Диван

      Сачмо, весь вечер не подававший вида, что он вообще находится в доме, неожиданно утыкается своим носом Питеру в лицо и начинает его вылизывать, протиснувшись мордой сквозь ладони и всем телом между его коленей. Питер выпрямляется, и Сачмо садится с шумным выдохом, навалившись на него всем телом и положив свою морду Питеру на плечо. Питер улыбается, обняв его за шею одной рукой, а второй почесывая за ушами.       Он прикрывает глаза, мысленно возвращаясь к произошедшему на диване, и усмехается, качая головой. У Питера никогда не получалось скрывать свои чувства от близких людей, и сейчас он ждал возвращения Элизабет со страхом и облегчением одновременно. Она наверняка уже о чем-то догадалась, но они до сих пор не поднимали эту тему, и Питер боялся этого разговора, но все же был рад, что он наконец-то состоится. Нести это бремя в одиночку в последнее время было слишком тяжело. Так тяжело, что даже Нил все понял и сделал первый шаг, как и сам Питер, не зная точно, чего ждать.       Питер поднимается с пола и, потрепав Сачмо по холке, уходит в ванную. Он кидает грязную одежду в корзину для белья. Последними туда падают боксеры с засохшими следами спермы, и Питер чувствует, как у него начинают гореть уши. Спустил в трусы, как подросток, без единого прикосновения к себе.       В душе его не отпускают жаркие мысли-воспоминания и все возрастающее желание получить больше. Он не успел в полной мере насладиться тем, что так доверчиво предложил ему Нил, и Питер никак не может перестать об этом думать.       Капли прохладной воды барабанят по плечам, но Питеру с каждой секундой становится все жарче. Мозг закипает от пошлых картинок.       В его воображении обнаженный Нил входит к нему в кабинку и обнимает со спины. Прижимается ближе, скользя стоящим членом между ягодиц, целует в шею, пуская по спине Питера толпу мурашек. Его ведет от мысли, что если бы Нил был с ним на самом деле, то Питер позволил бы ему все. Но его здесь нет, и это расстраивает Питера сильнее, чем он когда-либо мог вообразить.       Он давит в себе разочарованный стон, а Нил в его мыслях гладит скользкими ладонями его грудь, спускается ниже и замирает, едва касаясь кончиками пальцев, в самом низу живота. Воображение отказывается работать дальше, и Питер опирается одной рукой на стену, другой почти до боли сжимает возбужденный член, резкими и быстрыми движениями скользя по стволу ладонью. Каждое болезненное касание только больше распаляет. Все тело горит, мысли превращаются в кашу. Питер на пределе, готовый вот-вот кончить от собственных развратных мыслей, и...       В его голову настойчиво проскальзывает мысль об Элизабет. Весь настрой тут же уходит. Все тело Питера пронзает волной ледяных мурашек. Он с раздражением намыливается мылом, благодаря свое сознание хотя бы за то, что не подсунуло его жену в кабинку третьей. Ополоснувшись горячей водой, Питер выходит из душа.       Когда Элизабет возвращается домой, Питер сидит на том же месте на диване, где всего пару часов назад они с Нилом впервые занялись тем, о чем он думал уже слишком долго. Ему все еще стыдно перед ней, но за то время, что он пробыл один, Питер смог немного успокоиться и был готов к разговору почти на сто процентов. – Привет.       Питер слышит, как Элизабет проходит в комнату, чувствует, как она ложится рядом на диван, вытянув к нему ноги и положив их к нему на колени. Он открывает глаза, поднимает голову и смотрит на нее, обхватывая ладонью ее ступни, чуть сдавливая. – Я так устала, ты не представляешь, – жалуется Элизабет, расслабляясь, когда Питер начинает медленно массировать ее ноги. – Что-то случилось? – она смотрит на него, и он качает головой, едва заметно улыбаясь. – Нет. Но... нам нужно поговорить. – Что-то с Нилом?       Питер никогда не думал, что очередной разговор с Элизабет о Ниле приобретет такой оттенок, но, оглянувшись назад, он понимает, что они шли к этому уже не один месяц. Сегодняшний вечер многое изменил для Питера, и он не считает себя вправе и дальше скрывать то, что Элизабет наверняка поняла еще раньше него самого. – Да. Да, ты права, что-то с Нилом, – с какой-то обреченностью и одновременно легкостью где-то в грудной клетке говорит он.