***
Полнолуние. Яркое и мистическое время. Небо глубокое, бескрайнее и чернильно-синее. Все тени оживают, ветер переносит шелестящий шепот леса. Ночная прохлада свежа и таинственна, окутывает с ног до головы. Каждый звук заставляет прислушиваться, вглядываться во мрак, ища нечто, нарушившее покой. Смотреть, ждать, ощущать, как в сознание проникают легкие нотки безумия. Франкенштейн вздыхает, приближаясь к цели своего короткого путешествия. Открытый коридор залит прохладным лунным светом, призрачно-пуст. Только в наложившихся друг на друга тенях колышется одинокий силуэт. Конец черного плаща слегка скользит по гладкому каменному полу, как подол подвенечного платья, рукава и высокий ворот скромно расшиты серебристой нитью, узоры напоминают завивающиеся, еще нежные и юные плети винограда. — Не прячься, пути назад у нас нет, — ухмыляется ученый, наблюдая, как из мрака к нему выходит знакомая фигура. Сначала появляются стройные ноги в высоких сапогах, затем все остальное. Рагар флегматично заправляет за ухо выбившуюся из низкого хвоста прядь и привычным движением скрещивает руки на груди. Франкенштейн окидывает главу клана изучающим взглядом, понимая, что они в какой-то степени стоят друг друга: оба полностью в черном, с толикой благородного серебра – из-за распахнутой полы пиджака на фоне жилета холодно поблескивает цепочка карманных часов. — Волнуешься? — спрашивает ученый, когда они начинают идти в сторону зала. — Немного, — признается собеседник. — Будь на моем месте женщина, тебе было бы спокойнее? — Не начинай. — Ладно, ладно, — негромко посмеивается человек. — Вижу, что ты не настроен на разговор. А жаль... Чудесная ночь. Франкенштейн поднимает голову и смотрит на полную луну. Серебристая красавица сияет так, что приходится слегка прищуриться. В ее холодном голубоватом свете все приобретает какой-то неземной оттенок, призрачный, эфемерный. Заостряются черты, возникают контрасты. В какой-то момент мужчина чувствует на себе чужой взгляд. Осторожный, изучающий и совсем ненавязчивый. Приходится разглядывать лесной пейзаж, чтобы не спугнуть его и не дать воцариться неловкости. Двери зала мелькают в конце коридора, огромные, каменные. Они медленно распахиваются, и Франкенштейн ожидает увидеть за ними густую черноту, как в глубине хищной пасти, но встречает его там тот же лунный свет и огоньки горящих свечей. Пламя колышется на ветру, пляшет, отбрасывая причудливые тени. Все кажется таким тихим и безмятежным, что воспоминания о кровавой расправе выцветают в памяти. Благородный и человек проходят внутрь, чувствуя стук захлопнувшихся створок за спиной. Шаги разлетаются мягким эхом, трещат свечи, а сердце в груди тяжело бьется. Они заходят за алтарь, и Кертье достает тонкую красную ленту. Он тянет за кончик, а она змеей выползает из темноты его рукава. Оголяются запястья, гладкий шелк скользит по коже вместе с легкой и приятной щекоткой. Прежде чем заканчивается последний виток, Франкенштейн шепчет: — Чувствуешь что-нибудь? — Нет, — отвечают так же тихо. — Но мне не по себе. Они проливают пару капель крови на алтарь, но все по-прежнему тихо. Ритуал завершен, а следов духа до сих пор нет. — Что-то не так... — хмурится благородный. — Дух недостаточно зол? Или у нее сегодня нет настроения? — Сложно сказать. Но мы не можем уйти, пока не увидим хозяйку той книги. — Значит, придется пойти на некоторое... Кощунство. — И что ты предлагаешь? — Ну... — ученый мягко теснит Рагара к алтарю, тому приходится прижаться поясницей к холодному камню. — Я могу поцеловать тебя, а ты в это время подумаешь о ком-то другом. Может, дух сочтет это за предательство и покажется? — Скорее твоя безумная любовь заревнует. Франкенштейн негромко смеется и, подавшись вперед, нежно прихватывает зубами очертания нижней губы благородного под тканью черной маски. В ярких и совершенно бесстыжих голубых глазах горит огонь азарта, приглашающий вызов. — Проверим?.. — улыбается мужчина, и улыбка эта отдает легким безумием, пленительным и опасным, как лунная ночь для сумасшедшего. И Рагар поддается, тянет маску вниз, обнажая тонкие губы и острый подбородок. Целовать Франкенштейна для него – все равно, что прыгнуть с головой в непроглядный омут. Это и холод, и жар. Слишком остро, колко, но одновременно пьяняще-мягко. В этих поцелуях нет сжигающей страсти, но нет и пренебрежения. Есть игривый темперамент ученого и его юркий, скользящий по самому кончику острого клыка язык. Плоть царапает, но совсем не больно, даже приятно, и Франкенштейн думает, что эти самые клыки спокойному, как озерная гладь, Рагару стоит показывать чаще – есть в этом некоторый шарм. Мужчина старается ловить каждое проявление чужих эмоций: неровный вздох, трепет губ, мелкую дрожь самых кончиков пальцев. Все это для него как новая, захватывающая книга, от страниц которой он не в силах оторваться. Или любопытный эксперимент. Жажда знаний, жажда чего-то нового, неизведанного заставляет его идти дальше. И вот он уже нависает над благородным, что вынужденно ложится спиной на алтарь. Светлые локоны волос водопадом закрывают лица, щекотливо скользят по коже. Франкенштейн чувствует, как свободная от ленты рука главы клана зарывается в них, ложится на затылок, и пальцы едва водят у самых корней, заставляя закатывать глаза от удовольствия. Ученый улыбается в поцелуй, проскальзывает ладонью под чужой воротник и касается шеи, соблазнительно выступающего адамова яблока, и опускается к яремной впадине меж выступающих ключиц. Кертье протяжно выдыхает и мягко прикусывает в ответ нижнюю губу мужчины, прежде чем прошептать: — Она здесь. Франкенштейн с трудом покидает теплый и сладкий омут, поднимает взгляд, чтобы увидеть кровавый туман, наполнивший зал, и безжизненные алые глаза, тускло горящие сквозь завесу из смольных волос. Дух стоит прямо перед алтарем и смотрит в лицо человеку, чеканя слова: — Порочное создание... Гостья медленно замахивается, вокруг ее руки сгущается туман. — Франкенштейн! Прежде чем алтарь с грохотом разлетается на каменную крошку, ученый, прижав к себе благородного, отскакивает на несколько метров назад. Он только и успевает ощутить крепкую хватку стройных бедер на своей талии, пока Кертье не спрыгивает с него. Они думают уйти в противоположные стороны, чтобы уклониться от следующей атаки, но лента, опутавшая ранее их запястья, больно врезается в кожу, пускает кровь и не дает им отдалиться друг от друга. — Черт возьми... От ударов духа крошится камень и сотрясаются стены зала, пламя свечей тухнет или перебрасывается на деревянные скамейки, которые медленно загораются. Горький дым начинает клубится под потолком. Невольные узники пробираются к дверям, но те оказываются запечатаны: створки покрыл алый туман. — Выбьем? — Проще в окно. Внезапно над головой раздается треск, одна из колонн клонится в сторону и с оглушительным грохотом падает на то место, где был алтарь. Дух стоит на обломках, возводит руки к потолку и сгущает кровавый туман. Легкие начинает сдавливать от духоты и едкого дыма. Зал полыхает огнем, и жар пламени стремительно распространяется. — Теперь не проще, — возражает Франкенштейн. — Выбиваем! Несколько мощных ударов сотрясают зал, по потолку начинают ползти трещины. Ученый понимает, что здесь все обрушится раньше, чем они смогут выбраться. Им только и остается, что избегать атак духа, не смея ответить чем-либо: все проходит сквозь бестелесную оболочку. Убить мстительную женщину физически не выйдет, но... — Книга! — догадывается мужчина, прежде чем благородный валит его на пол – над головой хрустит раскрошенный камень. — Что? — Нужно избавиться от книги, чтобы дух исчез, — Франкенштейн дергает Рагара на себя, они откатываются в сторону, избегая очередного удара. — По крайней мере подобное работает в большинстве легенд. — Но мы не можем выйти отсюда, не рискуя. — Что ж... Полагаю, в этом вся проблема.***
— Ох... Шумно-то как. Что у них там происходит?.. Лорд торопливо шагает к залу венчания, обеспокоенный нарушенной тишиной прекрасной лунной ночи. Его голова слегка гудит от напряжения и шума, но прохлада, касающаяся кожи, приятно расслабляет. — Рейзел, что думаешь? Ноблесс тихо вздыхает и поднимает взгляд на небо: в синеве сереет столб горького дыма. Ветер несет его от самой дальней части замка, будто старается замести след. Неприятный осадок возникает и в душе, легкое беспокойство вызывает нервный трепет. Чем ближе они к эпицентру, тем сильнее сжимается внутри напряженный клубок. Перед их глазами – плотно запертые двери, сквозь щели между створками и косяком сочится черно-красная смесь стихии и чужой силы. — Франкенштейн? — не скрывая тревоги, зовет Рейзел. — М-мастер?.. Пол под ногами едва заметно дрожит от грохота, раздавшегося внутри. — Все ли в порядке? — Мастер, найдите и уничтожьте книгу! — Книгу?.. — Лорд знает, — бросает ученый и отключается от ментального канала. В зале снова что-то рушится, и отклик строения оказывается сильнее предыдущего. — Черт, Рейзел, если так продолжится, тут все рухнет! — Франкенштейн упомянул какую-то... Договорить ноблесс не успевает. Рука Лорда обвивает его талию, и они резко уходят в сторону. В этот момент каменные двери разлетаются на куски, и ошметки ударной волной разносит по всему коридору. Из густых облаков пыли, дыма и кровавого тумана выскакивают две фигуры в черном, они по инерции скользят несколько метров по гладкому полу и только потом останавливаются. Ужасный и режущий слух вопль доносится из венчального зала, от его силы и звонкости на несколько секунд закладывает уши. Лорд над головой Рейзела недовольно охает и наблюдает за тем, как в коридор вылетает разъяренный дух. Запах крови и гари ударяет в нос, в горле начинает першить. Алый туман клубится в воздухе, густеет и танцует маревом, движется вперед, к связанным одним несчастьем мужчинам. Они легко уклоняются от нового выпада противника, но, надышавшись едкого дыма, продолжают откашливаться. С их сцепленных рук по переплетенным пальцам тонкими ручьями течет кровь. Капли разбиваются о каменный пол и превращаются в причудливые кляксы. — Книга, — терпеливо напоминает ноблесс. — А?.. Лорд задумчиво замирает, а потом, догадавшись, нехотя убирает руки с чужой талии, чтобы достать из-за пазухи фолиант. — При чем тут она? — Франкенштейн сказал, что нужно уничтожить ее. Правитель благородных хмурится, бросает взгляд на женский силуэт в алом платье, на плавные движения бледных рук, и замечает крупную трещину, которую те заставляют идти по каменным сводам. Паутина увеличивается, сыпется мелкая крошка и слышится тихий хруст. Мужчина видит, как ноблесс хочет вскинуть ладонь, чтобы остановить разрушение, и обхватывает длинными пальцами чужое запястье. На вопросительный взгляд он лишь отрицательно мотает головой и тянет за собой. В разрушенном венчальном зале полыхают костры на углях бывших деревянных скамеек и печально лежат каменные обломки. Глаза слезятся от плотного дыма, легкие охватывает спазм. Жар огня плавит кожу, выжигает беззащитные слизистые. Лорд бросает книгу в объятия ближайших языков пламени и снова слышит истошный крик духа, полный боли и злобы. — Спи спокойно, — произносит он, слова тонут в грохоте обвалившегося снаружи коридора. Рейзел порывается пойти в самый эпицентр разрушений, но мужчина по-прежнему держит его за изящное запястье, мягко, но крепко. Ноблесс впивается в чужое лицо пристальным взглядом, в рубиновых глазах танцуют отсветы пламени, и в них хочется смотреть. Погружаться в черную глубину зрачка, где клубком змей извивается беспокойство. — Не нужно переживать, — пальцы нежно поглаживают тыльную сторону алебастровой ладони. Благородный опускает голову, но почти сразу же вскидывает ее, услышав шорохи и возбужденные голоса снаружи. — Будь я проклят, кто посягнул на владения Лукедонии?! — Лорд! Где Лорд?! — Только покажите мне ублюдков, устроивших это!.. Главы кланов, поднятые шумом в святая святых, беспокойно снуют среди обломков с оружием наперевес. Их ауры полны решимости и жажды расправы. — Боже, ну и зачем же так орать?.. — вздыхает правитель благородных, нехотя выходя к своим подчиненным. Те начинают виться вокруг, взволнованно щебетать и сыпать вопросами, почти перебивая друг друга. И только внизу, где-то среди густой зелени, ютится тишина, нарушаемая лишь шумным дыханием двоих мужчин. Лесная подстилка коварно впивается в тело острыми хвоинками, но не перестает быть приятно-мягкой. Пахнет сочной травой и пьянящей живицей – настоящий рай после горького дыма. — И стоило прыгать с такой высоты?.. — недовольно ворчит Франкенштейн, пытаясь пошевелить онемевшей от ран рукой. — Думаешь, у нас был выбор? — Он есть всегда. Только варианты часто неподходящие. — Но это лучше, чем лежать под горой обломков. — И слушать лай этой своры, да, — вяло продолжает ученый. Рагар позволяет себе молча закатить глаза – все равно никто не увидит. В глубине души он отчасти согласен. Спящий в ночи лес сейчас намного милее суеты где-то наверху. Ноющая боль охватывает руку от кончиков пальцев до самого локтя. Благородный находит в себе силы перевернуться на бок и начинает осторожно распутывать испорченную алую ленту. Ткань неприятно отстает от ран – слишком глубоко врезалась. Но виток за витком предплечья освобождаются от «оков». Франкенштейн какое-то время следит за чужими манипуляциями, а потом переводит взгляд на бесстрастное лицо главы клана. Снова маска строгости и равнодушия. — Нужно вернуться, — ровно произносит тот и собирается подняться. Однако ученый берет чужую руку, стараясь не задеть ран от ленты, мягко тянет назад и полурасслабленно, чуть лениво говорит: — Оно нам надо?.. Там шумно, много суеты... Может полежим здесь еще немного? Кертье почти не меняется в лице, лишь чуть хмурит брови. Смотрит серьезными алыми глазами на улыбающегося человека и мысленно вздыхает – такого уникального характера не было ни у кого. — Рагар... — хитро щурится Франкенштейн, совсем по-мальчишески. Благородный вздыхает уже вслух и укладывается обратно на колкую хвойную подстилку. В тишине леса он слышит шорохи ночных птиц и отдаленные громкие голоса других глав кланов. Совсем рядом едва уловимо дышит ученый, его грудь медленно вздымается и опускается, спокойно, размеренно. Голубые глаза полуприкрыты, направлены куда-то на темные верхушки деревьев. Лунный свет вычерчивает в темноте прямой профиль с плавными, в какой-то степени изящными чертами. На чувственном изгибе губ Рагар опускает взгляд. Он хочет что-то сказать, но ту же мысль озвучивает уставший и хрипловатый голос: — Это только между нами.