Убей меня своей любовью

Сара не ощущает себя никак — вот единственное, как можно описать это состояние. В мягкой пустоте спокойно и даже хорошо, мир вокруг кажется мягче и податливее. Ей, наверное, стоит чувствовать страх — но по большей части мысли от тела отделены. Она пробует разозлиться — но по конечностям разливается тягостная усталость напополам с эйфорией. Её сознание растворяется так же, как и тело. Её мир был огромным и холодным космосом, но теперь он сжат до размеров одного маленького безопасного кокона. Там, снаружи, постоянно кто-то шевелится и что-то происходит, Сара слышит жужжание — и в нём почти отчётливо ощущаются чужие мысли. Всё хорошо. Больше ей никто не навредит. Возможно, это и не так страшно — то, что с ней происходит — по крайней мере до того момента как она не закрывает глаза. Тогда полубредовые и далёкие воспоминания начинают будоражить разум, и отчего-то отчаянно хочется вцепиться в своё человеческое — нет, то, что со мной происходит это совсем неправильно, это пугающе и жутко — что-то растворяет не просто её тело, но всю личность в кислотной слизи. От этого должно быть мерзко и нужно воспротивиться этому, стряхнуть расползающуюся слизь с кончиков пальцев, сделать хоть что-то чтобы не быть вновь просто пленницей обстоятельств. Это ведь неправильно в корне — и дальше всё будет только хуже. Нужно позвать хоть кого-то — того, кому она верит или кого она любит — чтобы ей вновь пришли на помощь, вырвали из этого мерзкого кокона обратно. Ведь кто-то точно придёт, она не могла остаться одна, верно же? Её же не могли просто бросить? Когда её разум принадлежит ей, Сара пытается быть рациональной и хвататься за логичную цепочку мыслей — да даже просто так никому не выгодно бросать её. За ней вернутся — за ней должны вернуться — особенно если её не считают уже погибшей. Но Арктур ведь не дурак, верно? Он не мог её просто бросить, как ставшее бесполезным оружие. Нет, нет, конечно не может — он может быть странным, нечитаемым, его действия могут пугать, но он слишком расчётлив, чтобы поступать вот так. Она была ему верна всё это время — она ни разу его не подвела, она верила ему больше, чем себе — так разве мог он её в один момент просто бросить? Даже если она могла позволить себе сомневаться в его методах… За резкой волной боли растекается странное удовольствие и даже удовлетворение, мысли превращаются в податливую вату. Кажется, сейчас внутри этой хризалиды — множество глаз, в нетерпении наблюдающих за тем, что с ней происходит. Чужое нетерпение передаётся и ей тоже, ведь скоро произойдёт что-то большее — и это _большее_ в какой-то степени она сама. Но сейчас Саре нужно расслабиться и перестать сопротивляться. Всё самое плохое уже произошло, а тут она укрыта от всего, что может ей навредить. Зачем звать тех, кто остался глух к её мольбам о помощи? Ведь на самом деле, если продолжать мыслить логически — Арктур вряд ли пошлёт своих людей в пасти зергов ради того, чтобы спасти одного только своего бойца, будь он даже самым мощнейшим псиоником. Если уж он оставил её на Тарсонисе — значит, она перестала быть ему нужна, значит, она отслужила своё, а он победил. Интересно, что сейчас передаёт Сеть Новостей Вселенной? Наверное, какую-то бессмыслицу. Сара бы не удивилась, если бы увидела на экранах те же самые лица, что всего сутки назад преподносили Арктура как страшного террориста, теперь превозносят народного спасителя. Она бы уже ничему не удивилась, наверное. Забавно — наверное, она должна чувствовать отчаяние. Возможно, она даже чувствует его сейчас, но что-то притупляет бегущие по нейронам сигналы — и потому просто не хватает сил и желания попытаться разорвать мембрану, защищающую её от внешнего мира. Сара сжимается калачиком, поджимает колени к груди. Боль ощущается даже так, в состоянии близком к наркотическому бесчувствию. Она и забыла, какого это — испытывать боль в абсолютном одиночестве. Когда-то давно кокон был железным и чуть более просторным — и её разум, как и сейчас, стремился не принадлежать ей. Там тоже на неё смотрело множество любопытных глаз, находя то, на что она способна — занимательным. А потом этот кокон треснул от жара, давящего со всех сторон, и она стала кем-то новым. Сара не знает, будет ли так сейчас. Родится ли она заново — или просто растворится. Если честно — ей очень страшно. Она хочет кричать, срывая горло, надрываться, царапая свою тюрьму — сделать хоть что-то, чтобы её услышали. Хоть одна живая душа! Она не хочет растворяться, она не хочет становиться чем-то новым, она хочет, чтобы пришли и спасли, разбили стекло, выпустили спёртый воздух, вытащили из-под осколков и вынесли — куда-то, куда до неё больше не дотянутся. У неё самой больше не хватает на это сил. Забавно — вряд ли хризалида прочнее кожи. Раньше Керриган казалось, что она может разорвать подобное голыми руками. Её не могли бы остановить и десяток хорошо вооружённых людей, а под пальцами сминалась сталь, так что с ней случилось, что она так бессильна? Она так презирает себя… Интересно, это же сейчас чувствует Джим? Он всегда так старался спасти всех и защитить каждого. Винит ли он себя за то, что с ней случилось? Сара боится узнать ответ на этот вопрос, потому что если да — это будет её злить, а если нет… А если нет — ярость и отчаяние переполнят её по самую гортань, потому что это значит что оба человека, которых она любила, которым она доверяла всю себя действительно оставили её и забыли, словно она ничего и не стоила. И не остаётся ничего кроме как царапать собственное горло в тщетной попытке выпустить хотя бы что-то, прокричать в слепой надежде, что кто-то её услышит и спасёт, разломать собственные рёбра — как если бы они были тем, что на самом деле сдерживает её. Она хочет, чтобы её разорвало, как взорвавшуюся звезду, чтобы её свет опалил Арктура, дотянулся до Джима — и в ужасе осознаёт, что яростный крик превращается в мольбы о помощи- Хоть кто-то, пожалуйста. Это не честно. Она беспомощна, бессильна и брошена, и впервые — ей не пройти через всё это одной. А ещё — ей страшно, потому что Сара понимает слишком хорошо, что шансов на хороший конец у неё нет. Если бы только хватило сил, если бы хоть какое-то оружие было под её рукой сейчас — она бы конечно смогла закончить это хотя бы на своих условиях, но даже в такой чести ей отказано. Разум мечется — словно бы мотылёк под колпаком, которого манит недостижимый свет. Сара может покляться, что у этого света есть форма, у этого света есть имя, что к нему можно прикоснуться и прижаться, но как она бы не тянулась — всё это остаётся без ответа. Неужели за ней действительно никто не придёт? Влага вокруг не даёт почувствовать — но Керриган кажется, что на глазах её выступают слёзы. Вместе с ними уходит и злость, и отчаяние, оставляя лишь мягкую пустоту. Возможно, легче будет просто закрыть глаза и отпустить свой разум. И во сне она протягивает руки, словно пытается докоснуться, зовёт того, кто всегда был на её стороне по имени. Она — огромный узел, она — центр вселенной, её разум в попытке докричаться опутывает всё подобно корням. Скоро — не останется и этого, но до тех пор она попытается докричаться. Ещё один раз.