Убей меня своей любовью

У Джима однажды было сердце — когда-то, по ощущениям, несоразмеримо-давно. И это сердце он то ли сам достал из своей груди (хотя зачем, когда оно даже не светило), то ли поток событий вырвал его бурным потоком — вспомнить и понять обстоятельства кажется невозможным. Слишком много всего прошло, и иногда — лёжа в тишине своей каюты — Рейнор бесцельно запускает ладонь примерно между четвёртым и пятым ребром и пытается нащупать в той пустоте хоть какой-то намёк на форму, но там остаётся лишь странная пустота, напоминающая о былом. Она приходит — с воспоминаниями, сожалениями и сомнениями — и принимает знакомые формы. Иногда — почти забытые, а порой — те, которые будут держаться в его памяти всегда, сколько бы времени не прошло, но каждый раз это почти болезненное напоминание о чём-то, что было и билось, и чего Рейнор лишился. Тосковать об этом, правда, каждый раз долго не приходится — потому что на жалобы времени почти нет, а даже если и выдаётся свободная минута — лучше потратить её на что-то более осмысленное, чем жалость к себе. Ностальгия сама по себе чувство не самое плохое, но раз за разом она утягивает за собой тяжёлый груз былого, путает мыслями — самыми разными и тяжёлыми. Да, у Джима однажды было сердце и не единожды — дом. Но на войне сердце со временем усыхает или покрывается шрамами, а дома рушатся раз за разом — даже если ты очень постараешься удержать стены, то за треснувшим фундаментом под землю провалится и всё остальное. Сожаления не вылечат раны, не исправят ошибки — так чего им предаваться? Когда-нибудь это точно кончится, и нужно только дожить до этого момента — а потом можно будет попробовать ещё раз собрать всё заново, отстроить и залечить. И он сделает всё, чтобы не потерять это больше, и главное — до этого момента дожить. Рейнору кажется, что он уже представляет, как этот дом будет выглядеть, и что обязательно — не прямо сразу же, но возможно через год, или несколько, в этом доме будет место не только для него, но и для Сары. Он представляет это — больше как сон или неосязаемую мечту пока что — маленькую кухню, залитую светом, и кружащиеся пылинки, и кто-то близкий рядом. Кирпичик за кирпичиком — потому что нужно будет время, чтобы всё отстроить заново, и важнее всего — восстановить себя. Но когда всё это закончится — можно никуда не спешить, взять столько времени, сколько нужно, двигаться в том направлении, куда всегда хотелось, и не будет никаких смертей и бессмысленных жертв. И в этом тихом и мирном месте он точно вновь обретёт своё сердце, и не будет больше этого долгого, ноющего чувства. Нужно только сейчас немного собраться и приложить усилия, а пока можно закрыть глаза и провалиться в крепкий, спокойный сон, где обязательно сбудется всё то, о чём он мечтает. Возможно, завтра солнце уже взойдёт там, где будет покоится его сердце. Усталость наваливается, но сны опять не приходят — бессонница вновь незаметно проникает в жизнь, давит на плечи и садится на грудную клетку, подобно мифическому существу. Смотрит — так долго, пронзительно, глазами-впадинами, безэмоциональным лицом, сформированным из всей вины. Мысли о доме сменяются мыслями о тех, кого он оставил. Глупо заживо ложиться в гроб и позволить себя засыпать, но порой кажется, что проживает он всё это как-то не так, не совсем правильно. То ли кается не так, то ли забывает слишком быстро — словно бы все вокруг ждут, что он будет и дальше нести свой траур. Всем вокруг, в целом, так-то наплевать, только чёрная душащая фигура всё равно не спешит покидать его. — Да пошла ты… — Джим поднимается резким движением — аж воздух в лёгких сжимается. С утра нужно будет попросить у Эмили снотворного — или что-то такое. Невозможность просто нормально поспать не только утомляет, но и просто злит. Все эти мысли кажутся слишком громкими, чтобы быть собственными — интересно, именно это Сара имеет в виду, когда описывает свои ощущения от сил? И они не останавливаются, не хотят меняться, проходятся вновь и вновь, скрипя иглой на проигрываемой пластинке. Уснуть всё равно не получится, так что возможно небольшая прогулка не повредит. Может быть хотя бы голова проветрится, можно будет вновь не цепляться за навязчивое и незатухающее. Огромные коридоры, когда пустуют, ощущаются даже неуютными. Тишина, нарушаемая только машинным гулом, не помогает избавится ни от чего — только чётче можно услышать, как бьётся сердце, и мысли звучат гульче, отражаясь эхом от пустых коридоров. Рейнору бы хотелось поговорить об этом, высказать свои мысли. Он знает, что это не обязательно, но всё то, что он не произносит, всё то, что его тревожит — тянет всё ниже и ниже. Нужно быть сильнее, нужно стоять устойчивее, нельзя позволить сейчас обстоятельствам сбить себя. И сейчас, чтобы это не случилось, стоит отдохнуть — даже если не поспать. Джим как раз знает одно хорошее и тихое место. «Хорошее и тихое место» — это обзорное окно, за которым лишь бесконечность космоса. Вкупе с почти непривычной тишиной и притушенным ради экономии энергии светом это приносит какой-то удивительный покой. Подумать только — когда-то Рейнор хотел увидеть все эти звёзды, открыть для самого себя что-то нового, узнать, кто на самом деле находится за его отражением. Сейчас же в стекле иллюминатора отражается лишь уставший мужчина — наверное, совсем не то, что он бы в юности хотел увидеть. Жалеет ли он об этом? Наверное, всё-таки нет. Там, за этим отражением, скрываются не только желания и чаяния, но и проделанный путь, допущенные ошибки, прожитое счастье и непрожитая боль. Всё пополам — это и есть он. Джим определённо не гордится всеми выборами, что он сделал за свою жизнь, но сейчас его сердце находится как никогда на своём месте. У Керриган сердца никогда и не было. У Сары сердца никогда и не было — его вырвали как-то за ненадобностью. Уже и не вспомнить — когда и зачем, да и к чему ненужными переживаниями маяться? Саре было хорошо и без собственного сердца — не потому, что она монстр и чудище, конечно же, но потому что так жить стало даже привычнее и спокойнее. Отсутствие сердца не вело к отсутствию чувств, но временами приводило к полнейшему их непониманию, но долгое время даже это не вызывало каких-то сильных проблем. Она всё чувствовала и видела — не каким-то метафорическим органом восприятия чувств, в котором находится некого рода душа — а холодным и чётким разумом. Кажется, это могло отталкивать и пугать — но это делало всё проще и понятнее. У каждого чувства были причины и следствия, и, хотя порой всё оно мешалось и гудело в голове, заставляя её разрываться, по крайней мере Керриган всё прекрасно понимала и знала, как оно работает. Так что сердце было ни к чему. Дом — это что-то про «а потом, когда всё закончится», про мир-после-войны, про что-то куда вернуться и остаться там навсегда. Что-то, что Сара себе представляла очень плохо. Ничего страшного — ни сердце, ни дом не были какой-то жизненной необходимостью. Ей было хорошо и так, и какой-то дефектности или ущербности Керриган даже не чувствовала. Ей не больно и не плохо, и проламывая хрящи, соединяющие рёбра, каждый раз за слоем мышц она находила чётко отлаженный механизм и безупречно работающую последовательность алгоритмов. Чувства — тоже набор «да/нет/или/если — то», и иногда в их последовательности можно даже уловить логику. «Домом», наверное, может стать и узкая койка с прикроватной тумбой, потом — камера с покрытым зеркальным напылением стеклом, а уже затем — каюта на «Гиперионе». Ведь «дом», кажется, это не совсем про место и чувства к нему, а про банальную необходимость в месте, чтобы спать и оставаться наедине со своими мыслями. На «Гиперионе» можно было даже позволить себе такую роскошь, как чувство собственной безопасности. Так что это было даже терпимо — хотя порой и казалось, что очень пусто. Пусто в груди, пусто в железной коробке, и в голове тоже пусто, но не так как хотелось бы. Наверное, это тоже нормальное чувство? Разбирать его совсем не хотелось, потому что со временем оно приживётся так же, как прижились и чувство вины, слабой радости и благодарности. Всё это можно будет обдумать когда-нибудь не сейчас. Где-то там успокаивающе гудит всё, что приводит «Гиперион» в движение. Сон в очередной раз не идёт, а просить снотворное у врача как-то не очень хочется. Ничего, справится. Небольшая прогулка может помочь. Коридоры сейчас пусты, и всё что её будет окружать — это привычный механический гул. Хороший план. Сара так и поступит. Выйдет, вдохнёт чуть прохладный металлический воздух и попытается расслабиться. Почти бессознательно она направляется в место, где ей всегда становилось легче. Туда, где за огромным иллюминатором была пустота и звёзды. — Привет, Джим. У него тоже бессонница, и в целом он выглядит сонным и немного подавленным. Керриган садится рядом, прижимается плечом. Рейнор какой-то тёплый, и это тепло успокаивало, его хотелось задержать немного подольше. (если домом может быть и человек, возможно на самом деле её сердце у Джима в руках?) (глупая мысль) — Тоже не спишь? Конечно. Что за очевидный вопрос? Рейнор и не ждёт на него ответ — только рассеянно сжимает руку Сары. Мягкая и тёплая. Когда это всё закончится, они будут просто жить счастливой жизнью, которую они заслужили. — Как видишь, — лёгкая усмешка касается её губ, Джима чуть пихают локтем — слабое подначивание. — Впрочем, понимаю, что ты тоже. Пауза. Они оба смотрят на огромный недвижимый космос, и всё кажется немного более правильным, чем раньше, и это приносит слабое облегчение. Нужно просто немного подождать и отложить все эти сложные вопросы на «потом» — когда первоочередной задачей не будет просто выживание. Бессонница пройдёт. Война тоже. Всё встанет на свои места, и только тогда они смогут поговорить об этом всём. Когда происходит непоправимое — Джим почти по инерции тянется куда-то в щель между двумя рёбрами. Там нет ни углей, ни праха — но он пытается нащупать хоть что-то, что ещё можно поджечь и поднять над головой, чтобы загорелось ярко — ведь именно этого от него и ждут. Но кажется в Рейноре не осталось ничего, что могло бы гореть — только мягким и слабым пеплом тлеть, оседать на пальцах, растворятся в забвении. Даже боль уже не чувствуется. Только бесконечная усталость, сменяющаяся беспорядочной чередой снов. Когда Керриган уже нет, а остаётся только Королева Клинков, множество её сердец бьются подобно громовым барабанам в унисон.