We fell in love in october

— Ну попробуй. — Нет. Альберт вот уже с десяток минут уговаривал Майкрофта съесть что-нибудь из разнообразия принесённых им десертов, ссылаясь на то, что его самый младший брат потрясающе готовит и с его стороны отказ — проявление неуважения. — Уверяю, тебе понравится, — он предпринял ещё одну попытку, демонстрируя шоколадное пирожное. — Я не люблю сладкое. — Льюис старался. Давит на жалость и не скрывает этого. — Явно не для меня, — Майкрофт был упрямее Альберта и просто так соглашаться не станет, какие бы чары тот не использовал. — Но явно был не против того, что я угощу тебя, — Мориарти невинно улыбнулся, проявляя природное обаяние. Холмс отчаянно пытался доказать себе, что это на него не действует. — Ты пришёл, чтобы просто накормить меня знаменитой выпечкой своего брата? — Это было основной целью, — Майкрофт, услышав это, лишь фыркнул. — Со всеми вытекающими отсюда... В зеленых глазах мелькнуло что-то неуловимое, как искорка, что быстро потухает, едва показав миру свой огонёк. И это что-то хотелось поймать, почувствовав азарт, распространяющийся по венам. Теперь он будет дразнить. Но мужчина был долгими годами натренирован не терять самообладание, даже в самых напряжённых ситуациях, поэтому стойко выдержал его взгляд, смотря в ответ с неменьшим вызовом, словно безмолвно соревнуясь и не желая уступать. Они могли спорить, перекидываться колкими фразами, испытывать на прочность до самого рассвета, совсем как раньше, когда каждый их разговор оборачивался словесным поединком. Майкрофт не ожидал увидеть его на пороге своего дома в этот тоскливый осенний вечер, приобретший живые нотки с появлением Мориарти. Ему казалось, что он ещё долго будет коротать дни в компании братьев, наслаждаясь воссоединением, и был этому, несомненно, рад, но где-то внутри билось эгоистичное желание забрать его себе, чтобы вновь убедиться, что Альберт рядом и теперь не нужно пытаться передать свои чувства через бумагу, хотя говорить о них тет-а-тет едва ли легче. — Знаешь, Льюис навёл меня на одну мысль, — начал Мориарти. — Он хотел, как раньше, собираться каждый вечер семьей, чтобы просто побыть вместе, чтобы он вновь мог приготовить для нас сладости. Но.. — он на миг притихнул, прежде чем договорить с какой-то нерешительностью в голосе, — но ты ведь тоже моя семья. Альберт в смущении прикусил нижнюю губу и отвел взгляд. Может, это было глупо с его стороны, ведь они далеко не дети, но, пройдя через призму прошедших лет, его сердце охватывала нежность от возможности спокойно и неторопливо проводить время с тем, с кем, как он думал, ему никогда не суждено это делать. — Тем более Уилл ускользнул к твоему братцу, почему я не могу сбежать к тебе? — пробормотал Альберт, пытаясь выйти из неловкого положения, но своими словами лишь подтверждая, что сладости были всего-навсего предлогом для встречи. И кто его за язык тянул? Майкрофта априори никто на эмоции пробить не мог, но Мориарти это удавалось настолько умело, что становилось страшно: у них на роду написано пробираться в сердца Холмсов и ломать все их уже не имеющие смысла жизненные устои? Он прикрыл глаза, чувствуя, как горят кончики ушей и сердце бьётся до неправильного быстро. Поборов себя, Майкрофт взглянул на Альберта, восхищённо подмечая, что его некогда грациозная, величавая красота приобрела тёплые домашние оттенки: на нём не было идеально отглаженного костюма, лишь брюки, жилет да белая рубашка с закатанными до локтей рукавами, каштановые волосы, перетянутые ленточкой, изящно обрамляли лицо, солнечные блики розового заката играли на скулах, выделяя утончённые черты, длинные чёрные ресницы, изумрудные глаза. Он выглядел таким родным, своим, больше не прячась под масками, не ускользая из рук. Только тонкие запястья, выпирающие ключицы, и, казалось бы, навечно поселившаяся печаль в уголках губ напоминали о прошлом, оставившем неизгладимый отпечаток. Майкрофт не мог исправить то, что случилось, но мог пообещать, что отныне они будут справляться с трудностями вместе. — Скажи уже что-нибудь... — произнёс Альберт, которому от повисшей после его слов тишины становилось весьма неуютно. — Взаимно, — коротко ответил Холмс, понимая, что быть откровенным в своих чувствах — наилучшее решение. Он обхватил его ладонь, крепко переплетая их пальцы. У Мориарти, кажется, сперло дыхание, а от обжигающего прикосновения мурашки расползлись по телу. — Ты — моя семья, — сокровенно продолжил Майкрофт, с удовольствием наблюдая, как пунцовый румянец выступает на его скулах. Альберт тепло улыбнулся. Сомнения, что таились в его душе, испарились под уверенным взглядом очей, подобных глубокому океану, и преисполненным решимости и любви голосом. Было всё ещё непривычно открыто говорить о своих чувствах и не бояться в любую секунду потерять друг друга, давать клятвы и знать, что они не разрушатся. Словно вступать в неизведанные воды, не умея плавать, не догадываясь, что поджидает на дне. — Твоя взяла. Я попробую, — Майкрофт, признавая поражение, вздохнул. Всё же Альберт искренне хотел угостить его, поэтому в конце концов он не мог не уступить. И он бы уступил ещё не раз, только бы наблюдать, как радость затопляет зелёные радужки и в бликах чёрных зрачков мерцает. Альберт победно ухмыльнулся, вмиг избавляясь от смущения, и приблизился к нему, держа в руках вилку с небольшим кусочком пирожного. — Я могу и сам, — Холмс хотел было перехватить столовый прибор, но Мориарти отдернул руку. — О, не сомневаюсь, но позволь мне эту маленькую шалость. Он бы позволил ему всё. Да, Майкрофт определённо не любил сладкое, но пирожное было, на удивление, не приторным и приятно таяло на языке. Тем не менее он из природного упрямства не позволил удовлетворению показаться на лице. — Можешь убрать это непроницаемое выражение, я знаю, что тебе понравилось, — довольная улыбка не сходила с губ Альберта, на которые Холмс невольно отвлёкся, вспоминая их мягкость и бархатное тепло. — Это...неплохо. — Это потрясающе, а ты надо мной издеваешься. Майкрофт откровенно наслаждался этой маленькой игрой и живыми эмоциями, ярко мелькающими на лице Альберта. Не в силах бороться с бьющимся внутри желанием он двумя пальцами бережно схватил его за подбородок и приблизился, зависая в сантиметрах от лица, прерывая поток возмущений неожиданностью порывов. Альберт застыл. Он тоже хотел. Нестерпимо. Изнывал. Но будто не решался переступить за им же проведённую черту. Шагнуть за неё — отправиться в свободное падение. Шагнуть за неё — оказаться в тёплых объятиях. Мориарти знал, что из них верное, и знал, чего на самом деле заслуживает. — Не думай, — прошептал Майкрофт в самые его губы, без труда улавливая все терзающие мысли, словно они прямым текстом были отраженны в изумрудных глазах. Альберт улыбнулся. Ни одна мышца его тела не напряглась, чтобы отстраниться, уйти и без оглядки сбежать из этой квартиры. Наоборот. Кажется, ещё немного, и он рухнет в объятья Майкрофта, отдавая себя в распоряжение его рук. Противоречивость собственных чувств утомляла, и Мориарти решил последовать совету. Майкрофт наконец прикоснулся к его губам, аккуратно, ласково, словно он был самым хрупким цветком, способным сломаться от легчайшего дуновения ветерка. У Альберта сердце защемило от терпкой нежности, от возможности вот так неспешно наслаждаться друг другом, а не урывками по тёмным углам. Майкрофт не любил сладкое, но любил Альберта, и сладость поцелуев с ним была несравнима ни с чем, ей он готов наслаждаться каждую секунду, растворяться, до отказа лёгких прижимаясь к нему. Мориарти отстранился, жадно втягивая воздух, и усмехнулся. Его рука шаловливо перебирала чёрные кудри — знал, что Майкрофт потратил пол-утра, чтобы уложить их, но также знал, что только ему можно безнаказанно растрепать их. — Тебе настолько понравились пирожные? — с озорством спросил Альберт. Дразнить Холмса определённо было его любимым занятием, наблюдать, как огоньки зажигаются в синей глубине глаз, несмотря на внешнюю холодную отстранённость, теперь сохраняемую лишь чтобы подразнить в ответ. — Мне настолько нравишься ты, — ответил Майкрофт, и голос его звучал до невозможности искренне и любяще. С теплотой во взгляде он наблюдал за еле заметным румянцем, расцветающим на щеках Альберта. Кто бы мог подумать, что тот, кого поистине можно было назвать змеем-искусителем, будет смущаться от признаний. — Ты останешься? — с надеждой спросил Холмс, описывая пальцами контур его лица. — Да. На всю жизнь. Майкрофт улыбнулся и поцеловал тыльную сторону ладони Альберта, которую всё это время держал в своей. Мориарти хотелось до мельчайших подробностей запечатлеть этот момент в памяти, ведь каждая его улыбка была подарком свыше, получаемым им раньше очень редко. — Тогда я попрошу приготовить чай. — Чай? — с ноткой отвращения спросил Мориарти. — Ты будешь что-то другое? Мужчина только выгнул бровь и игриво усмехнулся. Он своим привычкам, даже спустя годы, не изменял. Холмс понимающе улыбнулся — он и не сомневался в таком исходе, но всё же думал, что чаепитие предполагало чай, хотя когда они соблюдали традиции и правила? Майкрофту казалось, что он и чувства, простые, человеческие, — вещи, несопоставимые, находящиеся на разных полюсах, но, смотря в малахитовые очи напротив, в лучах заходящего солнца сверкающие по-особенному привлекательно, понимал, что, к удивлению, был неправ, и сожаления по этому поводу не испытывал. Альберт, делая глоток терпкого вина, расцветающий на языке неповторимым букетом вкусов, думал лишь о том, чем заслужил после всего им совершенного это спокойствие. Сидеть бок о бок со своим возлюбленным, разговаривать, смеяться, наслаждаться десертами и растягивать томительное удовольствие на весь вечер, зная, что теперь им не нужно торопиться. Теперь и всегда.