Убей меня своей любовью

Сон не даёт ей отдыха. Он сковывает её, словно тяжёлыми цепями, давит на грудь – ощущение сродни, наверное, сонному параличу, только без кошмаров на периферии сознания. Кошмары будут дальше – если девушка наконец закроет глаза и провалится в мучительные грёзы. И потому она борется с подступающей усталостью, несмотря на то что, кажется, всё располагает к отдыху. Тепло чужого тела, спокойное и размеренное дыхание спящего. Если чуть расслабиться, сползти по подушке, подпирающей напряжённую спину, можно будет почувствовать его мягкую кожу. Жаль, что даже такое тепло не может отогнать сгущающуюся тьму. Джим выглядит безмятежным. Он лежит на спине, повернув голову – чуть приоткрыв рот, тихо дыша, волосы небрежно падают на лоб. Хочется протянуть руку, коснуться головы, убрать упавшие локоны, но его сон такой чуткий, тонкий – любое касание и веки вздрогнут, он встрепенётся, словно его спугнули. Напряжённый, словно взведённый на первый этап стрельбы «Боцман» - стоит только едва коснуться курка, чтобы выпустить в кого-то его неминуемую смерть. И потому Сара застывает так, не касаясь его, не решаясь потревожить его покой – ведь ему так хорошо без неё. Пусть спит. Пусть её тьма не коснётся его. Она рассматривает его, словно пытаясь найти новые черты в теле, которое уже знает досконально. Вот – сквозная рана в плече от пули. Джим говорил, что это последний «подарок» его прошлой жизни. Если опустить взгляд ниже, на руки, можно заметить рисунки, вбитые тонкой иглой чернилами. Она бы могла описать каждую – за множество тихих бессонных ночей она запомнила их все, полностью, словно дойдя своим взглядом до кости. Тихо поёрзать – попытаться встать с небольшой койки, не потревожив спящего. Она может обойти любые системы защиты, способные почуять любое колебание температуры, движения и малейшее дыхание, но нет ничего более чуткого, чем сон любимого человека. Плавно передвинуться ниже, к ногам, перенося вес с одной стороны тела на другой, застыть, поймав тень что залегла между его бровей. Проснулся? Вроде нет. В его сознании всё тот же штиль, что наступает только при сне, и веки всё ещё плотно сомкнуты. Значит, можно осторожно, по самому краешку кровати, спуститься на холодное железо пола каюты. Часть внутри очень хочет вернуться под тонкое одеяло – и ближе к тёплому живому телу, но Керриган быстро одёргивает себя. Она всё равно не хочет спать. / Хочет, но не желает видеть то, что усталый мозг ей подкинет. Она ведь догадывается, что это будет? Пятнадцатилетняя девочка, убитая тогда. Грязные, быстрые и резкие движения того, кто отрезает у мужчины голову. Много, много других убитых ею и на её глазах. Ало-розовое месиво на аккуратном крыльце её дома и застывший крик. / Она ненавидит своё чувство беспомощности, что прижимает её иглой в тушке причудливого насекомого под лупой энтомолога. Она ненавидит свой мозг – собственное оружие и в равной степени второго острия – проклятье. Ведь в маленькой шкатулке черепной коробки прячется невыразимое – невымолимое количество боли, ярости и всего того, что оком шторма формирует вокруг разрушение. Но пока всё это крепко заперто внутри. Пока все крепко спят и отдыхают от изматывающих боёв она продолжает свою войну – только не с конфедератами, а с самой собой. Намного более выматывающую и с намного большими потерями. Кто может сказать, осталось ли в ней что-то человечное? Или всё было растрачено на боеприпасы, выпущенные в собственные атрофировавшиеся чувства? Она тихо передвигается ко столу, одной рукой берёт телефон. Не знает, что хочет там найти. Наверное то, что может отвлечь мысли. Может, послушать наконец тот альбом, что ей скинули с горячими советами обязательно прослушать? Музыка будет бить по барабанным перепонкам, заливать нервы резкими, рваными ритмами, и она будет пытаться вырвать под рёвом синтетических звуков текст, пока не устанет и не потеряет нить реальности. Нет, не вариант. Почитать? Заплестись, запнуться сонными глазами об множество букв, и в итоге разочароваться в очередном лёгком чтиве – что за глупая идея. Мягкое шевеление – вздрагивание полностью пробудившегося сознания – заставляет её резко развернуться. Джим и Сара сталкиваются взглядами. - Ты опять не спишь, - грустно констатирует он, приподнимаясь на локтях. В его взгляде мелькает то ли тоска, то ли вина – впрочем, не понятно, за что. – Иди сюда, - Рейнор переворачивается на кровати, свешивает ноги на пол, морщится недовольно – и он не в восторге от холода. Сара выдыхает, опускаясь рядом – всё ещё не соприкасаясь кожа-к-коже с ним. Джим ворчит, осторожно накрывая её руки широкой ладонью. - Да, опять, - а что ей остаётся делать? Удивляться, что он всё это замечает не имеет смысла. Вероятно, как бы она не старалась, она не может скрыть от внимательного взгляда карих глаз ничего. Стоит признать – Джим не спешит залезать ей руками под рёбра, резко раздвигая лёгкие, чтобы дотянуться до сердца и достать оттуда все иглы. Он даёт ей право молчать, и даёт ей право говорить – он доверяет ей и надеется, что она доверяет ему также. Но всё же он невероятно наблюдательный – её иногда это даже удивляет, учитывая, что он, в отличии от неё, не умеет чувствовать мысли других и читает их иначе – по едва заметным жестам, по выражению лица. - Слушай, я знаю, что ты можешь вообще не прислушиваться ко мне с этим делом, но может быть утром сходишь в медотсек? Тебе пропишут какие-нибудь снотворные, не знаю, - они ведь оба знают, что тут не снотворные помогут, и Джим просто сглаживает углы. Но он неподдельно беспокоится – говорит не для «галочки», чтобы после этого завалиться обратно на койку и уснуть – это проскальзывает в каждом касании к пальцам, в тихом и хриплом шёпоте. - Пожалуйста, - «я беспокоюсь о тебе» проскальзывает в мыслях, но не произносится – то ли потому что считается лишним, или потому что всё равно ведь услышится или прочтётся между строк. - Я не могу, Джим, - Сара выдыхает это очень тихо, переплетая их пальцы. Подвигается – на несколько сантиметров – ближе. Их плечи соприкасаются. – Правда. Даже если бы я хотела. - Почему? Если ты беспокоишься о том, что скажет Арктур… - Нет, дело не только в нём. Понимаешь, - она касается пальцами своего виска – Это – моё оружие. Я чувствую каждый натянутый нерв, каждый нейрон и каждый импульс, который пропускается из мозга. И поэтому… если я буду принимать какие-то лекарства – я буду справляться со своими обязанностями хуже. Представь, что это как управлять кораблём, которому нужна секунда задержки для того, чтобы обработать каждое движение штурвала. У тебя есть ощущение, что эта задержка ничего не значит, но постепенно тебя начинает это раздражать, пока не возникает ситуация, когда от скорости твоей реакции зависит успех, и, возможно, даже жизнь. Но как бы ты не пытался действовать быстро, между тобой и результатом будет та самая секунда, которая не даст тебе, возможно, спасти чью-то жизнь. – Сара тяжело выдыхает, опускает голову – лёгкие рыжие локоны падают на усталое лицо. Подвигается ещё ближе, кладёт тяжёлую голову на плечо Рейнора. Взгляд её становится более рассеянным и усталым. - Я не буду настаивать, ты же знаешь. Я просто беспокоюсь о тебе. Возможно, лекарства заставят тебя чувствовать себя немного заторможенной, но малое количество сна может оказаться намного опаснее. Но если ты не хочешь я просто… буду рядом с тобой. Сара не находит в себе силы ответить что-то, кроме сдавленного согласия. Джим поправляет локоны, убирая их с лица и замечая, что взгляд стал совсем расфокусированным. Усталость берёт своё – он осторожно приподнимает её, подхватив одной рукой под коленями, второй – удерживая спину. - Я не беспомощная, - слабо протестует она, но не сопротивляется. Даёт себя уложить, укрыть одеялом и приобнять. - Я знаю, милая. Я просто хочу позаботиться о тебе хоть немного. Теперь они лежат и смотрят друг другу в глаза. Темнота и тишина наваливаются на них, прижимая утомлением от напряжённых дней. Где-то в глубине корабля слышится непрекращающийся рокот двигателей. Умиротворённо – но неуютно, словно они, как два мертвеца, лежат в могиле. - Расскажи мне ещё. - Про что? - Про… Шайло. Я хочу послушать ещё. Джим усмехается, и плавно подвигает Сару к своей груди. Ладонь ложится на её макушку, и он, набрав прежде побольше воздуха в грудь, тихо рассказывает про свой дом, про долгие зимы и про того себя, который тогда ещё не знал про весь тот путь, что ему суждено пройти. Через неделю Керриган отправят оттеснять протосские войска на Тарсонис. Теперь Рейнора больше не разбудит её внезапное ночное бдение. Чёрт, он никогда не думал, что будет нуждаться в этом.