Убей меня своей любовью

Не то, чтобы Рейнор действительно умел сдерживать свои обещания. Чёрт возьми, вряд ли он вообще попадал под понятие «хорошего человека» для большинства окружающих. Теперь это его ни капли не волновало, но мысли о том, что есть одно обещание, которое он так и не сдержал, иногда поднимаются из самой глубины — по желудку тыкаясь острой иглой в сердце, сжимающееся между лёгкими, а оттуда — по трахее, что бы застрять там под адамовым яблоком недвижимым камнем — кажется что вдохнёшь и задохнёшься от того, насколько же туго он встал. Бежать от этого чувства — вот единственное что зажигалось тогда лампочкой в мозгу. Почти как болезненное клеймо, которое пытаешься рефлекторно избегать. Каждый раз, когда происходит подобное хочется просто собрать все свои скромные пожитки и рвануть куда-то подальше, где можно было бы для себя найти хоть немного места — и воздуха. Сорвать с себя тяжёлые пластины скафандра, что прижимают к земле. И потому, когда одним вечером Сара так, словно бы между делом, прерывает тишину его комнаты тем, что говорит, что считает его хорошим человеком, он пытается безуспешно сдержать ехидную усмешку. Как же, конечно, «хороший человек» — дезертир, убийца и разбойник. — Ты лучший человек, которого я знаю, — конкретизирует она ещё тише — Джиму кажется, что она просто шевелит губами — но всё же понимает, о чём она говорит. — У тебя была… достаточно специфичная выборка, стоит признать, — голос Рейнора всё ещё сохраняет сарказм, и он чуть ухмыляется, заглядывая прямо в глубину нефритовых глаз. Если честно он не знает, что хочет там найти — возможно то, что сказанное Сарой всё же больше шутка, но находит там лишь отблески честности. Тяжело вздыхает, внутри уже ругая себя за реакцию — в конце концов, его любимая хоть самую малость пытается приоткрыть свою душу перед ним, а он ведёт себя, как дурак. Но что ему делать если он действительно не понимает, как реагировать на такие слова, кроме горькой усмешки? — Есть такое. Но это не отменяет сказанного мною, — девушка берёт его широкую ладонь, сжимает чуть крепче, чем делает это обычно — но Рейнор не может понять, она злится или просто хочет так выразить необходимость его присутствия рядом. Ему остаётся лишь осторожно сжать её пальцы — всё ещё с ощущением что он может её просто взять и переломать (весьма обманчивое, но такое настойчивое ощущение — от него покалывают подушечки пальцев, отдавая в локти ощущением сводящейся судороги). — Ладно, ладно, — Джим ворчит немного устало, свободной рукой касаясь щеки возлюбленной, поднимая пальцы по скуле, подхватывая огненно-рыжие волосы, чтобы заправить их за её ухо. — Убедила. Они оба знают, что вовсе нет, но делают вид что удовлетворены исходом этой беседы, и улыбаются каждый другому. Возможно, иногда настоящая любовь это не умение читать другого как открытую книгу, а оставить в покое — когда это чувствуется таким необходимым. И всё же Сара считает именно так — что он именно такой, как она сказала. И дело даже не в том, что она знала достаточно мало людей, и не в том, что большинство из них действительно были не самыми лучшими. Вероятно — потому что каждый его порыв и каждую его мысль она видит насквозь него, возможно даже несколько вперёд. Но больше это было что-то импульсивное, что-то то из немногого, что она не может сдерживать внутри себя. Эта нежность, что исходит от него, сквозит во взгляде каждый раз когда он смотрит на неё — она чувствуется ядом, кислотой что разъедает, заставляет её переполняться ихором и сукровицей, задыхаться в бессилии — она сначала напугала, словно дикому зверю протянули руку, чтобы приласкать, и оно, взвизгнув, пытается не укусить источник новых и пугающих чувств. Иногда Керриган всё ещё страшно. Не от себя, и не от него — от своих чувств, мыслей, от толчками переполняющей тьмы, что распространяется по нервным соединениям от одного узла к следующим. Они оба обречены — вот какое чувство иногда настигает её стрелой предчувствия, застигает на ходу, переламывает ощущения, как хрупкие кости. Те, кого считают ангелами, рано или поздно подожгут себя, чтобы стать огромным столпом огня, подпирающим сами дымные небеса. «И если мне суждено умереть, я хочу взорваться так, чтобы пустить трещину по самому фундаменту, заставить всё вздрогнуть — если не разрушиться, » — говорит она себе каждый раз, отгоняя подступающий страх смерти. Она не та, кто должен бояться смерти — это непозволительная роскошь в военное время. Но теперь — иногда, очень глубоко внутри — ей страшно. Не за себя. И даже не за идею, что со своей трибуны провозглашает Арктур. Она боится за одного-единственного человека, за то, что в один момент он может просто не вернуться с очередного задания и она (как всё же эгоистично!) не услышит никогда его голоса, не сможет заглянуть в поток мягких и тёплых мыслей и поймать там сплетение восхищения и искренней любви, что загорается каждый раз, когда они пересекаются. Она боится, что лишится того ощущения безопасности что она чувствует с ним — и только с ним. Возможно, Арктур и был её путеводной звездой отныне, но всё же иногда ей нужно ощущение безопасности и, что ещё важнее — понимания. Не то, чтобы Керриган заслуживала хоть каплю этого. Не то, чтобы она была хорошим человеком (только хорошие люди заслуживают всё хорошее, верно?) или вообще — человеком. Она, скорее, разумное оружие, сколько бы раз ей не доказывали обратного. Но каждый раз, когда Рейнор говорит ей, что любит, она молчит, и лишь немного грустно улыбается. «Я знаю».