Halkegenia Online (филлерные истории).

      Деревня Гитхорн. Даже, скорее, «деревушка». Забытая всеми, даже теми, кто жил всего в нескольких часах пути.       В Гитхорне не было ничего примечательного. В нём не было ничего уникального. Капуста здесь росла исключительно вкусная… Но этого было мало, чтобы сделать имя.       И, на самом деле, его жителям это даже нравилось. Забытость оборачивалась покоем. Война прошла мимо них. Эта забытость даже позволила им остаться немного язычниками тогда, когда из других вполне могли бы сделать назидательный пример.       Их жизнь протекала в бесконечном покое. Тяжёлая работа? Но люди Гитхорна не боялись тяжёлой работы. Урожай не всегда был превосходным — но его всегда хватало. Так что самым большим лишением была скука.       Прошедший мимо странствующий торговец (обычно заблудившийся) становился Событием, о котором ещё долго судачили, — капуста не была интересной культурой, и человек мог читать Священное Писание только до тех пор, пока буквы не начинали сыпаться из ушей.       Впрочем, жители Гитхорна смирились и с этим. Мужчины коротали скуку игрой в домино, женщины — сплетнями, но даже из сплетен высасывали всё, вплоть до костного мозга.       Именно эта скука делала их дружелюбными к посторонним, какими бы странными они ни были. На самом деле — чем страннее, тем лучше.       И их сегодняшние гости были очень странными — и потому очень желанными:       — Руки коснулся грешною рукой — на искупленье право мне даруй! — женщина… девочка?.. женщина-ребёнок говорила глубоким голосом и держалась с осанкой и манерами, которые каким-то образом излучали юношескую мужественность: — Вот, губы-пилигримы: грех такой сейчас готов смыть нежный поцелуй![1]       Это явно был исключительный талант, отточенный с трудом добытым мастерством, — потому что она не пользовалась никаким реквизитом и не носила мужскую одежду… Она вообще почти не носила одежды, к удовольствию мужчин и возмущению женщин. Её партнер была практически такой же — словно сестра, словно отражение в зеркале:       — Вы слишком строги, милый пилигрим, к рукам своим, — её голос был бархатным, поза и жесты были полны девичьего изящества. А как они смотрели друг на друга! Обожание струилось между ними, как и положено юным возлюбленным, которых они изображали: — Как грех ваш ни толкуй, в таком касании мы свято чтим безгрешный пилигрима поцелуй!       Фейри действительно были странными.       И чудесными.       Они явились сегодня, пешком по пыльной дороге, босоногие и смуглые. На самом деле они не были обнажёнными — но на скромный деревенский взгляд их одежда состояла не столько из ткани, сколько из нитей и бус, браслетов и колец, облекая гибкие, загорелые совершенные тела, полные жизни.       «Телосложение танцовщиц» — как с некоторой неохотой описал это старый священник, отец Редьярд, признавая, что его жизнь когда-то могла быть интереснее, чем их собственная.       Их лица были мягкими и полудетскими, отставая от тел на пути к зрелой женственности. Тёмно-карие глаза смотрели мягко и доверчиво. Медово-каштановые волосы были короткими и поблескивали бусинами. Самое заметное из украшений — непарные длинные серебряные перья-серьги, украшавшие левое ухо одной и правое — другой.       По сути, это был единственный способ отличить их друг от друга.       Хома и Пакши — так они представились.       Хома, серьга на левом ухе, играет поражённого Ромео.       Пакши, серьга на правом ухе, — юная Джульетта.       И они обе умудрялись отыгрывать ещё и все остальные роли!       Это было удивительное проявление таланта, позволяющее создать впечатление целой актёрской труппы всего вдвоём — и донести до своей не особо культурной (что уж тут греха таить?) аудитории нюансы пьесы, написанной в ином мире.       Что они забыли в подобной деревушке — никто не догадывался, но все были благодарны за избавление от своего величайшего проклятия — скуки.       О, это у фейриек выходило замечательно! С того момента, как их увидели на дороге, они пели и танцевали, сначала под стук бубнов, потом играли на ручных арфах в тени церковного двора.       Только бубны были их собственными — все остальные инструменты были принесены деревенскими жителями. И они играли с мастерством, которое тронуло всех, кто слушал.       Они декламировали стихи и Священные Писания прекрасными голосами. Отец Редьярд особенно высоко оценил стихи из Бримирических Текстов, не только исполнение — но и понимание. Философию. И остроту ума. Целый час был посвящён дебатам — фейрийские девочки-женщины удобно устроились на церковном ясене, пока отец Редьярд дискутировал с ними.       Тогда они не казались такими уж юными — но при этом не ощущались и древними. Скорее — мудрыми не по годам.       В этом не было ничего удивительного — ни один настоящий ребёнок не смог бы выступить так, как они, на импровизированной сцене под сумеречным заходящим небом.       — Нет губ у пилигрима и святой? — Хома придвинулась ближе к Пакши.       Всё это была импровизация — несколько тряпок, палок, табуреток…       — Есть, пилигрим, но только для псалмов! — запротестовала её… сестра? всё же сплетаясь с ней пальцами.       …и бездна таланта, заставлявшая видеть.       — Губам, святая, счастье то открой, что есть у рук. Извериться готов… — Хома склонилась, Пакши откинулась назад — но недостаточно далеко. Нежные губы встретились.       Они удерживали свой поцелуй под шквал аплодисментов.       Это была истинная страсть. Конечно, это не могло продолжаться долго. Они расстались:       — Не движутся святые в знак согласья! — задыхаясь, сказала Пакши.       Возможно — неразумно. Возможно — обречено на трагедию и душевную боль.       — Недвижны будьте — уж достиг я счастья! Вот с губ моих грех сняли губы ваши! — продекламировала Хома, держа за руки партнёршу.       И это было столь реально — что не могло не вызвать отклика у зрителей, особенно у молодых. Мальчики посматривали на девочек, те стреляли глазами в ответ.       — Так, значит, на моих — грех ваших губ? — Они улыбнулись друг другу, игриво и любяще.       И старый седеющий фермер сжал руку своей пухлой и краснощёкой жены, вспоминая, как это было у них.       — Грех губ моих — нет зла милей и краше! Верни мой грех!       И снова поцелуй — на этот раз более глубокий и страстный. Никто не произнёс ни слова, пока всё не закончилось. Только тогда они захлопали.       Несколько взглядов метнулись на на отца Редьярда. В бримирической традиции считалось, что смотреть на двух женщин, которые были… ну… рискованно слепотой. Священник просто махнул рукой.       Пакши поднесла пальцы к губам. Она вздохнула:       — Нет, точный счёт мне люб!       Во время антракта женщины вынесли еду, которую они готовили весь день. Это был нечаянный внеочередной праздник, в котором участвовала вся деревня. Пьеса возобновилась, подходя к своей кульминации и завершению. Зрители смеялись — и плакали, а затем замолчали, когда главные герои неподвижно лежали бок о бок в смерти. Только для того, чтобы подняться, высоко подняв свои переплетенные руки под бурные аплодисменты.       Они спустились со сцены, и на них сразу же посыпались просьбы повторить.       — Что ты на это скажешь? — спросила Хома у Пакши.       — Темнеет уже?       — Я могу помочь вам в этом, мадемуазель! — Тибрус, деревенский кузнец, нетерпеливо поднял руку.       — И у этих людей, несомненно, завтра найдётся работа.       — Завтра — День Пустоты, — сказал отец Редьярд, явно не желая признавать это. — День отдыха. Если верующие запоздают с молитвой… Думаю, бог будет снисходителен.       — Ну, можно попробовать… Только недолго. Как насчёт «Комедии ошибок»? — Пакши задумчиво кивнула.       — Неплохой вариант, — согласилась Хома.       — Ну, может и неплохой, — влезла миссис Бруной, жена деревенского старосты. — Но сначала вы поедите! Не думаю, что зрителям понравится, если вы свалитесь от голода посреди представления!       Раздался ропот согласия.       Еду выносили и расставляли на длинных столах, вынесенных из церкви и установленных под деревьями. Тибрус и его жена, оба маги-«точки», зажигали магические огни в наспех изготовленных бумажных фонариках, чтобы придать ужину праздничный вид. Еда была простой, но сытной — хлеб, тёмный и слегка сладковатый, со свежим маслом и молоком. Баранина и жареная курица. Суп из капусты и лука-порея. Запечённые яблоки, политые мёдом.       — Мисс Пакши, ещё немного вина? — предложил молодой крестьянин.       — О нет! — на её лице был румянец. — Мне ещё играть!       — Не хотите ли печенья? — сделал попытку ещё один юноша.       — Мне действительно не стоит! Я хочу сохранить фигуру!       — Вам бы не помешало немного отъесться, — заметила одна из сельских девушек, крепкая, сложенная для работы со скотом и сеном, с лёгким оттенком горечи.       — Мы не так уж сильно устаём, чтобы так наедаться! — запротестовала Пакши. — Не то что все вы, которым приходится весь день работать на солнце! На самом деле… как вам так удаётся сохранить свою кожу?       — Простите?       — Вашу кожу — она такая гладкая и бледная! Но вы, должно быть, каждый день работаете в поле! Как это у вас получается?       — Хм, ну… Я стараюсь не снимать шляпу… — нерешительно ответила крестьянка, явно не ожидавшая, что всё так сложится, — но любопытство и восхищение в глазах Пакши казались искренними. — И есть зелье, которым мы всё пользуемся, отпугивает насекомых. Ух оно и пахнет! Но не неприятно — просто сильно и горько.       — Вы просто обязаны показать это нам, прежде чем мы уйдём! — Пакши взяла её за руки и тепло сжала. — Пожалуйста, пожалуйста?!       — Н-ну… Если вы настаиваете… но лучше бы вам прикрыться — если не желаете обгореть!       — На самом деле, — сказала миссис Бруной. — Вот, у меня кое-что есть. — Крестьянка извлекла два свёртка. Развернувшись, они превратились в пару узорчатых одеял, недавно переделанных в нечто вроде пончо. — Это может быть не так уж много — но мы бы хотели, чтобы у вас было вот это. Осень не за горами — и вы, двое, не можете путешествовать почти голышом! Вот, примерьте. — Со стороны парней послышались протестующие стоны, вызвавшие резкий взгляд: — Перестаньте ныть. Я спасаю этих двоих от замерзания до смерти, а вас — от выпадения глаз!       — Большое вам спасибо! — Хома колебалась. — Но вы уверены, что можете обойтись без них?       — Ой, да мы сами ткём и шьём, так что их у нас хватает! — заявила старостиха с интонациями доброй женщины, для которой все встреченные девушки считались за дочек.       Пакши натянула пончо, прикрывавшее её почти до колен спереди и сзади. Оно было сшито на скорую руку — но это была опытная рука, и пончо надёжно защищало от зябкого ночного ветерка.       — Это чудесно! Спасибо, мадам!       — Не стоит, моя дорогая.       — И вы можете переночевать в нашем доме, если хотите, — предложил Тибрус, не желая отставать. — Наши сыновья сейчас работают в Тристании — так что у нас есть лишняя комната и кровати.       — Нет, думаю, не стоит! — твёрдо сказала Хома. — Ваш овин нам вполне понравился!       — Для нас это не проблема!       — Если вас это не затруднит — то мы хотели бы переночевать в овине. Нам нравится запах свежего сена — он тёплый и сладкий. И нам нравится иметь возможность видеть звезды. Со всем уважением — но мы удовлетворимся этим.       Тибрус, похоже, не поверил им — но, столкнувшись с абсолютным сопротивлением, уступил. Трапеза продолжалась.       

***

             Девушки ели с аппетитом под восхищённый ропот парней и завистливый — девушек. Никто точно не знал, как к ним относиться. Для большинства они были первыми фейри, которых они видели ближе, чем высоко в небе. Для большинства — но не для ещё одного фейри, сидевшего за столом напротив девушек. О, несомненно, его визит бы запомнился — но не сейчас, когда он был полностью перекрыт впечатлениями от сестёр.       Он прибыл даже раньше их, не пел и не танцевал. У него была бледная кожа, красные глаза и тёмно-фиолетовые волосы, красивое, хотя и несколько смазанное лицо. Он назвался «мистер Фочинейс» и заявил, что является простым путешественником, изучающим бримирические и языческие памятники.       Жители деревни были слегка встревожены этим — они по старой местной традиции уважали духов, хотя это никогда не заходило дальше поддержания хороших отношений с духами земли. Это было весьма полезно для сохранения урожая — да и вообще не стоит ссориться с соседями лишний раз. Но это никогда не афишировалось — порой у слишком ревностных бримиристов возникало желание «преподать урок еретикам».       Но мистер Фочинейс, казалось, восхищался своей роднёй так же, как и жители деревни, и вот теперь присоединился к разговору за ужином:       — Так скажите мне — что делают две девочонки-паки так далеко от Каденцы? — добродушно спросил он. Вокруг немного притихли. — Я изучаю местные памятники — а что именно ищете вы?       — Что мы… — начала Хома.       — …ищем? — закончила Пакши.       Они посмотрели друг на друга, и Хома ответила:       — Мы путешествуем, чтобы жить.       — Чтобы жить? — Фочинейс откинулся назад.       Она кивнула:       — Чтобы жить самим. Мы решили, что хотим увидеть больше. Мы знаем так много историй — но ни одна из них не принадлежит нам. — Она положила ладонь поверх руки сестры. — Жизнь — это неизгладимое впечатление от мира. Это может показаться кратким и эфемерным — оно формирует всё, что приходит потом. Поэтому мы хотели посмотреть, какой жизнью мы могли бы жить. Вместе.       — Я понимаю. — Фочинейс кивнул. — Думаю — я на самом деле понимаю. Недавние события напомнили нам всем о нашей смертности. Я нахожу утешение в духовном, пока вы… Вы живёте. — Он осторожно потягивал вино. — Вы на самом деле живёте.       Действительно, они ЖИЛИ.       Вторая пьеса была принята так же хорошо, как и первая, — зажигательный юмор хорошо пошёл у насытившейся публики. А потом были танец — быстрый и откровенный, женатые мужики благоразумно стояли в сторонке, а кое-кто из молодёжи решил присоединиться.       Мальчишек, едва достаточно взрослых, чтобы интересоваться девочками, сегодняшний вечер явно подстегнул. Парням же постарше он обеспечит немало бессонных ночей.       Девушки тоже, похоже, были в восторге от внимания и от того, что, возможно, стало их первым вкусом глубокого опьянения.       — Они говорят, что мы талантливы… — Хома хихикнула.       — Талантливы и красивы, — добавила её сестра, вспоминая град комплиментов, среди которых попалось несколько отчаянных (или пьяных) предложение руки и сердца.       В конце концов, они были последними, кто устоял на ногах. В прямом смысле — хоть и опираясь друг на друга. Фочинейс настоял, что должен проводить их туда, где они намеревались переночевать, и они оставили пьяниц под гаснущими магическими огнями.       Они шли бок о бок, поддерживая друг друга. Босиком. Красивые. Потрясающе живые.       Действительно. Они ЖИЛИ. Какая жалость, что эти жизни придётся оборвать.       Фочинейс питал слабость к красивым вещам. Удаление их из мира вызывало у него чувство, наиболее близкое из всего, что он мог ощущать, к раскаянию. Ибо его натура требовала поглощать красоту — но, когда он это делал, красота исчезала. Он утешал себя тем, что сдерживался так долго, как только мог. Он наслаждался их обществом. Восхищался их искусством. Он навсегда сохранит в памяти эти драгоценные мгновения — и они будут, в некотором роде, жить дальше, как часть его. Даже когда их жизнь оборвётся — это оставит в нём неизгладимый отпечаток.       Так же, как и в этой деревне.       Так же, как и имп, чью кожу он носил.       Он ничего не мог с собой поделать. Просто это было в его натуре. И что плохого в том, чтобы делать то, что естественно?       Некоторые пытались выжить, сдерживая себя. Они не выпивали сущность своей жертвы — вместо этого они «снимали сливки», совсем немного жизненной силы. Недостаточно, чтобы нанести какой-либо долгосрочный вред, — но достаточно, чтобы остаться в живых. Достаточно, чтобы сохранить их плоть тёплой и податливой. Чтобы не рассыпаться прахом. Они копили и экономили свои запасы десятилетиями — и лишь раз в век могли проявить взрывную силу, прежде чем вернуться к тихой и скромной жизни.       Их путь были не для него. Фочинейс не мог их понять — ему нужно было пить, пить жизнь, захлёбываясь, — и как он мог устоять?!       Они остановились на обочине дороги — вино было лёгкое и его было много. Он знал, что фейри были выносливы — но даже у них были свои пределы, и Хома и Пакши значительно превзошли их.       Он был хищником. И хищный голод, так долго сдерживаемый, требовал своего. Он ничего не мог поделать с этим — да и не хотел.       Сейчас!       Прыжок.       Толкнуть пьяную Пакши на землю.       Схватить Хому сзади и вонзить клыки в её шею.       Глоток.       — Ах! — ей удалось вскрикнуть, тело напряглось — а затем расслабилось, только чтобы снова напрячься в слабой попытке сопротивления. — Ха-ха!       Он обнимал её. Обнимал, как любимую. Да он и любил её сейчас — по своему. Любил за то, что она дарила ему жизнь. Он гладил её, наслаждаясь теплом. Скоро ей станет холодно. Её тело превратится в прах, чтобы отодвинуть конец его собственной жизни.       Он пил. Он пил и пил, наслаждаясь вкусом её сущности. Он был именно таким ярким и девственным, как он и надеялся. И… она не остывала! Она не рассыпалась в его объятиях!       Что-то не так!!!       — Итак… — сказала Хома. Сказала — хотя она должна была уже потеряться в последнем экстазе сновидений! — Ты хочешь мою жизнь. Это всё? Тогда вот, бери всё, что хочешь!       Она становилась всё жарче в его объятиях! Невыносимо горячая! Жизнь, которую он пил, взбурлила с новой силой! Он больше не втягивал её, напротив — она сама вламывалась в него! Ошеломляла, превращая экстаз поглощения — в агонию!       Фочинейс выдрал свои клыки, взревев от боли и схватившись за лицо. Кожа на нём — и на руках — пузырилась, испаряясь. Он чувствовал, что его лицо тает, как воск, как шелушатся обожжённые ладони. Глаза лопнули и вытекли.       — Ты!!!       В ярости он ударил — туда, где, как он знал, должна была находиться Хома. Он почувствовал дуновение ветра там, где она только что стояла — отпрыгнула? Слишком быстро для наполовину обескровленной и всё ещё пьяной девушки!       — Сестра! — вскрикнула Пакши. — Ты как?       — Я в порядке… Хотя вот этому может не понравится.       — Напротив! — Фочинейс вонзил ногти в тающую кожу фейри, сдирая её с лица. — Я совершенно доволен! Ты… просто восхитительна!       Он никогда бы не подумал, что фейри могут быть такими хранилищами силы! Не то, что тот, которого он съел, добывая эту кожу. Это было вполне сравнимо с тем магом-«квадратом»… О, как тогда ему пришлось постараться — но тем слаще была награда!       — Должен признаться, мне очень нравилась эта плоть. — Ошмётки изуродованного лица отвалились, открывая лик молодого и смугло-красивого мужчины — тот самый образец аристократической красоты, каким его представляли восемь веков назад. Конечно, стандарты менялись с течением времени — но, как и во всём остальном, они снова возвращались. — Я так тщательно за ней ухаживал…       — Чтобы можно было ходить днём? — грустно сказала Хома.       — Так ты знала?       — Мы не были уверены. — Пакши уставилась на него. Такая жгучая ненависть в её глазах! Он влюблялся в них обеих всё больше. — Не были, пока ты не сделал свой ход.       — Но мы знали, — сказала Хома. — Мы знали, что есть что-то вроде тебя, что ищет пропитание в сельской местности, скрывая убийства среди потерь на войне.       — Война — это ужасно расточительно, — усмехнулся он.       Да, они были могущественны — но ему больше не нужно было прятаться. Он развернул плечи, сбрасывая чужую кожу, ОТДЕЛЯЯ её от себя. Позволяя ей умереть, пока его собственное тело набухало внутри, вновь принимая свою надлежащую форму.       — Ты убил сотни невинных людей, — обвинила Пакши.       — Некоторых из них мы знали. — Хома обняла сестру за плечи. — Они были добры к нам. Рассказывали нам свои истории. Ты убил их — и не испытываешь ни малейшего раскаяния!       — Я испытываю — пусть и это трудно назвать раскаянием. — Ногти вонзились в кожу на груди. Он РАСКРЫЛ фейри, вздохнул, выскользнув обнажённым и полностью сформированным — совершенное тело бугрилось мускулами под бледной кожей. Вампир подавил стон наслаждения от того, что снова стал самим собой. Как и любой хищник — он был самым сильным и самым уязвимым теперь, когда его вынудили раскрыться. — Уверяю вас — я ценю каждую жизнь, которую я забираю. Я помню каждого из них. Так же, как я буду помнить вас и эту деревню.       — Нет, — отрезала Пакши.       — Потому, что мы прервём твой путь, — закончила Хома.       Он откинул голову назад и рассмеялся:       — Я не один из ваших «мобов», малышки-фейри!       Фочинейс сделал уверенный шаг вперёд… а затем заколебался. Земля вздрогнула, воздух наполнился грозовым зарядом.       Они обе опустили головы, смотрящие исподлобья глаза горели гневом:       — А мы не фейри, глупый маленький кровосос!       В одно мгновение сёстры стояли, обнимая друг друга. В следующее — Пакши стала чёрным силуэтом на фоне своей сестры, сияющей чистой белизной. Тело Хомы текло и менялось, как расплавленное стекло. В третье — свет пропал, и под взглядами лун предстала тёмная фигура.       Оно расправило крылья — перья замерцали. Оно опустило крылья — поток ветра прорезал неподвижный ночной воздух, отбрасывая вампира назад. Он сопротивлялся, почти упав на колени.       Оно было меньше дракона — возможно, с небольшого грифона, больше похожее на воробья — оперение поднималось, формируя на голове нечто вроде короны. Оно мерцало серебром — изящный серебряный шлем закрывал его голову, серебром были окованы когти, серебрянные цепочки и бусины окутывали тело, не мешая движениям.       На его спине в изящном седле восседала Пакши. Она больше не выглядела невинной девочкой — её глаза горели, черты лица застыли, серебристые доспехи сверкали в лунном свете под развевающимся разноцветным плащом. В руках она держала короткий лук, стрела, казалось, дрожала на тетиве от наполнявшей её силы.       — Вы! — взревел Фочинейс, взмывая в воздух на крыльях — не крыльях фейри, нет. На тёмных кожистых перепонках, уныло осязаемых и материальных. — Кто вы такие?!       — МЫ — ХОМА И ПАКШИ!!! — голоса отдавались эхом, сливаясь воедино, — ПЕВИЦА И ПОЭТЕССА КОРОЛЕВЫ ТИТАНИИ!!! И МЫ СПОЁМ ПО ТЕБЕ РЕКВИЕМ!!!       ____________________________________________________________       Прим. переводчика:       И тут возникает закономерный вопрос: если они не фейри — то кто? Фикрайтера помучили вопросами, и он несколько раскололся:       I mean, yes, they're intelligent beings and, as demonstrated, actually quite lovely to have as company. Also, small does not mean not powerful. They belong to the pantheon of boarder bosses that existed to keep players out of unfinished areas.       Я имею в виду, да, они разумные существа и, как было показано, на самом деле довольно милы в компании. Кроме того, «маленький» не значит «не мощный». Они принадлежат к пантеону боссов-пограничников, которые были созданы, чтобы не пускать игроков в незавершённые области.       Да, два Хранителя Границ (да пусть даже один — если они «два-в-одном») против одного несчастного вампира… Букмекеры крутят пальцами у виска и отказываются принимать ставки.       ____________________________________________________________       [1] Вильям Шекспир. «Ромео и Джульетта». Перевод А.Радловой. Акт 1, сцена 5.