили от непривычного трения, но Антон и не думал понижать градус. Его погоняли эмоции, желание воплотить всё одновременно, здесь и сейчас, ему хотелось замучить языком всё тело Попова, не оставить ни кусочка нетронутым. Хоть он и понимал, что нельзя тянуть ещё дольше, но медлил и медлил, не мог оторвать взгляд от покусанных губ и даже почти не смотревшего в ответ Арсения, демонстративно прошёлся широким языком по ладони, пережал основание и снова насадился ртом на член, вобрал наполовину, надавив языком на уздечку.              Антон чувствовал, что Арса потряхивало от ощущений: мёртвой хваткой впился в край футболки, спустив ладонь с волос, пока Антон продолжал пробовать его.              Контраст, сносивший опору — сначала вкус губ, алкоголя и тяжелого парфюма, сейчас вкус члена, терпкий от естественной смазки и горячий, горячий, горячий. Рука Шаста передвинулась выше, на талию, огладила рёбра Арса через рубашку, затем торопливо скользнула под неё, и короткими ногтями, в попытке сжать кожу сильнее, Антон ощутил, как бешено заходилось сердце. Арсений наклонился, обеими руками надавил на плечи, прося сильнее. Антон в ответ сжал его бок, тормозя: чистое издевательство, пытка обоих, которую хотелось растянуть.              Хотелось растянуть Арсения — прямо здесь, наплевав на приличия, большие окна, пусть и прикрытые жалюзи от любопытных глаз, забыв о месте, о том, что статусы между ними пропали при первом же неположенном касании. Антон понимал, что оба дошли до состояния, в котором любое «хочу» могло быть исполнено под влиянием желания и алкоголя. Исключительными морально-волевыми он продолжил ласкать языком головку, выпускал её изо рта, прижимался, полностью растворившись в процессе, губами к коже бёдер, снова возвращался к члену, целовал его, пока Арсений сверху стонал, как мученик, выпрашивавший пощады.              Понемногу ощущалась усталость, пришлось сменить руку.       — Антон, пожалуйста.              Шастун ухмыльнулся, ему хотелось в этот момент показаться ещё более страстным, попробовать, как в порнороликах, сказать что-то хлёсткое, возбуждавшее, дразнить и насмешливо слушать рычание, игриво дёргать бровями, говоря как бы: «Смотри-ка, как завёлся!», но нервы сдавали, дёргались только рука и собственный член в штанах.              Спина ныла ещё сильнее, пришлось неудобно согнуться и расположить руку в таком градусе, чтобы каждое движение скользило по головке так, как нравилось Арсу — по сбитому придыханию Антон считывал отклики его тела. Шаст — не метр в кепке, пришлось терпеть, ему так отчаянно нужно хотя бы в перерывах, в замедлениях облизать его, трогать горячую кожу и гладить её везде, где возможно.              Арсений поскуливал, даже когда Шастун сбивался с такта, особенно высоко, когда пальцы сжимали сильнее и расслаблялись. Член пульсировал в руке Антона, но он знал, что кончит раньше, если продолжит так сильно концентрироваться на том, что видит, поэтому снова аккуратно обхватил член, прижался, пытаясь водить кончиком языка по головке. Ему были необходимы эти липкие вкусы и запахи — слухом, губами услышать и проглотить удовольствие, даже если будет сильно странно.              Он хотел бы попробовать поймать и стон, когда тот будет кончать, зацеловать его, но соблазн и почти ребяческие любопытство взяли верх и не позволили попытаться встать с колен.              Антон больше не мог терпеть — слишком сладко, слишком быстро, слишком приятно, весь Арсений — слишком. Он сжал его член в кольцо, губами обхватил головку, толкаясь языком в уретру. Арс протяжно простонал, чуть откинул голову, схватился за загривок, чтобы толкнуться бёдрами навстречу. Оргазм подступал, Антон чувствовал всё напряжение, и ему не было дела до того, что и как он там мог испачкать.              Дыхание сбивчивое, тяжёлое, Шаст по инерции стал быстрее двигать рукой по члену Арсения, ласкал головку, пока собственная слюна капала на брюки.              Когда Арсений кончал, Антон, приняв как можно глубже горьковатый поток жидкости, на секунду зажмурился, а потом, сглотнув, но не до конца выпустив член изо рта, поднял глаза наверх: захотел запомнить выражение лица Арса во время оргазма.              Нетерпеливая рука скользнула под брюки, и Шастуну, так и продолжавшему держать одной ладонью член Арса и выжимать из него последние капли себе на губы, хватило нескольких быстрых движений, чтобы догнаться адреналином и довести себя до оргазма, разбрызгивая сперму на одежду.              Арсений медленно вставил член глубже в рот, придержал Антона за затылок и заглушил его гулкий стон, практически впитав в себя.              На подрагивавших коленях Антон удержался только с опорой на стул, чуть привстал, медленно и болезненно распрямляясь. Тело ломило и, одновременно казалось пустым, словно из воздушного шарика выпустили весь гелий.              Он посмотрел на неподвижного Арсения — тот не торопился одеться, а лишь откинул голову назад, тяжело дыша. Стояк ещё не спал, и столь неприкрытая и бесстыдная нагота — спущенные брюки, влажные волосы на висках, чуть видневшиеся капли пота, отпечатанные на рубашке, всё это заставило Антона покраснеть.              Чтобы отпустить неловкость после спонтанного помутнения хотелось подойти, приобнять за талию, поцеловать — ничего порочного, лишь нежно отметить, что это Антон был тут, это всё произошло с ними двумя, это реально, что Антон не пожалел, а ещё узнать, понравилось ли Арсу. То есть, конечно, понравилось — язык его тела невозможно прочесть иначе. Вот только подойти и поцеловать представлялось теперь неправильным — пару минут назад было наваждение, омут, обстановка выше допустимого. Сейчас температура стабильнее, и к тому же он собрал губами его сперму, не каждому после такого будет не противно, когда партнёр полезет целоваться.              О таком говорили. Говорили, разумеется, те, кто секс, даже оральный, как минимум, предполагал. Кто знал, что, когда они останутся наедине, один член толкнётся в рот, а дыхание перебьётся.              После такого впору уткнуться лицом в его шею, положить подбородок на плечо или густо вдохнуть запах. Антон не решился нарушить границу, как бы смешно для него это не звучало после минета.              — Блядь, — Шастун осмотрел испачканные каплями штаны и начал вращать головой в поисках салфеток.              По-хорошему, они ему не сильно бы помогли, но мозг заставлял выдумать себе деятельность иного характера, чем рассматривать обнажённого Арсения. Тот на внезапную суету отозвался тяжёлым выдохом, но голову так и не повернул. Стал на ощупь заправлять рубашку, застёгивать ширинку и только потом отодвинулся от стола.              Когда их взгляды пересеклись, Антону стало ещё нестерпимее — до того неоднозначный посыл он прочёл в глазах напротив. Арсений как будто отключился, мимика застыла, на мраморном лице от только что прочувствованных эмоций остался только след залома между бровями. Никакой чёрной похоти или даже блядской этой поволоки, от которых Антон так долго подпитывался, чтобы продержаться как можно дольше.              Не пустой, но озадаченный. Как будто они стояли по разные стороны от только что упавшей и разбившейся тарелки: оба замерли и не знали, куда броситься в первую очередь — за пакетом, чтобы собрать крупные осколки, или за метлой, чтобы ненароком не растащить мелкие.              Арсений из-за спины протянул упаковку сухих платков со стола.       — Спасибо.              Антон достал один, бросил пачку обратно на стопку бумаг и спешно стал оттирать штанину. Попов наблюдал, а затем произнёс:       — Ты как?              Вопрос абсурдный, ненужный, но Антон понимал, что в нём был вложен весь шок, которым Арсений хотел поделиться, только не знал, как выразить.       — Всё хорошо, — Шаст улыбнулся, получив ухмылку взамен.              Они в полной тишине сложили папки ровнее, выключили настольную лампу, увидевшую сегодня гораздо больше, чем полагалось офисному оборудованию, замкнули дверь и спустились во дворик.              На углу, у ворот, где Антону нужно было повернуть в общежитие, а Арсению — к парковке, они интуитивно остановились.       — До встречи? — Антон протянул руку, но, вспомнив, что так и не помыл её на этаже в туалете, опустил обратно.              Арсений не стал останавливать его или перехватывать, а только спокойно кивнул.              — До встречи, Антон. Я не знаю, как, но позже придётся обсудить это, как считаешь?              — Да. Наверно, да.              — Я не хочу, чтобы это повлияло на…              — А я хочу, — перебил Антон и, всё-таки не сдержавшись, потянулся к его ладони.              Пожал, отпустил и улыбнулся — теперь ему нечего было терять.              — Антон, у тебя сейчас такой период, ты многое пробуешь, я понимаю. Просто не хочу, чтобы ты ошибался.              — Вы не станете для меня ошибкой.              — Это не совсем верно, — Арсений съёжился, перемялся с ноги на ногу.              Не хотелось спорить, потому Шастун ответил только:              — Поживём — увидим. Хорошего вечера, — и, развернувшись, быстро пошагал домой.