***
Я отправился на станцию. Время близилось к полудню, поэтому солнце жарило так, что с меня сошло семь потов. В электричке уже было полегче из-за открытых окон, однако запах жареной курицы в вагоне смешивался с перегаром и духами какой-то дамочки, образовывая, кажется, самое токсичное месиво. Поэтому я твёрдо решил, что на обратном пути поеду как угодно, только не на электричке. Моя мама работала в гостинице на Революционной улице, прямо напротив Ярославского кремля. Где-то здесь в переулках располагался большой шумный ресторан, характерный для провинций. Я уже задыхался от жары и вспоминал, как тут хорошо зимой. Улицы редко убирают и в гололёд можно устроить каток без санок и ледянок. Навстречу мне вдруг встретилась наша квартирантка, живущая на верхнем этаже нашего деревянного домика на Суркова. — Добрый день, Лёшенька, — голос Ксении Борисовны всегда был уставшим и будто бы злым. Тощая и грустная преподавательница сольфеджио этой зимой праздновала полтинник. — Здравствуйте, как ваши дела? — Ох, не позавидуешь… Долги, зарплата маленькая, — соседка начала жаловаться мне на жизнь, чего я никогда не просил, — какой ты молодец, родителям помогаешь, может, хоть вы не влезете в эту грязь. — Бросьте, я ж денег не зарабатываю, — отмахнулся я. — Всё равно, я смотрю, ты то за продуктами сбегаешь, то папе скорую вызовешь. Как сердце у него-то? — её не интересовал мой ответ и она продолжала тараторить дальше. — А деньги что… Деньги в жизни не главное, правда? Я неуверенно кивнул. — Вот и замолви словечко, — Ксения Борисовна сменила тон с дружелюбного, на давящий и требующий, но всё ещё покрытый этим сахаром, — так и так, я в этом месяце за аренду заплатить не смогу. Я молча полез в рюкзак, где у меня лежал блокнот с записями о квартплате семьи Жаровых. — Я, конечно, извиняюсь, но вы и в прошлом месяце не платили, и мы всё ещё ждём ваши десять тысяч за коммуналку. Ксения Борисовна вспылила, будто я послал её и её семью, состоящую из заводского работяги-алкоголика, дважды судимого за кражу, и шестнадцатилетнего увальня, состоящего на учёте за хулиганство, в интимном направлении. — А что я могу сделать? Ты понимаешь, что у меня муж и ребёнок? У меня кредиты на всех картах, мне коллекторы каждый божий день звóнят! Я заметил, что из гостиницы вышла моя мама и сразу увидела нас. — Ваш ребёнок по закону может устроится на работу. Я зимой листовки раздавал и курьером подрабатывал, когда мать уволили, и ничего, живой. — Кому ты заливаешь, ваша семейка — наглые буржуи! Дерёте с нас деньги и живёте припеваючи, — она взмахнула рукой и бросила авоську с картошкой на землю. — Вы ж не платите, — сказал я, поднимая сумку Ксении Борисовны и вручая ей обратно. Мама всё ещё стояла у дверей, закуривая толстую сигарету. — Мы с тобой ещё поговорим! — она пихнула меня в плечо и пошла дальше по улице. Когда я наконец подошёл к матери, Полине Сергеевне, она потушила сигарету и спросила: — Опять платить не хочет? — моя мама всегда тараторила. — Опять? Мам, она в этом году платила только три раза. — Ну и выставил бы её давным-давно. — А ты? — Лешёнька, мне бы с этой работы не вылететь, — её карие глаза обретали рыжий оттенок на солнце, — некогда мне заниматься пассивным доходом, ты уже взрослый, сам справишься. — Когда папа возвращается? — я попытался перевести тему. — Не знаю, — она открыла дверь и жестом пригласила внутрь, — что-то мне подсказывает, что он там не работает на Кипре. — Кипр? Это где? В её кабинете зачем-то висела большая карта мира. Полина Сергеевна ткнула пальцем куда-то между Европой и Африкой: — А вон, в Средиземном море. Вот подрастёшь, устроишься на работу и обязательно слетаем. — Ну да, — вздохнул я, — так, а с чем тебе нужна была помощь? — Поезжай к тёте Марине, она живёт в Сосенках. — Это где? — Разберёшься, где-то рядом с Петровским, — мама сидела за столом и что-то судорожно искала в ящиках, затем достала толстый конверт, из которого торчали доллары, — отдашь ей. Хватая деньги, я спросил: — Папа скоро вернётся? Полина задумчиво оторвалась от перебирания бумажек, поднялась с чёрного офисного кресла и рывком задёрнула трескающиеся жалюзи поверх коричневой рамы с видом на Волгу. — Как думаешь, может, нам развестись? Я слышал про такое дело в телевизионных передачах и в сплетнях соседок. А знакомые мне семьи, где звучало это страшное слово «развод» ненавидели друг друга и грызлись за имущество. В один момент близкие люди превращались в злейших врагов, готовых поубивать друг друга за лишний рубль или квадратный метр. Совладав с собой, я поинтересовался: — Что-то случилось? Папа тебе изменил? — Ты что такое говоришь! — А разве ещё почему-то разводятся? — Конечно, у взрослых много разных причин… — Причин разрушить семью? — Ты не понимаешь, — вздохнула она, включая чайник. Теперь она тараторила не только словами, но и жестами. Дёргаными и нервными, — он постоянно пропадает в своих разъездах, а я всё время одна… Взрослый я, наверное бы, подумал, какого ответа она ждёт от тринадцатилетнего мальчика, который ещё даже девочку за руку не держал чтобы рассуждать о человеческих отношениях. Ребёнком я просто не знал, как мне реагировать и на чью сторону встать: если я скажу матери, что она не права, она останется без поддержки, если соглашусь с ней — предам отца. — Я просто не хочу, чтобы вы разводились, — пробубнил я после долгой паузы. Полина Сергеевна молчала. Даже не смотрела в мою сторону, лишь молча открыла документ с какими-то счетами (единственная взрослая бумажка, которую я мог распознать) и отправилась глазеть на страницы.***
Никогда мне в руки не попадала такая крупная сумма денег. Понимая, что трясти ей в кармане шорт или в руке не надо, я закинул конверт в рюкзачок и пошёл на автобусную остановку. Это было далеко не первое серьёзное поручение от родителей, однако я каждые две минуты перепроверял конверт, чем и привлёк внимание какого-то пассажира. Он сильно отличался от заспанных студентов, нагруженных сумками бабулек и алкашни, спящей на задних рядах хотя бы отсутствием этой сальной грубой рожи. Ухоженное ровное лицо с правильными чертами, полное отсутствие щетины, за исключением густых «отцовских» тёмно-каштановых усов. Мужчина был одет в строгий деловой костюм, в котором всё же оставалась лёгкая небрежность: мятый воротничок рубашки, не до конца застёгнутый, и болтающаяся пуговица на чёрном пиджаке. — Пацан, ты куда едешь? — В Сосенки, — ответил я, сжимая рюкзак. — Давай со мной? У меня машина тут стоит возле завода. Завод находился на полпути к нужному мне посёлку и простаивал без дела уже второй десяток лет. — Зачем? — уверенно спросил я. — Я дороги не знаю, а мне туда кровь из носу нужно, — мужчина перестал стоять, потому что водитель не был столь нежен со сцеплением и на повороте нас здорово тряхнуло. — Я тоже без понятия, как туда добраться, — посмеялся я без малейшего волнения за себя и с большими переживаниями за конверт. — Давай, — стал уговаривать мужчина, — туда всё равно на транспорте не доехать — только пешком по шоссе. — А говорите, дороги не знаете, — съязвил я, наблюдая за тем, как приближается зловещий силуэт брошенного завода и автобусная остановка. Впереди сидящая бабуля со свистящей челюстью бдительно оглядывала нас двоих, пытаясь понять, не происходит ли в данную минуту попытка киднеппинга. — Послушай, — мужчина полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда удостоверение, — я сотрудник следственного комитета, поэтому можешь не волноваться. «Константин Максимович Шилов. Начальник отдела. Город Москва». — Волноваться о чём? — Ты с отцом «Следствие вели» не смотришь? — посмеялся Шилов. — Нет, он вообще всё время в разъездах, — отмахнулся я. Автобус остановился и я всё же проследовал за мужчиной. — Тогда поехали, расскажу тебе про Сливко и Головкина, — он пригласил меня в хорошую чёрную машину.***
Константин Максимович всё долго рассказывал мне о детоубийцах, маньяках и насильниках. Я не особо его слушал и не следил за тем, куда мы едем, потому что наконец-то за весь день я мог ещё раз обдумать вчерашнее. Меня уже не так волновала Алиса и то действо в хижине, потому что я уже плохо это помнил. Так бывает, когда мозг пытается тебя обманывать или ты сам не хочешь верить в то, что произошло. Я больше сосредоточился на убийстве, потому что не может быть такого, чтобы мы совсем ничего не заметили и не услышали. Однако из раза в раз, мысль за мыслью, я мог вспомнить абсолютное и пустое ничего. Продолжалась речь начальника следственного отдела. Тот в подробностях тараторил, почти как моя мать, о страшных преступлениях Чикатило и о том, как он ловил сам себя. Было в его быстрой речи что-то гипнотическое, слова с языка следователя лились как мёд по ложке, образуя гул тенора. Сдавшись, я прервал его речь: — Константин Максимович, ещё далеко? — Почти приехали, — вдруг медленно и тихо сказал водитель «Мерседеса», — я вот еду тётку поздравить с днём рождения. А ты куда? — Маминой знакомой нужно завезти кое-что, — отмахнулся я и выглянул в окно, где было только бескрайнее поле и лес, подсвеченный убегающим солнцем. Вдруг показался поворот с указателем «Сосенки. 7 км». — Не надо тебе туда ехать, — твёрдо сказал Шилов и остановил машину, — Лёша. Моё имя было произнесено громко и чётко, будто следователь поставил точку в устной речи. — Я представлялся? — спросил я, всё ещё без капли страха. Моё наивное детское сознание даже не могло вообразить, что рядом с сотрудником государственных органов я могу оказаться не в безопасности. Я вообще редко задумывался о том, что что-то может быть опасным, потому что меня никто никогда не останавливал. Даже в детстве я мог отличить хорошую горку от плохой только тогда, когда разобью на ней коленки. А все эти байки от лекций в школе, мол «незнакомый дяденька предложит конфетку — не берите!», я не воспринимал всерьёз, но почему-то был твёрдо уверен, что для того, чтобы тебя похитили, нужно быть наивным дурачком. — Зачем тебе представляться? Я и так знаю, кто ты, — продолжал Константин Максимович. — Ха-ха, — усмехнулся я, — неужели? — А ты не из пугливых, да? — резко процедил Шилов и схватил меня за шкирку. — Что вы делаете? — растерянно прохрипел я, незаметно пытаясь открыть двери машины. — Не пытайся, дверь заблокирована, — в его руках вдруг оказался пистолет, который следователь направил к моей голове. Я закричал, не на шутку перепугавшись, и вдруг подо мной оказалось не гладкое кожаное сидение салона, а холодная и мокрая лужа в паре метров от автомобиля. В глаза ярко светили белые фары, затем они двинулись прямо на меня. Сначала я медленно отползал по мокрой траве, затем, поняв, что меня сейчас попросту задавят, бросился бежать куда глаза глядят. В тот момент я ни о чём не думал, просто уносил ноги лишь бы куда. Кровь в жилах, кажется, в буквальном смысле кипела. Примерно через две минуты я уже не слышал преследующего меня звука шин. Я оказался возле деревянных ворот, на которых старорусским шрифтом было выгравировано название посёлка. Вокруг не было никакого поля с мокрой травой, только ровная дорога и аккуратные домики, растворяющиеся в пастельно-сиреневом небе с тусклыми уличными фонарями. Я оказался там, где мне было нужно. Но как я пробежал семь километров за две минуты? Нет, это перестаёт быть смешным. Вчера я тоже в один миг оказался дома и оба этих случая можно было бы списать на всплеск адреналина. Но ведь даже в состоянии панического ужаса невозможно бежать со скоростью гепарда. Не берусь утверждать, но это точно какая-то сверхъестественная сила. Проверив наличие денег в рюкзаке, я пошёл к тёте Марине. Как дойти от её дома, я примерно помнил, потому что бывал здесь пару раз с родителями. Небольшой двухэтажный дом из белого кирпича, с коваными воротами встретил меня совершенно тёмными окнами. Однако во дворе стояла красная «тойота» и дверь была приоткрыта, поэтому кто-то точно был дома. Сначала я позвонил в калитку и услышал протяжный тяжёлый звонок в доме. Первый, второй… На третий раз я перелез невысокую ограду и самостоятельно вошёл в дом. В нарядной прихожей было темно и тихо. Я включил свет и пошёл в кухню-гостиную за поворотом, но от увиденного дальше я побелел и врос в землю. Тётя Марина лежала возле дивана лицом в пол в неестественной позе. Из головы лилась свежая кровь, уже образовавшая лужу почти до стены — в комнате в двадцать квадратных метров. Не нужно быть экспертом, чтобы понять, что убийство произошло несколько минут назад. Но самое страшное было не это. Шилов, как ни в чём не бывало, стоял у белой прозрачной шторы, отбрасывая длинную тень из-за закатного золотого света. Во рту у него была сигарета, в руке горящая спичка. Табачный дым начал мешаться с металлическим запахом крови, а я уже ничего не соображал. Ещё вчера в моей картине мира всё было нормально, а сегодня из бабушкиной головы растёт роза, родители разводятся, следователь становится преступником и я внезапно обладаю непонятной сверхспособностью. — Тебе, наверное, тяжело в это поверить, — говорил Шилов, — но я не убивал её. Я даже не знаю, кто это, но знаю, что ты мог лежать рядом с ней, если бы я тебя не остановил. — Вы? — выдавил я по буквам. — Видишь ли, — следователь обхаживал комнату, — у меня раскрываемость почти сто процентов, а в этом районе недавно убили мальчика. Это то, что знают все… — он многозначительно взмахнул рукой и достал из заднего кармана брюк блестящий белый айфон. — Высылайте группу в Сосенки, улица Северная. дом три. Он вывел меня на улицу. Пока работали эксперты, мы сидели на ступеньках у подвала. — Так вот, — продолжил Константин Максимович, — сперва я должен извиниться. Наверное, напугал тебя. — Наверное? Да я почти обосрался! — без стыда громко воскликнул я. — Необязательно орать во всю ивановскую! — гневно шепнул он. — Так было нужно. Я должен был тебя спровоцировать, чтобы увидеть, что ты один из нас. И не ошибся. — Один из кого? Шилов вздохнул, раздосадованный тем, что придётся много чего прояснить. — Ты ведь тоже был в хижине? До тебя дотронулся один из них? — Что? — я весь затрясся и взъерошил волосы на голове, тяжело дыша. — В Сером лесу есть хижина. Открывается во время грозы. Войдёшь внутрь, если до тебя дотронется нежить — получаешь способность. — Так, ещё раз, — я помотал головой, — я не помню, чтобы они до меня дотрагивались… Чёрт, я уже ничего не понимаю! Я думал, мне вообще всё это показалось! — Ну ты же выскочил из закрытой машины как-то, — усмехнулся Шилов и вновь закурил, — так что поздравляю. — Ладно, — вздохнул я и продолжил так же потерянно, — а у вас-то что? Если вы знали что тётю Марину убьют… Это какой-то дар ясновидения? — Нет, — посмеялся начальник следственного отдела, — я путешествую во времени. Обычно я лишний раз не лезу, спасаю только нужных. В расследованиях тоже редко, поскольку я сам не дурак и голова работает. — Да ладно? Но как такое может быть? — Запросто. В хижине вообще много неупокоя — сумасшедший врач, его жена-травница, графиня Анварская… С бойцами ты знаком. — Их не хоронили, да? — перебил я, пропуская мимо ушей остальных упомянутых персонажей. Просто если бы я попытался вникнуть ещё и в их существование, у меня бы взорвалась голова. — Не совсем. В начале сорок второго, когда на Волге постоянно шли бои, внезапно разведали армию, наступающую через лес, и нужно было кого-то перебросить туда. Не нашлось никого лучше, чем армия молодых мальчишек, немного старше тебя, лет шестнадцать-восемнадцать. Причём на бумагах туда отправили совершенно другой отряд опытных бойцов. Война, понимаешь, — он задумчиво выдохнул едкий дым, провожая взглядом солнце. Он так завлекающе рассказывал, будто сам прошёл через это, — сопутствующие потери. Их никто не считает, никто не помнит, бог его знает, сколько таких полегло, по сей день это всё пачками вскрывается, — Шилов вздохнул, — пацанам сказали, что их отправляют на разведку, оружие не дали, не потому что не хотели, а потому что не осталось. Они сидели в хижине, по очереди дежурили. Какой-то из дозорных прозевал, а немцы взяли и сожгли всю хижину. Ты же четверых видел? Я кивнул. — Вот. Пятый дезертировал, отсидел, сейчас даже неясно: жив или нет. А трупы пацанов так и не нашли. Ни праха, ни останков, будто бы и не было никого, — следователь уже не казался мне страшным и подозрительным дядькой. Я видел, что ему глубоко и бесконечно больно, — а во всю эту ересь про непохороненных поверили местные, чтобы лишний раз не вспоминать. Мы чуть помолчали. — Откуда вы всё это знаете? — Пытался понять, да и до сих пор пытаюсь, откуда у нас это всё? Наверное, человечеству действительно ещё есть, куда стремиться: наука не всесильна. В скорби и боли разные вещи рождаются, и рациональному мышлению они не поддаются. Похожее я слышал от Влада, только в его речи совсем не было эмпатии. — Ещё кое-что, — задумчиво сказал я, всё более отчётливо вспоминая вчерашний вечер, — вы сказали мальчишки? Мне показалось, им на вид лет тридцать… Константин Максимович печально усмехнулся: — Война даже младенца в старика превратит. Я вздохнул и встал со ступеньки, потому что у меня затекло абсолютно всё. Следователь тоже не стал засиживаться: — Пойдём, домой тебя отвезу, — Шилов по-отечески положил мне увесистую руку на плечо, заставляя пройти с ним. Проходя сквозь мигающие полицейские машины и скорую помощь, я заметил тело тёти Марины, накрытое белой простынёй. Красное пятно в районе головы уже стало чёрным, а свисающая рука уже была нечеловеческого оттенка. Следователь толкнул меня вперёд, дабы я не смотрел на это, но почему-то данная картина застряла у меня в памяти, как одна из вещей, которые ребёнок видеть не должен. Хотя, оставался ли я им, после случившегося? Оставался ли я вообще человеком? Вернувшись в машину, я увидел на сидении свой вибрирующий телефон. Я взял трубку не глядя: — Лёша! — крикнула мама — Марину убили, представляешь! — Я знаю, — твёрдо, нетипично для себя сказал я. — Что? Ты где? — Я пришёл к ней, она уже была мёртвая, представляешь, чуть не обосрался. — Жив и слава богу, — голос мамы был уставшим и севшим, она говорила не так скоро, как обычно. — Это точно. Ладно, я поехал домой, меня следователь отвезёт. — Деньги с тобой? Я проверил рюкзак и промычал ей что-то напоминающее утвердительный ответ. — Хорошо, потом решим что делать. Отдыхай. Полина Сергеевна положила трубку. Никогда моя мать не отличалась заботой, хотя у меня сегодня мир перевернулся дважды.***
— Пока ни о чём не думай, — уверенная, быстрая и бездушная интонация Шилова вернулась, хотя, мне казалось, что на лестнице он был откровенен со мной, — лишний раз о способностях не болтай, понятно? — Получается, мы ещё увидимся? — Получается, что если ты мне понадобишься, я тебя найду, — посмеялся водитель. — Вы так спокойно говорите, будто бы ничего не произошло. — Ты понимаешь, я уже много лет с этим живу, мне уже не вспомнить, какого это. — Сколько? Сколько лет вы уже… Во времени путешествуете? — Двадцать два. Мои серо-голубые глаза округлились, становясь похожими на два круглых прозрачных камня. — Шесть лет мне было, — отрезал Константин Максимович. — Ха, получается я легко отделался, ну ничё, зато теперь все девчонки мои! — Ты погоди, девчонки! Я что тебе сказал? — Да блин… — А без блинов! Качайся, читай книги и прекрати ходить в шортах, — он посмотрел на мои бриджи цвета хаки, — тогда и девочки будут. Я попросил высадить меня на перекрёстке и решил дойти до Алисы. Посмотрев на часы, я обнаружил, что уже половина одиннадцатого, однако был шанс что она не спит. Не просто так она повела меня в лес, значит, тоже что-то знает, а может и сама какими-то сверхспособностями обладает. Мой рассказ наверняка поможет нам вместе с Владом и Софой разобраться в том, что здесь происходит. Тропинка между лесом и домами возле шоссе была совсем глухой. Насыпь из песка и щебня кривилась и петляла из стороны в сторону, поэтому машин здесь никогда не было. Высокий фонарь удивительно хорошо светил, но мне и не нужно было далеко идти. Вчера Алиса зашла в коричневый домик, больше похожий на избу, прямо за зданием правления. Я не знал, где она живёт, но, по крайней мере эта дача принадлежала Ангарским. Их сын — Кира, главный хулиган посёлка. Если угоняли чей-то велик или кому-то разбили окно камнем, то первым делом думали на Кирилла. Он хорошенько любил трепать нервы нам, но больше всего доставалось Владу. Более того, Ангарский собрал целую компанию таких же утырков. Участка рядом с домом не было. Не то что участка, даже калитки: просто дом посреди улицы, ещё и со старой ненадёжной дверью. На почтовом ящике ржавел олимпийский мишка. — Вам кого? — из окна высунулся лысый мужик с седыми щетинистыми бакенбардами, в майке-алкоголичке, на которой болтался деревянный крест размером с большой палец. Кире он приходился то ли дядей, то ли отчимом. Он заметил, что я завис на крыльце и не стал ждать, пока я постучусь. В голосе не было никакого подозрения, только какое-то удивление. — Алиса Герасимова, не знаете, где живёт? — В крайнем доме у шоссе, — пожал плечами Ангарский, — только в лес вон пошла, минут десять назад. Поблагодарив его, я с ещё большим азартом рванул к Безымянному озеру и к хижине, будучи убеждённым в том, что Алису я найду там. Пройти с этой улицы к тому месту было практически невозможно: по краям лес образовывал огромные коряги, порой метр в высоту, а так же большинство поваленных ёлок нашли своё пристанище тут. Будто бы лес не хотел кого-то к себе подпускать. В этой тёмной и непролазной чаще я отбросил возможность пройти её и решил протестировать свою сверхспособность. Как мне показалось, если я буду просто бежать — ничего не получится. Мне нужно быть в состоянии стресса, чтобы оказаться в нужном месте, которое так или иначе определено моим подсознанием. Определённо должен быть способ пользоваться этим осознанно.Чёрная Луна — Агата Кристи
Задумывая чёрные дела На небе ухмыляется Луна
Я замер, стоя на огромной коряге и сконцентрировался. Вспомнил ветхую, изнывающую от годов хижину. Представил каждое скрипящее в ней бревно, вспомнил рассказ следователя и, кажется, даже почувствовал горький запах искры, который появляется при зажигании спички. Прозрачное Безымянное озеро, похожее больше на пруд, но получившее своё название из-за того что впадает в Волгу подземным течением. Его сыроватый запах, типичный для пресных водоёмов, мешался с этой горечью. Закрыв глаза, я не почувствовал под собой коряги. На этот раз я уже ощущал, что только что бегал, однако одышка не драла горло. Лишь приятное покалывание мышц, которое я испытывал при каждой утренней пробежке. И запах огня. Я стоял за широкой сосной. Обратив внимание на землю, я увидел, что по ней бегает небольшая оранжевая вспышка, которая бывает от костра. Осторожно выглядываю из-за ствола, чуть коля лицо грубой корой с запахом хвои. Алиса стояла примерно в десяти метрах от меня. Сначала я не мог понять, что она делает, потому что лунный свет пропускал лишь её силуэт. Но Герасимова не двигалась. Обычно люди ходят в такие уединённые места чтобы почитать книгу, порисовать, побыть в одиночестве…А звёзды будто мириады стрел Ловя на мушку силуэты снов
Или кого-то убить. А Алиса просто стояла и смотрела на тихое Безымянное озеро. И на пустой противоположный берег. Затем Герасимова присела на каменистый берег озера и принялась что-то вырисовывать в воздухе руками. Я почти залип на то, как аккуратные тонкие руки, над которыми склонились растрёпанные рыжие волосы, создавали какую-то мелодию.Смеётся и злорадствует любовь
Сначала из подушечек пальцев я увидел какие-то медленные вспышки. Во мне всё больше и больше играл интерес, уже не было страшно, потому что я желал убедиться в том, что я не ошибся.И мы с тобой попали на прицел
Через пару секунд на руке Алисы выскочило пламя. Точнее сказать, оно парило над ладонью, не задевая кожу. Оранжево-жёлтые языки пытались распространиться дальше, как-то поранить её, но Герасимова уверенно сдерживала эту стихию. Какое-то время она спокойно стояла, а затем резко отбросила руку, повернулась ко мне и направила огонь на ствол, где я стоял. Тот вспыхнул. — Ай! — пискнул я и отпрыгнул в сторону. Алиса забрала огонь обратно, будто Дамблдор — свет делюминатором. — Ну и что ты здесь делаешь? — её аккуратное круглое лицо с острым тоненьким носом и серыми зимними глазами скептически ухмылялось.Я же своей рукою Сердце твое прикрою Можешь лететь И не бояться больше ничего
Но было ощущение, что она знала, что я приду. Более того, Алиса понимала, что после вчерашнего я уже не буду прежним.Сердце твоё двулико Сверху оно набито Мягкой травой А снизу каменное-каменное дно