Тошнотворная юность

      Здесь пахнет палёным виски и дешевыми сигаретами. Играет одна и та же мелодия, и каждый день встречаются знакомые морды завсегдатаев. Мебель бы точно разобрали по антикварным магазинчикам (или оттуда и спёрли?), тусклый и приятный глазу свет ламп и звезда каждого вечера — длинная и гладкая барная стойка. Её с любовью, чуткой и переполненной заботой, обхаживает владелец. Это его любимица, его гордость, его детка. Впрочем, как и весь бар. И я люблю это место, чувствую себя «как дома». Если, конечно, можно назвать эту помойку уютным и комфортным местом. Только задумываюсь об этом и в полуметре от меня пролетает стакан. Попадает в алкоголь, стоящий на полках. Меткий бросок, мужик выбил страйк. Крутой. Провожаю в последний путь разнообразие вермута. Грустно. Будь я чувствительней, может и всплакнула, а так мысленно произношу «аминь» и продолжаю поглядывать за разворачивающимися событиями.       Из-за барной стойки выскакивает хозяин и отправляет в такой же полёт нарушителя покоя. Понос из бранных слов — услада для душей. Давайте ещё. В пьянчугу кидают его вещи и дверь питейного заведения захлопывается со сказочным трезвоном колокольчиков. Санта уже приехал? Шучу, в эту дыру он ни в жизнь не сунется.       Делаю глоток ядреной жидкости, и это они называют элитным алкоголем? Блевать охота от одного запаха, но я продолжаю пить. После меня ожидает, в кровати на втором этаже, личное забытье. И его я люблю, такой, знаете, верной и всепрощающей любовью.              — И чтоб я тебя здесь больше не видел! — забавный, прогоняет постоянных клиентов. Он тебе не одну бутыль окупил, смилуйся. И он смилуется, Кэл вообще мягкосердечный малый. — Урод.              Отмечу, что старина Фред, а именно его сейчас выперли, ещё легко отделался. Я не могу сдержать улыбки, какой суровый у нас босс! Вся трясусь. Развернувшись на стуле, смотрю на своего мозгоправа, работающего на добровольной основе. Кельвин поправляет свой фартук и возвращается на рабочее место, покачивая головой и сообщая мне одними глазами: «И вот что мне с ними делать?». Мне-то откуда знать? Пожимаю плечами и возвращаю локти на деревянную поверхность. Щеки расплываются в ладонях, и я очень-очень удрученно вздыхаю. Спросите как у меня дела, хоть кто-нибудь. Он смотрит на меня и я удостаиваю его ответным вниманием.              — Эби, ты чего такая вялая сегодня? — ты же мой хороший, я прямо чувствую, как меня наполняет позитивная энергия.       — Не знаю, Кэл… — дую губы, как младшеклассница, и вопрошающе гляжу. — Может, потому, что мой стакан наполовину пуст?       — Намёк понят, — янтарная жидкость со звуками, что издают дятлы, вливается в стеклянную тару.       — Совсем скоро начнёшь понимать меня без слов, — слабо улыбаюсь и смотрю своими карими глазами в собрата по цветному несчастью. Бывшая говорила, что у меня коньячные радужки, а потом, видимо, они стали конченными.              Снова расплываюсь в подобии улыбки. Шерри-Шерри, хочется смаковать языком по нёбу, как мартовский кот. Р-р-и, любила я её имя. Свела меня с ума своими тревогами и навязчивой привязанностью. Качаю головой в такт мыслям. Да, во мне много общего с хвостатыми комками шерсти. Свободолюбивая и сама по себе.              — Работу нашла? — вот зачем ты спросил меня об этом, Кэл.       — Я и не искала, — обвожу пальцем края стакана, вырисовывая кривую окружность. — Ещё остались сбережения, так что тс-тс-тс, закроем тему. Не хочу говорить о грустном.       — Новая подводка? — он указывает на свои веки. — Тебе идёт.       — Какая-то мамзель забыла косметичку у тебя в уборной. Вот это подарок судьбы! — я поднимаю свой импровизированный кубок и залпом выпиваю согревающий душу алкоголь.       — Она её не забыла, Эбигейл.              Чего это он на меня так гневно посматривает? Я что-то не так сделала? Что с возу упало, то пропало. Не мои проблемы, что дамочка решила оставить вещи без присмотра. Кэл замечает на моём лице бессовестные настроения и ему только остается закатить глаза.              — Хм… — а вдруг она ему понравилась, — если хочешь, то я верну.       — Вряд ли она заглянет к нам снова после того, как её обокрали, — бирюзовое полотенчико в его руках бережно протирает стаканы. Гипнотическое действо…       — Ну и хрен с ней, — мой мозг уже всё, я не могу оторваться от куска ткани!              Почему ты прекратил? Падаю щекой на стойку, обижаюсь: меня лишили развлечения. И кто? Какой-то посетитель. Если я его знаю, то берегись, я тебе все зубы выбью! Хоть я и возмущаюсь, ни один мускул не дрогнул. Лениво и скучно.              — Мартини, пожалуйста, — поворачиваю голову на зов приятного голоса.              Что ты здесь забыла? От удивления я аж выпрямила спину и поправила волосы. Она стройная и изящная, в шёлковом платье. Песочный оттенок наряда создает иллюзию обнаженного тела. Вот чертовка. Выступающие ареолы-смородинки так и вопят, что девушка предпочитает не носить белья. Кусаю губы, хочу попробовать на вкус. Иссиня-черные волосы в сочетании с её бледноватой кожей создают контраст, что заставляет меня сглотнуть и попросить бармена обновить. Черты лица, как и заказанный ею напиток: деликатные с нежной горчинкой. Она определенно мой тип. Нет, идеал.              — Увы, весь наш вермут канул в Лету. Я могу предложить вам что-то другое? — Кэл вежлив, как всегда. Ох, как же ты не сочетаешься с этими пожелтевшими обоями позади тебя.              Ресницы незнакомки опускаются, её аккуратные бровки хмурятся. Такая красивая, у меня перехватывает дыхание и я давлюсь горечью. Девушка резко поднимает на меня свои глаза цвета грозовых туч, или металла, не знаю. К чёрту, я сейчас либо задохнусь, либо выкашляю лёгкие. Звук каблука об пол — её наманикюренная рука хлопает меня по спине. Хуже не придумаешь, первое впечатление удачно просрано. Без шансов. Лучше задохнуться. Меня быстренько привели в чувства, благодарю, в жирных скобках — нет.       Это шанс разглядеть её полностью, ищем плюсы. Какие же у неё ноги, хочу покрывать их поцелуями всю ночь. Насколько ты хочешь выпить? Наши взгляды пересекаются, она останавливается и взволнованно глядит. Боже, прелестница, что же ты со мной делаешь? Хочу поддаться, хочу быть ближе. Хочешь ли ты? Она облизывает губы. Волнуешься, что ли? Никогда не умела читать язык тела, нечего и начинать.              — Эби, ты в норме? — спрашивает Кэл.       — Да-да, — недолго раздумывая над следующими словами, выдаю на автомате. — Хочешь ко мне? У меня завалялась бутылочка Rosso.              Девушка смеётся и прикрывает ладонью губки, с минуту глядит на меня растерянно. Думаешь, я шучу? Она мнётся, ноготки отстукивают ритм на клатче. Вдруг её лицо расслабляется, и на меня глядит туманное небо, обволакивает и шепчет: «Веди».              Я аккуратно беру безымянную за ладонь, холодную и нежную. Снова пробегаю по фигуре взглядом, от неё веет ледяной невинностью. Походит на очень сексуального жнеца смерти. Твоё первое дело? Ухмыляюсь и она это замечает, её скулы в замешательстве. Не волнуйся, я сдамся без боя. Забери мою душу хоть в ад, хоть в полное небытие, куда угодно, — я соглашусь.        Оказавшись на втором этаже, я похлопала себя по карманам кардигана, после брюк, и в заднем кармане нашла ключик от своей погребальни. Дверь с тихим, почти незаметным, но слегка стыдливым, скрипом отворилась. В полутьме нахожу выключатель и с цокотом языка вспоминаю, что оставила комнату проветриваться. С улицы тянет прохладой — девушка ёжится, понимаю, золотце, но потерпи. Кинув на шкафчик для обуви ключи с остальными мелкими вещами, я поспешила закрыть окно и включить обогреватель.              — Здесь… мило, — вырывается из моей кудесницы.              Мило? Это то самое слово, что заменяет: «Охуеть, ну и дыра»? А ты тактичная и воспитанная, если не повезёт свидеться с твоими родителями, то обязательно похвалю их. Я осматриваю свою квартиру-студию. Одну большую коробку приятнее называть «квартирой-студией», согласитесь. Белые стены с моими попытками их покрасить: аляповатые пятна захватили часть пространства. Всем я говорю, что это просто стиль такой, но, на самом деле, мне просто лень. У меня есть всё для жизни: широкая кровать в углу, окна в пол, выход на общий балкон и кухня. А на кухне даже стол, холодильник и плита. Не уверена, работает ли плита, но холодильник точно! Из него я как раз и вытаскиваю бутылку обещанной дурманящей жидкости.              — Мы будем пить здесь? — гостья бережно касается кончиками пальцев спинки пластикового стула.       — Да, извини. На нормальные мне не хватило, — отшучиваюсь и вызываю у неё ответную реакцию.              Поздравляю Эби, твой неловкий и неказистый юмор показался ей вполне себе ничего. Мы садимся напротив друг друга. Она избегает прямого контакта глазами, коленки трутся под столом, но пальцы, сложенные некрепким замком на столе, пытаются уверить меня в том, что хозяйка совершенно спокойна. Ну-ну, может я уже и старая ведьма, но ты будешь моим ужином, милая Гретель. Кстати об этом…              — Как тебя зовут? — разливаю алкоголь по вычищенным до блеска бокалам.       — Лейла, — она благодарственно кивает и проводит подушечкой по стеклянному стеблю.       — Эбигейл, — представляюсь и её кудри вновь покачиваются. — Да, ты же слышала. Тоже можешь звать меня Эби.       — Хорошо, Эби… — она произносит моё имя очень мягко, оно будто падает на перину с глухим стоном. — Эби, а сколько вам лет?       — А сколько дашь? — я облизываю губы, на них осталась терпкая сладость вермута.       — Боюсь вас обидеть, но может лет двадцать? Или двадцать пять? — она сглатывает и решается испробовать чудный для неё напиток и новый, судя по сморщившемуся носику.       — Двадцать семь, — бросаю взгляд на помятую пачку сигарет именитой фирмы, не решаюсь.       — Ого… — вижу на её лице искреннее удивление и почему-то мне от него тоскливо.       — А тебе?       — Почти двадцать один… — Лейла впервые за вечер поднимает на меня свои серые облачка.       Толкаю пачку сигарет и та падает прямо в урну, не будем травмировать столь юную даму табачным дымом. Ей ещё домой идти, к маме с папой, им хватит и флёра спирта. Может документы попросить? Главное, чтоб совершеннолетней была.              — И какого года ты рождения? — усмехаюсь своей дешёвой уловке, но действенной, ведь она напряглась и вправду начала высчитывать. — Ладно, хоть скажи, голосовать можешь?       — Могу, — расстроено ответила девушка. — Я могу показать свои водительские права…       — Ты приехала на машине? — мой голос срывается на звонкие ноты.       — Я оставила её у подруги, примерно в миле отсюда, — она склоняет голову в бок и строит умоляющую физиономию. — Могу я всё же остаться у вас? Уже поздно, а она скорее всего спит.              И вновь приковываю к ней своё внимание. Ухоженные волосы, безупречно гладкая кожа… Брендовая сумочка и туфли. Прикидываю, какой марки автомобиль, и меня тревожит опасение, что, если я пойду до победного, её родители меня за решётку-то посадят. Трушу? Немного, хотя не может же моё падение длиться вечно? Или может… Наблюдаю, как она справилась с первой порцией и самостоятельно тянется к элегантной бутылке недорогого пойла. Розово-красная жидкость волной выплескивается, и пару капель выталкивает на виниловую клеенку, она ловит их пальчиком и направляет прямо в рот. Облизывает, смотрит на меня исподлобья и едва улыбается. Про что я там думала? Не помню.              — Эби? — она касается моей руки и это выводит из транса.       — Можешь, — я не уступаю ей, и отправляю в последний путь по пищеводу отключающую сознание водицу, одним глотком. И плевать, что мартини нужно перекатывать на языке, смаковать и медлить. — Что ты тут делаешь? Почему именно этот бар?       — У меня есть вопросы и я хочу получить на них ответы, скажем так.       — Например?       — Интересно, любопытно… Хотела пойти вот так в бар и может… — она запнулась и ни в какую не продолжала, её уши слились с цветом жидкости в её бокале.       — Хотела напиться и снять мужчину? — предполагаю совсем не всерьёз, но она кивает и я почти не давлюсь вновь. — Зачем?       — Ищу ответы… — она теребит основание бокала и свои губы.       — Это я уже слышала, — закатываю глаза и обновляю ей. — Вам, подрастающим девочкам, всё что угодно: человек или место, отличные от привычного и родного — выглядят заманчивее дома. Разве этот прокуренный притон лучше твоего диснеевского дворца?       — В бурю любая гавань хороша, — она звучала безэмоционально и отрешенно.       — Ты можешь попасть в беду. Даже погибнуть, хоть капля самосохранения есть?       — Дома меня не принимают, — по щеке Лейлы скатывается крохотная слезинка, она не спешит прятать этот изъян на точеном лице.       — Или ты их?       — Они! — с вызовом смотрит на меня, а я в ответ вжимаюсь в стул.       — Ладно-ладно, — машу невидимым белым флагом и падаю подбородком себе на запястье. — И что же они не понимают? Не принимают…       — Меня… — она расслабляется и гордая осанка скукоживается, — они считают, что я глупая, не понимаю себя, может больная.       — А ты как считаешь?       — Я… Я как раз и пришла сюда, чтобы понять себя. Убедиться в своих чувствах, — она разглядывает свой маникюр и щёлкает ногтями.       — Мои родители… — докатилась, веду разговоры с опьяненной девчонкой у себя на кухне, вместо того, чтоб предаваться утехам. — Были уверены, что знают меня, и с каждым днём они заблуждались в этом и тонули в, созданной их слепой любовью, правде. Были убеждены, что видят меня насквозь, и были уверены, что я не пью, не курю и берегу себя до священного брака. Но ох, и ах. Я оказалась лесбиянкой-алкоголичкой, трагедией и бельмом на безупречной репутации их идеальной доченьки. Этого паскудного образа. Ну, ладно, алкоголичкой я стала позднее.       — Ты общаешься с ними?       — Нет, уже как лет… пять? Да, около того.       — Ты не хотела с ними помириться?       — Знаешь, отвечу на твоем языке: если что-то разбилось — целым оно больше не станет. Можно склеить и делать вид, что всё хорошо, но увы, я не из этих людей. Люблю смотреть правде в лицо.       — Ты красивая…              Мы замолкаем и смотрим друг на друга. Алкоголь раскрыл мою меланхоличную сторону, и Лейла её видит. Она смотрит прямо на меня и этот её комплимент оставляет меня без слов. Как мне реагировать? Отшутиться, что я и сама знаю? Что она хочет услышать… Грусть, нет, уныние цепкими и тысячными лапами оглаживает моё тело и разум. Я делаю глоток и впервые за нашу беседу отвожу от неё вид своего лица. Нет, я не краснею. Меня вовсе не смутили, меня застали врасплох. С каких пор девушки «около восемнадцати» затыкают душевные излияния кляч приятными словами? Разве это не ей нужна поддержка или вроде того? Зачем она гладит меня по волосам, накручивает прядь. Ты с моей депрессией заодно?              — Эби, ты натуральная блондинка? — протягивает она охмелевшим голоском.       — Да, — отвечаю ей и хватаю за запястье. — Зачем ты переводишь тему?       — Хм… — она проводит ногтём по моей коже и улыбается. — Подумала, что ты измученная опытом тётя и мои слова или советы тебе нафиг не сдались.       — Вот как… — притягиваю её к себе и она ловко пересаживается мне на колени, её бедра опоясывают меня и она глядит, выжидает и высматривает.              Её лицо сверху, игриво-потерянный взгляд бегает по мне и пытается за что-то ухватиться. А мои руки быстро нашли за что «ухватиться», и она выдыхает, а я вдыхаю её углекислый газ с нотками алкоголя. Касается моих отросших корней и всматривается мне в глаза.       — Почему ты закрасила это всё в красный? — Лейла вопросительно прикусывает губу, а я вновь разрываю наш зрительный контакт, задумываюсь и склоняю голову.              Почему? Вопрос интересный. А для этого нужна какая-то причина? Нужна ли… Она продолжает теребить мои волосы, подбородком режет мне макушку. Это неприятно, но почему-то я терплю. Чувство будто бы мы увязли в моменте времени; стекаем, как мёд с ложки. Медленно, а на языке уже скрипит эта противная сладость. Почему я покрасила волосы в красный..?              — Не знаю, — тихо отвечаю ей и смотрю вниз на её шею, ключицы.              Красивые, вся она такая не такая. Не для этой квартиры, не для меня. Бесит. Бесят эти мысли, бешусь на себя и сталкиваю её с себя. Лейла рассеяно реагирует и хватается за стол, облокачивается на него и вопрошает одним языком тела: «Что случилось? Я что-то не так сделала? Эби, ты в порядке?». И её ухоженные ногти с дорогущим маникюром тянутся ко мне, как змеи, что вот-вот укусят. Хочет ко мне прикоснуться или даже обнять. А я хочу заварить себе лапши и замешать краску. Хочу сесть на свой стул, грозно плюхнуться, готова даже, чтобы он сломался. Хочу не думать о том, почему покрасила волосы или почему не общаюсь с родителями. И уж точно не хочу ей сочувствовать и видеть в ней саму себя.              — Давай закрасим, — выдаю на автомате и кухню разрывает мешанина из звуков.              Не помню, куда закинула пачку краски, перерою всю квартиру, но найду. Под атаку попало всё: от шкафов до сумок; меня угораздило лечь на пол и посмотреть под кроватью. Её нигде нет. Навязчивая мысль покрасить волосы не отпускает, и я готова бежать в круглосуточный, что угодно, лишь бы закрасить эту плешь. Эту уязвимость. Нужно скрыть, срочно. У меня сбивается дыхание, и я ещё больше злюсь на себя. Хочу ударить себя или удариться обо что-то. У меня начинают трястись кончики пальцев и я сжимаю их в кулаки. Нет, нужно успокоиться. Я не должна показывать себя такой и здравствуйте, меня тошнит.       Миг и капля мёда наконец падает вниз. Я чувствую вкус абрикоса на своих губах. Я смотрю на лицо Лейлы, которая решила меня поцеловать. Лезет ко мне своей тошнотворной юностью, раздражает, и я прижимаю её к стене. Хватаю за подбородок, разрываю эту ошибку с её стороны, а она невинно глазки поднимает на меня и молчит.              — Что ты делаешь? — сдавленно шепчу ей.       — Не знаю, но ты успокоилась.       — Нормальные люди крутят пальцем у виска, хватают свою торбочку и валят из этой квартиры. Ты же что? Особенная? — отпускаю и угрюмо отворачиваюсь от неё. — Уходи.       — Не-а, это слишком опасно. Ночью по улицам гулять.       — Ха, теперь ты думаешь о своей безопасности?       — Я нашла краску. И я хочу покрасить тебе волосы, — её голос звучит спокойно и уверенно.       — Командовать вздумала?       — Садись и успокойся, — с этими словами она касается моих плеч и с нажимом усаживает на стул. — И часто у тебя такое? Или я что-то не то сказала и вызвала…       — Молчи, — отрезаю её попытки копаться в моей душе и расслабляюсь. — Хотела, так закрашивай.       — Если рассказать — станет легче, так говорят, — Лейла берёт в руки коробку и достает содержимое.       — А зачем тебе это?       — А зачем ты пригласила меня к себе? — находит откуда-то деревянные палочки из доставки, обычную кружку и начинает размешивать.       — Девушек люблю, — её движения прям таки приковывают к себе.              И чего это я так на неё обозлилась. Хорошая, вроде. Прячу лицо в убежище из рук на столе, может я устала? Эби… Ты давно уже устала, каждый день просыпаешься уже убитой. Ничего не хочешь делать, ничего не получается. Но причем здесь она? Хах, абрикосовый бальзам для губ. Где она такой вообще откопала? Видела клубничные, вишневые, ну может персиковые. Но абрикос? Пытается внушить мне мысль, что особенная? Не выйдет. И всё же мне хочется ещё. Губы у неё мягкие, приятные.              — А краску легко смыть с рук? — моя гостья врывается в непрекращающийся поток мыслей. — Я не нашла у тебя кистей, а перчатки… Порвались от моего маникюра…       — Если что, вытрусим мою пепельницу, слышала про такой метод? — бурчу себе под нос.       — Нет, но можно смыть, да?       — Да.              Постойте… Что она собирается делать? То самое? Ага, то самое. Массаж головы плюс покраска, салон госпожи Лейлы, встречайте. Неаккуратно и неуклюже девушка старательно наносит на светлые волосы красные кляксы. Нет ничего сложного в том, чтобы покрасить блондинку. Податливый ей экспонат попался. Наконец я расправляю плечи и выпрямляю спину, ей так будет удобнее.              — Прости, — выдаю я и движение на моей голове останавливается. — У меня нет привычки срываться на людей, но что было, то было.       — Я могу понять, отчасти… — Лейла настороженно отвечает и продолжает играть в парикмахера. — Но всё же мне до смерти любопытно, что вызвало такую реакцию. Прости.       — Ох, ты такая дотошная, — говорю с улыбкой, а на душе кошки скребутся. — Многие, кто причинил мне боль, говорили, что мне очень повезло родиться блондинкой. И вообще такое богатство нужно хранить, оберегать и ни в коем случае не портить.       — И всё?       — И всё?! — поворачиваюсь к ней и недоуменно вскидываю бровь. — Что значит это твоё «и всё»?       — Могла бы налысо побриться, тогда уж точно бы похоронила их сокровище. Крась ты, стриги, а они всё равно такие шелковистые и густые. Неудачный протест, да и красный тебе больше к лицу. Кожа у тебя такая бледная, выглядишь, как викторианский вампир! — она чешет меня и бежит мыть руки в раковине.       — Налысо… А это вариант, давай, — скрещиваю руки на груди и горделиво наблюдаю.       — Если причиню тебе боль, то обязательно сбрей к херам то, к чему я касалась!       — Ты смеешься надо мной, да? — не выдерживаю, встаю и сокращаю между нами расстояние.              А она широко улыбается, искренне и пытается не засмеяться. Выходит у неё хреново и слышится тихое хрюканье, она смущается и заливает мою кухню звонким смехом. Хватается за живот, прикрывает ладонью рот, сгибается и с неё сползает лямка от платья. Поправляю её, вид ареола вдруг смутил меня. Меня. Смутила. Сиська. О, господи. Закатываю глаза и возвращаюсь к месту, достаю из мусорки сигареты и в темпе закуриваю. Пепел летит прямо в пачку из-под краски. Лейла, учуяв запах дыма, застывает и провожает взглядом узоры, что выпускает горящий кончик.              — А мне можно? — она, как кошечка, садится рядом и пододвигает стул.       — Тебе алкоголя не хватило? Я и так думала не курить при тебе, но ты меня прям вынуждаешь. Лейла, кто ты? Какая ты? — опьяненно задаю риторические вопросы, хватая лёгкими вредные пары.       — Какая я? Дай-ка подумать, — она берёт бутылку в руки и отпивает прямо из горла. — Глупая девочка, что считает себя взрослой. Потерявшаяся обуза. Живой мертвец.       — И ты ещё надо мной смеёшься? Тебе сколько? Восемнадцать? А ты думаешь, что конец света уже вот он, перед тобой и тебе некуда бежать.       — Я же сказала, что глупая. Но знаешь, я хочу стать твоим вдохновением.       — Вдохновением? — дым режет горло от сумбурного вдоха и я пару раз откашливаюсь. — Что это ещё значит?       — Эбигейл Фрост, это же ты?       — Нет, — тушу эту мерзопакостную палочку и отрицательно качаю головой. — А кто это?       — Врёшь же!       — Да кто эта ваша Фрост?!       — Она ведёт дневник… Где рассказывает про разных девушек, и парней. Людей в общем, — Лейла хмурится и с недоверием меня рассматривает. — Врёшь же…       — Не вру.              Ладно, вру. Но зачем ей знать, что это я? И вообще, теперь это мне стрёмно. Она выследила меня? Чёрт, мои истории сплошь выдумка с каплей достоверности. Ладно, с ведром, ванной, океаном достоверности. Я пишу про себя и свои похождения. Неудачные, в основном.              — Ладно, не хочешь — не признавайся, — и снова делает глоток, выпивает всё и кривится. — Мне просто казалось, что она меня поймёт.       — Лейла, зачем тебе это? — замечаю за собой серьезный тон, вновь мамочкой прикидываюсь.       — Как мне выжить? У меня столько вопросов в голове, столько недосказанности, ворох проблем и я не знаю, что мне делать. Где моё место, банально, кто я. Я думала, вдруг она знает ответы. Мне казалось, что она-то знает! — она хнычет, и в этот раз судорожно вытирает слёзы.       — Если у тебя есть силы, чтобы плакать, то не всё потеряно, — отвечаю отрешенно и иду в ванную комнату. — Пора смывать.       — Что это значит?! — она влетает за мной и дёргает за руку, её глаза от слёз стали ещё больше.              Как душераздирающе… Ой, нет. Я же уже говорила, будь я более чувствительна и менее эгоистична, я бы поплакала с ней. Снимаю с себя полностью одежду и встаю под горячие струи душа, по мне стекает красная вода. Улыбаюсь, викторианский вампир, да? Струи обжигающе поглаживают мою грудь, пресс. Теряются на миг в лобковых волосах и капают в ноги. А Лейла молча наблюдает за мной и не смеет прерывать мой обряд самоварки.              — Плевать, — она дёргает за шторку и оказывается рядом, её платье очень быстро прилипает к телу и подтверждает слухи о её безупречной фигуре. — Даже если ты не Эбигейл Фрост, даже если тебе всё равно. Плевать, Эби…              И её пальцы зарываются в мои волосы, и её чёрные волосы, как щупальца осьминога обвивают моё тело. Я вкушаю слабые остатки абрикоса, что уносятся водой. Что мы делаем? Всё так рвано, непонятно, сумбурно. Безумно, глупо, необдуманно. А мой язык в то время изучает её. Они переплетаются, всасываются, и из неё вырывается стон. Хриплый, всецело отданный мне, без остатка. Такой отчаянный, что заставляет меня укусить её губу и оттянуть. Вода никогда не казалась мне такой желанной и сладкой, но я слизываю упоенно с её губ эту воду. Это та ещё амброзия, и её хочется потреблять и потреблять. Как тупой и жадный человечишка, бездумно, потеряв всякий страх и самообладание. Поддавшись одному из смертных грехов.              — Что же мы делаем, Лейла? — шепчу ей в налитые кровью губки, ставшие мягче и пухлее.              А она ничего не отвечает, прижимается крепче и завлекает меня в ещё и ещё один. Я вовсе не сопротивляюсь, и сжимаю в руках её хрупкое тело, хочу её всю. Говорят на губах в сто раз больше нервных окончаний, чем на кончиках пальцев? Готова поспорить, ведь я не меньше хочу её сильно, до хруста, сжать, сломать, а потом пересобрать. Чтобы она смотрела на меня заплывшими, усталыми глазами. Не в силах пошевелиться, не в силах думать о всяких глупостях. Сама же хочу забыться, зарыться в её шевелюру и попросить сделать мне больно, а если выйдет и приятно. Почувствовать хоть что-то кроме разрывающей душу и разум тоски.       Я чувствую, как тело в моих тисках начинает задыхаться, и я ослабляю хватку, а она наоборот скулит и просит, умоляет не жалеть её. За что ты себя так терзаешь, милая Лейла? Провожу языком по шее и она открывает её для меня, прикусывает нижнюю губу. Запах её кожи свежий, лёгкий и пленительный. Меня прям окружили весенними цветами, знакомый запах, вспомнить бы. Спускаюсь к ключицам, попутно высвобождая её от ненужного куска шелковой ткани. Касаюсь губами её соска, ласкаю языком, хватаю и бережно оттягиваю. Точно, Лейла пахнет дикими фиалками. Сама выбирала аромат мыла или это духи? И зачем я спрашиваю, мне же всё равно никто не ответит.       Вода уже давно стала прозрачной, а температура падает, в бойлере кончается горячая. Лейла начинает дрожать и тянет меня на выход, платье остаётся где-то на полу ванной. Мы оставляем отпечатки ступней, казалось бы холод должен был отрезвить, но нас он сближает и связывает невидимыми канатами. Грубыми и жёсткими, завязывает тугой узел и бросает на постель. Мы теряемся в объятьях друг друга. По своим причинам, которые никогда в жизни друг другу не озвучим вслух. А если и озвучим, не услышим воя другой, ведь собственные потери и страхи заглушают любые слова, направленные на нас.       Только стоны в ответ на поцелуи, глухие прикрикивания на укусы. Изгибы и человеческие фигуры. Лейла просит выключить свет, от ламп болят глаза, и мы остаемся в свете одной луны. Я чувствую её, а она чувствует меня. Животные инстинкты берут верх, мои руки раздвигают её ноги, ладони оглаживают бедра, кончики пальцев легонько касаются вульвы. Коленки трясутся и от этого я возбуждаюсь больше. Такая крохотная, беззащитная и наивная. Сколько правил я сегодня нарушила? Хотя, как сказала моя маленькая и юная любовница. Плевать. По слогам и исступленно ору своему сознанию. Плевать, плевать, плевать.              — Эби, — три буковки, а с такой разжигающей страстью сказанные. — Мне холодно…              И я опускаюсь и целую её клитор, провожу языком вверх. Медленно, после чего вниз. Лейла отвечает мне чувственным стоном и поддается бёдрами. Прижимаю мягкие мышцы к кровати, крепче, чтоб не вертелась. И направляю свои карие радужки прямо на неё, слежу за реакцией, в то время как мой язык выполняет круговые движения. Только она начинается подергиваться, сменяю направление и темп. Дую, подразниваю и она не одобряет. Ладно-ладно, больше не буду. И её таз успокаивается и плавится в моих властных и опытных руках. Солоновато-сладкая, душистая и гладкая. Хочу доставить ей удовольствие, у самой от её реакций бабочки в животе.       Расслабленная лежит и наслаждается, редко говорит «левее-правее-выше» и блаженно улыбается. Кусает губы, сжимает в руках постельное бельё, пытается извиваться и всем нутром кричит о том, что ей неописуемо хорошо. У неё нет слов описать, у неё нет сил дышать. Она вся сжимается, застывает, и в эту секунду я останавливаюсь и ввожу один палец во влагалище. Лейла делает глубокий вдох и прерывисто выдыхает. Поднимаюсь к ней и она без всяких колебаний слизывает собственные соки и ненасытно хватает мои губы своими.       Она кивает в согласии и к первому присоединяется второй, она шепчет мне в губы, что хочет кончить. Я улыбаюсь с издевкой и вглядываюсь ей прямо в глаза. Лейла возвращает голову на подушки и недовольно стонет. Прижимается щекой к моей шее и смотрит, как я неспешно двигаю рукой. Ты же хотела любви, да? Получи. Самую вредную любовь в своей жизни. Чувствую, как мне хотят отомстить, пометить. Она припадает к нежной коже губами и зубами, заставляя мелкие капилляры лопнуть. Наутро я точно обнаружу маленькое озерцо, с отраженными цветами заката. Синий, потом бордовый, потом грязно желтый. И всё, твоя месть исчезнет.       Ночь, что ты проведёшь со мной сейчас, не исчезнет. Останется, понимаешь, когда я говорила об опасности, предостерегала, а ты всё равно пошла до победного. Малышка, ты тешишь мою больную душу. Серые глаза блестят и вымаливают меня ускориться. Нависаю сверху и облизываю пальцы, что только вытащила. Липкие и вкусные.              — Ты, как фиалковый мёд, Лейла, — говорю ей и перекидываю ногу через себя, но она уже не слышит, льнет ко мне.              Наши промежности сталкиваются и неожиданно для себя запрокидываю голову, как же она горяча. Она подстраивается под меня, ловит бёдрами общие движения. Она жаждет этого завершения и по наитию подыгрывает мне. Мы стали морем на скомканных простынях, пальцы на её ногах сжимаются, мои глаза широко распахиваются. Волна оргазма накрывает нас обеих. И я лениво ложусь на её грудь, она ловит кончиками пальцев мои пряди волос и что-то мурлычет под нос.              —Тепло, — Лейла сонно приобняла меня за плечи и позволила уснуть на ней.              

***

      

      Утром квартира была пуста. Я завернулась в одеяло и проспала так до полудня. Чувствовала ли я себя брошенной? Использованной? Нет, но сквозь сон я видела, как красные пальцы убирали волосы с моих ресниц. Этот жест меня печалил, не нужно быть со мной нежной, если не собираешься пить утром кофе вместе. Взрослая тетка Эбигейл привыкла к тому, что её бросают, но поддых-то зачем вновь бить?       Окончательно проснувшись, я заметила, что сигарету она всё же скурила. Непослушная девочка, бунтарка. Усмехаюсь своим мыслям, одеваюсь в первое попавшееся и спускаюсь вниз, в бар, к Кэлу. Уже около пяти вечера, телефон сдох, поэтому остается только предполагать.       На барном стуле, попивая скотч, сидит старина Фред. При параде, в форме, наш шериф. Шериф «конца земли». Падаю рядом и кидаю в Кэла пакетом лапши.              — Завари, будь так добр, — улыбаюсь своей самой доброй и ласковой улыбкой.       — Эби, ты читала новости? — бармен включает электрический чайник и зачем-то наливает мне стопку.       — Нет, а что такое? Фред, чего ты понурый? Что вы смотрите на меня так?       — Лейла Флорес, — без объяснений хрипит шериф и знаком просит обновить.       — Разбилась, приблизительно в пять утра, сегодня, — Кэл толкает в мою сторону стакан и доливает Фреду.       — Что?       — В крови обнаружен алкоголь, официальная версия: не справилась с управлением. Родители, как узнали, умоляли наших полицейских не расследовать дальше и закрыть дело. И вот, скажи, Эби. Зачем я хочу копать дальше? — Фред усмехнулся. — Рожа её отца была такой противно довольной. Да и алкоголя там, коня даже не убьешь.              Не хочу ничего отвечать и быть здесь не хочу, Кельвин это видит и кладёт свою ладонь на мою. Но утешения мне не нужны, только и думала остаток дня, а что если бы я схватила её тогда и попросила остаться?              Как же смешна и непредсказуема эта блядская жизнь, в один момент ты прижимаешь к себе цветущую, во всех смыслах, девушку. А в другой, стоишь у могилы спустя месяц и стряхиваешь пепел на безупречно зеленый газон. И один вопрос, от которого мутит и тошно: «Что же было в твоей голове, Лейла Флорес?»