Не романтичные истории

В синее небо ширя глаза – Как восклицаешь: - Будет гроза! На проходимца вскинувши бровь – Как восклицаешь: - Будет любовь! Сквозь равнодушья серые мхи – Так восклицаю: - Будут стихи! Марина Цветаева «В синее небо ширя глаза…»

      На грубо сбитом столе стоял длинный ряд темных бутыльков и флаконов. К ним примешивались глиняные горшочки, небольшие баночки с мазями, а сверху, аккурат над ними, висели пучки трав. У меня получилось распознать лишь некоторые: букет, если не веник, ромашки, маленькую связку душистой лаванды и перевязанную белой тесьмой пижму.       Я оглядела комнату: смутно знакомую, будто я в ней уже когда-то была, но забыла за давностью лет. Пучок пижмы висел почти в каждом углу комнаты, и я знала, что так и должно быть.       В голове вертелась смутная мысль: я должна была что-то сделать. Что-то очень и очень важное. Недаром в руках держала книгу, где во всех деталях были нарисованы различные травы. Правда, подписи были странные. Сколько бы в них ни вглядывалась, никак не могла прочитать – но и про это быстро забыла.       За ширмой, делившей комнату пополам, раздался шорох, и, заложив книгу стеблем какой-то незнакомой мне травы, пошла туда. Опаски я не чувствовала, хотя минуту назад была уверена, что нахожусь в комнате одна.       Откуда-то я знала, что бояться не стоит. Хотя рациональное зерно в моей голове и утверждало обратное: «Эй, разве ты не видела фильм ужасов, который начинался точно также? И вообще, с каких пор ты доверяешь таким зыбким ощущениям как интуиция?»       Тем не менее, я заглянула за ширму, старенькую, местами полинявшую, со свежими заплатками, более яркого цвета. В полутьме за ней я угадала очертания кровати, сбитую на самый край подушку, и чужой затылок, едва-едва видневшийся из-под одеяла.       «Игорь?» - мелькнула странная мысль, хотя, несмотря на темноту, я готова была поклясться, что затылок был самый что ни есть черный, а не светло-русый.       Я не издала ни звука при появлении, а половицы под ногами не скрипели, но спавший в кровати человек проснулся почти сразу при моем появлении и приподнял голову.       - Que? Мiałаś zły sen? – хмурое лицо облепили волосы, но отчего-то я четко видела прищуренный зеленый глаз. Один-единственный. Свесившиеся на правую половину лица волосы не могли скрыть пустую глазницу.       Я что-то ответила. Какая-то белиберда, которая что-то значила, но я не могла сказать, что именно, даже если от этого зависела моя жизнь.       Спокойным, привычным жестом он приподнял одеяло, а я – нырнула в чужие объятия так, как если бы это было нормально. В отблеске от свечи – неужели где-то здесь была свеча? – я заметила очертания какой-то вязи на чужой коже, тянувшейся до самой шеи.       Человек пах незнакомо, но уютно: запахом прогорающих дров, лесного разнотравья и табаком. Голос рассудка кричал, где-то на периферии: «Мать твою, что ты творишь?! Ты лежишь в постели с незнакомым мужиком! Абсолютно незнакомым мужиком!» - но слишком тихо. Слишком неуверенно.       Отчего-то я была уверена, что знаю этого человека. Знакома с ним давно, и за это время успела с десяток раз посмотреть на него с самых разных сторон.       Где-то за стеной раздалось дребезжанье, точно кто-то долбился перфоратором прямо над головой. Но вставать и разговаривать с соседями не хотелось совершенно. И я лишь глубже зарылась носом в чужую грудь.       - Śpij,Muireann, obudzę cię o świcie, - и сознание окутала легкая-легкая дымка, когда ты начинаешь задремывать.       На миг всё стихло, точно опутанное пуховой периной – и тогда над головой прозвенела громовая трель. Я дернулась – и едва не свалилась с кухонного стула.       За окном вовсю жарило летнее солнце, на столе передо мной стоял ноутбук с начатой статьей про психрофилов и проблемах вермокультивирования зимой, а мобильный телефон надрывался, пытаясь до меня дозваться.       Мельком глянув на экран, я едва не застонала вслух.       «Евгения Ивановна…»       Звонок свекрови поутру – это явно не к добру. Особенно, если свекровь – бывшая. Не удивительно, что на кнопку приема звонка я нажимала с осторожностью сапера на минном поле. На минном поле по соседству с АЭС.       - Почему ты не берешь трубку с первого раза?! – возмущенный голос женщины, кажется, прозвенел по всей кухне, заставив меня спросонья поморщиться: громкие звуки, особенно – крики, были совсем не пением соловья. – Я уже третий раз пытаюсь до тебя дозвониться! Чем ты вообще по ночами занимаешься, если уже двенадцать, а ты – все ещё спишь?!       «Работаю, Евгения Ивановна, работаю…» - копирайтером, райтером и просто научным негром: они не требовали обычного нормированного рабочего графика и не привязывали к месту невидимой, но вполне ощутимой цепью.       - Доброго дня вам… - оставалось надеяться, что слова не прозвучали совсем уж мрачно, а то лекция о том, как правильно разговаривать со свекровью – даже бывшей! – меня не минует. Как и злой рок в лице бывшей родственницы.       - Уж и не знаю, для кого он добрый, Мариночка, - едко отозвались с другого конца провода, и я очень сильно пожалела, что проснулась-таки и взяла трубку. Начинать утро с ругани так себе гимнастика. А чем ласковей она меня называла, тем больше я ощущала её плохо скрываемое желание оттаскать меня за волосы, - но точно не для меня. Твоими стараниями, между прочим.       «Будто мне так нравятся ваши звонки…» - но эти слова я молча проглотила: за те два года замужем за Игорем мы с Евгенией Ивановной уже успели изрядно наговориться, чтобы и без лишнего словоблудия знать, что мы друг о друге думаем – и нас не тянуло углублять эти знания.       К сожалению, это было из той анекдотичной серии, когда жена сына не нравится его матери с первого взгляда. Да и со второго – тоже. И нельзя сказать, что это чувство было невзаимным.       - И о чем Игорь просил вас со мной поговорить? – и, да, я знала, что по своей воле эта женщина не набрала бы мой номер будь он даже единственным в зоне доступа сети. Так что звонить она могла лишь с подачи лишь одного человека – своего сына, для которого мать была заместо тяжелой кавалерии, чтобы смести противника с ног.       - Не делай вид, будто не знаешь, - проворчала она, отчетливо засопев. – Это насчет Андрюши.       Пальцы свободной руки сжались в кулак, и только каким-то чудом разжались вновь. Ломать стол, служивший мне вместо обеденного и рабочего, было как-то не с руки. Совершенно. Особенно – из-за бывшей свекрови.       «Ах, насчет «Андрюши»!...» – и принялась медленно перечитывать последнюю строку в написанной статье: «Процессы микробного образования и окисления метана…»       - И не надо так мелодраматически молчать! Между прочим, ты и сама прекрасно понимаешь, что я права!       «Количество клеток метанотрофов…»       - И не думай отмолчаться! Со мной твои манипуляторские штучки не пройдут, как с Игорем! Я тебя насквозь вижу!       «При температурах ниже плюс десяти градусов по цельсию…- упрямо твердила про себя почти как мантру, чтобы сходу не наговорить того, о чем я думала, а свекровь подозревала, что я думаю, но не имела доказательств. – психрофильные организмы растут со значительно большими скоростями».       - Нагло пользуешься его привязанностью к сыну, чтобы он продолжал с тобой общаться!       - Это, значит, я – пользуюсь?! – и, забыв все свои обещания не хвататься за словесную шашку при общении с Евгенией Ивановной, кинулась наперерез локомотиву бывшей родственницы. - Теперь, значит, он для вас «Андрюша», а не «сын этой ненормальной»!»       Мне ничего не нужно было ни от этой мегеры, ни от её сына, которому, по мнению матери, не повезло связаться с сумасшедшей в моем лице. Но меня заочно подозревали во всех грехах, и Евгения Ивановна ужом извивалась, боялась, что её «сыночку» заставят платить алименты какой-то «стерве» вроде меня: «А может это и не его сын! Кто тебя знает, а?» - и вот теперь приплыли! Внука захотели!       - Дайте угадаю, - шипела я почти на одной ноте, по температуре близкой к абсолютному нулю. – Освободившись от пут «психованной сумасшедшей», ваш любимый и драгоценный Игорь что-то не торопится вить себе новое гнездо на тщательно подготовленном пустыре? А часики-то тикают! Уже хочется и с агукающим свертком поиграться, а его всё нет и нет, какая жалость!       - Наглая прошмандовка!       - Да подавитесь вы своим любимым сыночком! – и я отчетливо почувствовала, как у меня начали трястись руки. – Оставьте меня и Андрея уже в покое! Заведите себе собственного внука!       И раньше, чем Евгения Ивановна успела обрушиться на меня со всем пылом и жаром своих контраргументов, я бросила трубку и выключила телефон. Для надежности.       … от странного, теплого ощущения, возникшего во сне, не осталось ни следа. Сейчас меня колотило как от озноба и зуб на зуб не попадал. Правда, не от холода, а от бешенства.       «Змеюка подколодная! Стерва старая!» - и, обхватив себя руками, принялась делать медленные вдохи и выдохи, пытаясь успокоиться. Не могу сказать, что у меня это так хорошо получилось.       Терпеть не могу ссоры и скандалы – и всегда старалась их, по возможности, избежать или сгладить. А если уж и это не получается – промолчать. Запихнуть подальше свое ценное мнение, до особо хороших времен.       Но у всего есть предел прочности, и у моего молчания – в том числе. Как и терпения. И уж кто-кто, а мать Игоря об этом знала, пожалуй, лучше всех.       Проведя ладонью по лицу, я почувствовала пот. Тихо чертыхнулась себе под нос.       Чертово лето. Чертова жара. Чертовы скандалы с бывшими свекровями.       В соседней комнате послышался шорох, и вскоре к порогу кухни подошел Андрей. В руках он держал крупное лего из набора, отданного нам моим братом Лёней – его дочь из всего этого уже давно выросла – и во все глаза, большущие и серые, смотрел на меня. Русые вихры стояли почти торчком, точно шерстка у вспугнутого зверька.       - Звонила баба Гневия? – и, против воли, губы у меня растянулись в улыбке от первых же слов сына.       - Угу, баба «Гневия», - и с трудом удерживалась от хихиканья: да, Андрей явно пока не мог полностью выговорить «Евгения», но во что он превратил её имя!.. Лучше и придумать было нельзя. – И мы поспорили с ней.       - А почему? – спросил ребенок, уже без опаски присаживаясь за стол. Гигантские детали лего-дупло пошлепали в сторону клавиатуры. Психрофилы стараниями сына очень быстро превратились в какого-то лингвистического монстра-макабра.       - Баба Гневия хочет, чтобы ты пришел к ней и папе в гости, - не стала врать я: собственно, с тех самых пор, как Игорь не изъявил жениться повторно, а Евгения Ивановна внезапно для всех обнаружила в себе зачатки бабушкиного инстинкта, и начались наши многочисленные звонки друг другу – и ссоры.       - Фу, - наморщил носик сын, особенно громко стукнул деталью лего по ноутбуку. В тексте появилось ещё одно новое, неизвестное ни одному словарю слово «уфый». – Не люблю бабу Гневию. Люблю бабу Катю.       «Мелочь, а приятно», - и, притянув Андрея к себе, обняла его, уткнувшись носом в вихрастую макушку. Сердце екнуло от родного запаха теплой кожи, и я потерлась щекой о его волосы. Сын рассмеялся и обнял меня в ответ.       И тяжесть от разговора с бывшей родственницей как-то сама растаяла, точно дым.       Покачивая на коленях заливавшегося смехом Андрея, я невольно вновь вспомнила странный утренний сон, сморивший меня аккурат во время написания новой статьи.       Даша, Лёнина жена, сказала бы, что вот он, первый признак того, что мне нужен мужик: «Доверься своему подсознательному! Дядюшка Фрейд не зря столько умных книг написал!» - правда, как мне кажется, и она, и Зигмунд в эти слова вкладывали несколько иной смысл.       «Да и мужик какой-то странный, - мало того, что незнакомый (но это полбеды, во снах вообще редко дружат со здравым смыслом, и дядя Степа может выглядеть как Бред Питт – и ты этому не удивишься), так ещё и одноглазый! – И вот как вы это изволите трактовать по Фрейду, Дарья Сергеевна?»       Незнакомый, одноглазый, да ещё и спал в моей кровати как у себя дома! А я бы только и любовалась. Вот что это такое, а?       «И вроде бы «Пиратов Карибского моря» не смотрела недавно, чтобы они так выстрелили», - да и не помнила она там никого такого одноглазого. Угу, не красавец, но что-то эдакое в нем точно было… было же?       Сон, казавшийся ярким и подробным, при дневном свете начинал истлевать не хуже утреннего тумана, превращаясь в легкие отголоски, отдельные фрагменты.       «Да и сам мужик очень целомудренно закутался в одеяло аж по самые кончики ушей! - не без ехидства мелькнуло в голове – и резко, с визгом ударило по тормозам. – Кончики… ушей?»       … в самом сне я этому не придала особого значения. Ну, уши и уши – чего особенного? Кроме их остроухости.       Мозги натужно заскрипели, точно застарелый механизм, получивший порцию вожделенного топлива, и принялся складывать детали мозаики.       «Один глаз? Странное тату? Острые уши?» – положив подбородок на макушку притихшему Андрею, умастившемуся у меня на коленях, я принялась оперативно вбивать получившийся результат.       Из пыльных закромов памяти призраком выступило смутное воспоминание почти семилетней давности, почти затертое за событиями последующих лет. О временах, когда все мы были моложе и глупее. А ещё испытывали тягу к байроническому или около того типу героев.       Для начала пришлось вспомнить, как называлась игра, которую я когда-то проходила. Вспомнить получилось быстро – на глаза она попадалась часто, а уж с выходом третьей части особенно. Дальше дело оставалось за малым – найти нужное имя, забить его в поиск и посмотреть картинки.       Уж чем-чем, а навыками поиска информации я гордилась – не зря всякие статьи уже почти на коленке могла написать – и вскоре могла во всех подробностях рассмотреть печально знакомую рожу скоя’таэльского командира и любимца всех девчонок от четырнадцати и до любой угодной вам цифры.       «Йорвет, - и мрачно уставилась на одноглазого эльфа, смотревшего не менее мрачно в условную камеру – и прямо на зрителя. – наш дражайший секс-символ прямиком из лесов».       … и теперь от одного воспоминания о странном сне меня начинали пробивать мурашки: вот ж, блин, мечта влюбленной идиотки! В шестнадцать лет я в подушку плакала, потому что эта остроухая зараза, несмотря на затертые видео с ютуба, не хотела даже мельком появляться в моем царстве Морфея, а тут, когда про него забыли – здрасьте! Приехали! Улеглись, блин, на моей – моей! – кровати так, словно он там прописался!       «Не знаю, что говорит Фрейд, а моя пятая точка уверена: всякие эльфы во сне – не к добру… - и ведь аккурат после этого и позвонила «баба Гневия», кипя от возмущения. – Вот ж вредная эльфийская рожа!»       - Мама, а кто этот дядя? – дернул меня за болтавшуюся возле уха прядь, и я, с шипением, принялась её выпутывать из пальцев ребенка. – Ты на него злишься?       - Да так, - хохотнула я, представляя, как отзовутся мои странные претензии в адрес вымышленного персонажа в сознании Андрея, - похож на одного дядю. Вредного дядю.       Сын завозился и спустился на пол, а потом обхватил меня за колени.       - Не бойся, - он гордо вскинул голову, стараясь казаться выше. – Я тебя защитю!       … надо ли говорить, что обиды на всяких приснившихся эльфов почти моментально прошли?       Да и сны снами, а ими сыт не будешь. Открыв холодильник, я с прискорбием постановила, что в нем даже мышь не рискнет повеситься – вдруг решим, что это самое то для перекуса на скорую руку.       - Что ж, ребенок, по сусекам скрести не получится, колобок уже сбежал, - и пошла в комнату переодеваться. – Так, я сейчас схожу по-быстрому в магазин…       - И я! Я тоже хочу! – воскликнул Андрей, побежав следом. Детали от лего были благополучно брошены на кухне, пока на них кто-нибудь – то есть я – не наступит по потемкам вечером.       - Сына, я быстро, - я присела перед ним на корточки. – Туда и обратно шмелем.       - Ну, мама… - он дернул меня за рукав майки, - я хочу с тобой.       На секунду я замерла, прикидывая риски: в отличие от большинства детей своего возраста, Андрей был во многом тихим ребенком. По крайней мере, его можно было оставить минут на пять – десять в квартире одного и не спалить весь дом к чертям собачьим. Можно было. Но стоило ли?       Оглянувшись на едва не подпрыгивающего сына, я вздохнула: черт, мне не нравилось так делать. Совершенно. Мне и так бывшая свекровь вменяла столько недостатков, что легкомысленность там бы потерялась без особого труда. Как и безответственность.       Но мало ли что может случиться? Будет очередь на полмагазина, и что я тогда буду делать? Андрей, когда я не приду к обещанному времени, точно испугается и зайдется ревом, что сбежится полдома, а потом ещё будет всю ночь просыпаться от кошмаров.       «Нет, лучше уж мы застрянем на целый час на улице, чем всё это», - и принялась собираться вместе с сыном.       Ближайший от нашего дома магазин находился пускай и не на углу, но достаточно близко, чтобы быстро дойти до него пешком даже с трехлетним ребенком. По полуденной жаре бежать не хотелось, но приходилось: воздух казался сухим и тяжелым, даже дышать становилось трудно, а все тени прятались буквально у самих домов и деревьев, высаженных вдоль аллеи.       «Кажется, гроза скоро будет», - по крайней мере, обычно такая духота всегда стояла перед хорошей бурей с дождем. Оставалось надеяться, что ожидание не затянется надолго.       Сын то и дело останавливался, когда видел что-то любопытное, будь то удивительная бабочка (числившаяся в справочниках как капустница), красивый цветок (в котором я без труда узнавала обычные бархатцы с клумбы), и нам невольно приходилось замедляться.       Один раз мы остановились по моей инициативе: дико хотелось пить и мне, и Андрею, и я решила притормозить возле киоска и купить воды.       Тогда-то я и заметила у самого поворота улицы, ведущего аккурат к магазину, идущую в нашу сторону Ирину в джинсовой юбке и кружевной вязаной блузке (не удивлюсь, если окажется, что сделана Ирой собственноручно). Потенциальную невесту для Игоря номер один в глазах моей бывшей свекрови я могла опознать уже издали и даже со спины. Жаль, что сейчас она была ко мне лицом.       «Да чтоб вас! Вы там, что, сговорились все сегодня?! - правда, кто конкретно сговорился, мои родственники или высшие силы, я не уточняла, но принялась споро оглядываться по сторонам в поисках путей отхода, пока меня не заметили и не надумали взять – и подойти. – У неё, что, занятий нет?!»       И только потом запоздало вспомнила, что нормальные, не работающие студенты в это время года радуются каникулам, а не зубрят или батрачат.       Наверное, здесь нужно было рассказать печальную историю, где бы снимались маски с лицемерных и подлых людей, разоблачались личины и пр., но, увы, такой театральщиной здесь и не пахло.       В Ире не было ничего плохого – и это было самым ужасным. Будь она типичной стервой из столь популярных и любимых всеми бабушками телесериалов, с ней можно было смириться: мол, гадина-разлучница, которая сделала все и немножко больше – классика жанра (и заезженная от и до пластинка).       Но вся беда Ирины заключалась в том, что она была обычной доброй и отзывчивой девчонкой – хотя и была всего на пару лет младше меня – и ненавидеть её всё равно, что бить ногой щенка, заглядывающего тебе в глаза большими глазами-пуговками. Этакий золотистый ретривер.       … и это не могло не раздражать. Черт возьми! Да, я знала, что Ира к моему разводу не имела вообще никакого отношения! И, да, я прекрасно понимала, почему Евгения Ивановна в роли своей невестки видела только «Ирочку»! Это не строптивый ужас в моем лице, который моя бывшая свекровь пять раз на дню называла своим крестом, который ей нужно вынести.       Другое дело Ира – мягкая и тихая, не спорящая с ней через слово!       «Держись, Игорь, - хмыкала я себе под нос, старательно поворачивая с сыном в сторону ближайшего пешеходного перехода, - без тебя – тебя и женят!»       Стараниями всё той же Евгении Ивановны, которая на моем примере убедилась, что выбор жены сыну доверять не стоит. Так что сейчас бывшая свекровь всячески пыталась намекнуть своему чаду, что, дескать, посмотри на Ирочку, какой она красавицей выросла! И какая она хозяйственная! И добрая! Не то что эта твоя Марина…       Ну, а я сама старалась Иру избегать: сама она мне ничего не сделала, но я её терпеть не могла – стараниями свекрови заочно, задолго до знакомства. При других обстоятельствах, кто знает, из нас могли бы получиться неплохие приятельницы и, чем черт не шутит, может даже подруги… но мы имели дело с тем, что имели.       Одна беда, сама Ира считала себя виноватой за чудачества Евгении Ивановны – которую сама с теплом называла тетей Женей – и пыталась наладить со мной добрые отношения.       Вот только в отличие от этого ангела во плоти мне до святой было далековато – а огрызаться на человека только потому, что он тебе не нравится, было как-то слишком низко.       И, чтобы не ненавидеть себя за собственную мелочность, я сделала вид, что не заметила её – и принялась смотреть строго на светофор. Оставалось надеяться, что она меня не узнает, и тогда я бы смогла проскользнуть с сыном мимо по своим делам, а не чувствовать себя последней ведьмой, которая хочет обрушить домик на чью-то голову или стащить рубиновые туфельки.       «Черт-черт-черт!» - почему красный горел так долго? И, как назло, возле пешеходной зебры почти никого не было, чтобы можно было затеряться в толпе!       Скосив взгляд на окно стоявшего на остановке автобуса, я мысленно застонала: в отражении кружевная кофточка и джинсовая юбка направлялись в мою сторону, уже вскидывая руку, чтобы тронуть за плечо.       «Мать твою! - выла я про себя: не хочу я презирать себя просто за то, что, вопреки всей её хорошести, меня тянет огрызнуться на неё! – Где зеленый?!»       И с какого перепуга Ира оказалась здесь, а не в любом другом месте, желательно за десятки километров от меня?       Тут красный свет замигал – и сменился бодро шагающим изумрудным человечком.       Немногочисленные прохожие пошли вперед – и я тоже потянула сына за собой. Андрей же пытался ткнуть пальцем в бампер ближайшей машины, пока я судорожно осматривалась, чтобы какой-нибудь лихач не выскочил из-за поворота, проигнорировав все правила движения.       Сын потянул меня за руку, и я посмотрела на него, даже не глядя, куда ставлю ногу.       А нога почти по щиколотку провалилась в воду – и я поспешно отскочила назад, во все глаза глядя на огромную, непонятно откуда взявшуюся лужу.       «Ничего не понимаю…» - а когда подняла взгляд выше, то понимания стало ещё меньше.       Потому что впереди возвышалась самая настоящая виселица, и на ней кого-то даже собирались повесить.