Бескрылый дракон

      Ещё пару недель назад до путешествия юного принца и его дяди в Речные Земли, Десница короля, сир Отто Хайтауэр обещал привлечь Эймонда к процедуре избрания новых рыцарей королевской гвардии. Ведь белых плащей должно быть семеро, а совсем недавно, после казни двух неисполневших свой долг мужчин, рыцарей, носящих белое, стало заметно меньше. Достойные и благородные кандидаты на этот пост уже прибывали в столицу со всех Семи Королевств и готовились проводить насыщенные дни за новыми знакомствами и тренировками в Красном замке, ожидая своего выступления.       Сир Отто от чего-то был этим утром не в духе, да и Эймонд так и не прибыл к нужному часу. Алисенте пришлось выслушать от своего отца целую тираду о том, как ужасно общество Деймона Таргариена влияет на её некогда послушное и пунктуальное чадо.       Королева и Десница сидели за столом в чертоге Малого совета и обсуждали насущные вопросы, что касались инаугурации будущих рыцарей королевской гвардии и критериев, на которые стоит обратить внимание при их выборе.       Алисента настаивала на том, что никто не сможет оказать содействие в избрании достойных кандидатов на этот пост лучше, чем сир Кристон Коль, и в этом деле стоит полагаться на его опыт. В свою же очередь её отец был уверен, что внесудебная казнь предыдущих членов белых плащей, самолично совершённая гвардейцем, была не только поспешной, но и преступной, и Кристон должен был поплатиться за свой эмоциональный поступок. И если бы не помиловавший его король, то Коль давно был бы разжалован из гвардии, а не то и вовсе предан суду.       Королева сосредоточенно смотрела на собственные пальцы, в которых перебирала маленький шар размером чуть больше куриного яйца — атрибут члена Малого совета короля. Это действие успокаивало волнение, бушующее у неё внутри, и позволяло не расцарапывать в кровь свои заусенцы.       Алисенте не раз приходилось выслушивать от своего требовательного отца замечания, касаемые её наивности, чрезмерной набожности или мягкотелости, и потому часто, когда ей доводилось оказываться в его обществе одной, королеву не покидала некоторая взволнованность. Но теперь она стала досаждать Алисенте всё реже, ведь отныне её постоянными спутниками стали куда более пагубные чувства: страх и отчаяние, стоило ей вспомнить о том, что произошло в замке больше месяца назад.       Хотела бы она навсегда забыть о том ужасном злодеянии так же, как о нём забыл Эймонд, но это было не просто невозможно, это было бы ещё одним преступлением, совершенным против её сына. Если не будет помнить и желать отмщения его мать, то кто же ещё? Алисента теперь часто погружалась в беспокойные думы, и порой её собственные мысли заглушали собой даже голос отца.       Специальная подставка из мрамора в виде лунки на столе перед сиром Отто этим утром почему-то была до сих пор пуста. Для Десницы короля было весьма несвойственно оставлять её незаполненной, когда он уже восседал за длинным столом Малого совета. Обычно педантичный Отто Хайтауэр помещал свой зелёный ониксовый шар на положенное ему место сразу же, как только оказывался в этом зале. Но, по всей видимости, сегодня Десница короля позабыл один из символов власти у себя в покоях. Он несколько раз перепроверил собственные карманы и поясную сумку, и не найдя потерю, даже пару раз заглянул под стол. Однако брошь в виде правой руки, закреплённая на его камзоле, была куда значимее и красивее, чем круглый камень в лунке на столе перед его лицом. И Отто, обойдя ещё раз комнату и оглядев мебель вокруг, поправил позолоченное украшение на своей одежде.       Прекратив нервные поиски шара, Десница сел на своё место и уставился на дочь, которая, напротив, не обращала на него никакого внимания. Отто же пристально рассматривал её лицо, что при ярком солнечном свете показалось ему будто бы старше. Мешки под глазами от частых слёз не добавляют красоты женщине, рассуждал он. И он заметил, что всегда блестящие и красивые вьющиеся локоны Алисенты потускнели и поредели от избытка переживаний, а где-то в области виска несколько её волосков даже приобрело серый окрас.       Десница всегда знал, что материнство подойдёт Алисенте так же, как оно подходило и её матери, однако та увидеть своих детей повзрослевшими так и не успела. И наслаждаясь лицом своей дочери, в котором он порой улавливал образ собственной покойной жены, Отто прежде и не представлял, что настанет момент, когда Алисента, достигнув пика своей красоты, так скоро начнёт стареть. А ведь она была ещё так молода.       — Мужеложество является преступлением, и мою семью должны охранять мужчины, не замешанные в подобных вещах. — Ровным тоном проговорила Алисента, не поднимая своих глаз на единственного собеседника, который перед общим собранием всех членов совета короля, пригласил её и Эймонда сегодня пораньше в этот скромный на декорации, небольшой по размерам, но такой важный зал, где часто обсуждались самые конфиденциальные государственные вопросы и тайны.       — То, что эти рыцари занимались непотребствами в своих постелях, никак не могло быть доказательством их причастности к преступлению, совершенному над твоим сыном, или их некомпетентности. — Строго высказал Отто не раз озвученную им мысль, что по его собственным представлениям не терпела никакой критики. И по голосу отца Алисента уже понимала, что он точно не будет рад тем предложениям, которые она собиралась озвучить. — Однако, они были виновны в том, что покинули свой пост, подчинившись приказу мальчишки, который не смог защитить себя сам, — продолжил Десница. — И наказание за такое должно было быть рассмотрено лордом командующим королевской гвардии, Малым советом или мной, Десницей короля. Но Коль сам нарёк себя и судьёй, и вместе с тем палачом.       — Мой муж счёл его поступок вполне уместным... И я тоже. — Оторвавшись от нагнетающих тревогу мыслей, тихо ответила королева, так и не подняв своих карих глаз на отца.       — И я не собираюсь его за это сейчас судить, — уверил Отто. — Однако я не могу доверить ему право голоса в выборе новых членов ордена. Лорд командующий примет в этом участие. Как бы сильно ты не доверяла Колю, но эмоциональная стабильность этого рыцаря и его разборчивость в людях вызывают вопросы. Не стоит забывать также о том, что кроме гвардейцев, вскоре после трагедии в нашем замке скоропостижно скончалось ещё несколько мужчин. И если в расправе над сослуживцами Кристон признался, то я предполагаю, кто же убил остальных. Интересно, это была личная инициатива гвардейца или кто-то отдал ему приказ... — Сир Отто нахмурившись уставился на отстранённое лицо дочери.       — Эти обвинения голословны. — Алисента, наконец, обратила внимание на отца, осознав сказанное им и почувствовав на себе его тяжёлый, осуждающий взгляд.       — Как же... — фыркнул Десница. — Некоторых из них подозревали в мужеложестве, у других в покоях было обнаружено маковое молоко. Напомни мне, Алисента, кто первый высказал мысль о том, что нужно обыскать замок и допросить тех мужей, кто держит в своих покоях это снадобье?       — Пробку от флакона, пахнущую маковым молоком, нашли под кроватью Эймонда после случившегося, — твёрдым тоном напомнила королева. — Это была вполне разумная мера. Кто-то из этих мужчин мог оказаться его истязателем.       — Когда погиб старший сын лорда Кресси, которого долго допрашивали белые плащи, я поверил, что это случайность, ведь ситуации, когда люди давятся пищей или вином, иногда происходят... Затем скоропостижно скончался известный мужеложец, сир Мейсон Дарк. Пищевое отравление, заключил мейстер Джеральд. Но, как предполагает мейстер Орвиль, симптомы указывают на то, что он мог отравиться вовсе не устрицами. По слухам: собственный любовник подмешал ему яд. И тот обогатился сразу после того, как умер сир Мейсон. Странная смерть. Зачем юноше было его убивать, если тот содержал его, и платил немалые деньги, разве что кто-то не заплатил ему больше? После смерти Мейсона его молодой любовник купил себе дом и этим же вечером он напился, а затем утонул в Черноводной.       Две смерти можно назвать совпадением... Но три, четыре, а затем и пять... Или шесть? Я сбился со счёту. И все за такой короткий промежуток времени. Уже после четвёртой странной смерти я начал что-то подозревать. Но ты отрицала свою причастность. Ты клялась мне, что не отдавала подобных приказов. Но три дня назад при загадочных обстоятельствах погиб один из королевских поваров. По слухам, тоже мужеложец. Ему не стукнуло и тридцати, как он умер во сне. Также, не проснувшись, скончалось ещё двое мужчин до него. И после этого ты будешь говорить мне, что эти смерти лишь совпадения?       Алисента промолчала. Она отвела глаза в сторону окна.       — Что ж, теперь по замку ходят разные слухи... — продолжил Отто. — И один из них гласит о том, что сын лорда Кресси и сир Мейсон Дарк были убиты потому, что коварные зелёные не смогли убедить их отцов поддержать притязания на трон твоего сына. Люди не знают, что произошло в замке, но они не слепы. Некоторые думают, что мы что-то замышляем. Речь о заговоре, Алисента.       — Они не были убиты, — строго произнесла королева, переведя взгляд с ясного синего неба за окном на возмущённое лицо отца. — Как нам известно, все эти смерти были естественны или произошли от несчастного случая.       — Сразу после странных допросов от королевских гвардейцев. И как часто во сне умирают молодые мужчины? — намекая на несостоятельность такой версии, возмутился Отто.       — Мейстеры говорят, что те, кто подсаживается в таком возрасте на маковое молоко, имеют тенденцию так рано умирать... — медленно проговорила королева, уставившись куда-то вдаль на пёстрые крыши Королевской Гавани.       — И все они, должно быть, договорились погибнуть с разницей в несколько дней или недель... Не иначе как сами Семеро это организовали! — Отто встал со своего места и, подойдя к дочери, обхватил её плечи. — А что если в ходе допросов твой самоуверенный и вспыльчивый Кристон Коль взболтнул лишнего, или те гвардейцы, что ему помогали? И кто-то из допрашиваемых мужчин рассказал о подозрительных вопросах белых плащей своей семье или кому-то ещё? — прошептал он на ухо королеве, потряхивая её за плечи, будто пытаясь разбудить ото сна. — Этот болван мог всех нас подставить и раскрыть тайну, которую ему было велено охранять.       Алисента скинула с себя руки отца и отошла от него подальше вглубь комнаты.       — Он спрашивал лишь о том, где они были в ту ночь и для чего им маковое молоко, если ни они, ни члены их семей не больны... — вполголоса заверила она.       — Видимо не все ответы его убедили?       — Те, чьи ответы и алиби нас не устроили, умерли кто во сне, кто случайно при других обстоятельствах. И я надеюсь, что среди них был тот, кто виновен в страданиях моего сына, — высоко подняв подбородок, твёрдо произнесла королева и, подойдя к столу, с силой бросила свой агатовый шар в предназначенную ему лунку.       По залу прокатился холодный звук, режущих слух.       Алисенте надоело играть в эту игру. Отец и так обо всём догадался. Но королева решила, что он сам виноват в возникшей ситуации, поскольку не предпринял никаких существенных мер для того, чтобы найти мучителя принца. И потому его мать была обязана сделать что-то сама.       Сир Отто посчитал, что подозреваемые, на которых указал Кристон, не могли иметь ни мотива, ни причин, ни возможностей, чтобы напасть на его внука.       Однако палачей было больше, чем предположил Десница. Алисента не доверила бы такое важное дело человеку без нужного опыта в таких вещах.       Кристон был довольно жесток в своих допросах и одного из подозреваемых чуть было не лишил жизни собственными руками, но в таком деле важна эмоциональная устойчивость, холодность и безжалостность, которыми в меру эмпатичный, но излишне вспыльчивый Кристон Коль явно не обладал. И, к счастью, у Алисенты нашёлся друг, что смог оказать содействие в этом деле.       — Если бы это не угрожало моральному здоровью Эймонда, то я бы предпочла для его мучителя иную смерть... — понизив голос, уверила Алисента. — Мы бы судили его так, как и положено в таких делах. Но я сделала всё, что могла.       — Руками гвардейца... За моей спиной! — Отто возмущённо ударил кулаком по столу, отчего единственный шар, лежащий на своём месте, слабо дёрнулся в лунке, издав глухой звук.       — Молитвами Семерым, — шепотом прощебетала Алисента и, подойдя к отцу, взяла его за руку. — Сами боги их покарали, как ты и предположил. Если мы будем придерживаться этой версии, то и другим тоже придётся.       — Они что все были в этом виновны? Все погибшие мужчины истязали принца? Быть может, у каждого из них в покоях, кроме макового молока, был найден тот самый яд, что разъел его плоть? — Вопросы Десницы короля были риторическими. Конечно, подонок с большой вероятностью был лишь один, но никто из допрошенных мужчин так и не признался в совершённом злодеянии. И потому поиски его продолжались по сей день, несмотря на то, что некоторые подозреваемые были уже мертвы, ведь у Алисенты не было никакой уверенности в том, что кто-то из убитых являлся тем самым.       Кроме мучителя принца по всему замку также велись поиски и орудия его преступления. Даже мейстер Орвиль не смог точно определить вещество, которым воспользовался мучитель Эймонда. Он считает, что насильник мог использовать искру огня и специальную жидкость, которую наносят на факелы, чтобы их поверхность могла долго гореть, но то вещество имеет характерный резкий запах. Но ни пол в покоях Эймонда, ни его простыни или кожа, не пахли ничем подобным, да и сам принц не помнил, был ли запах у жидкости, которой его истязали. И ничего горючего, не имеющего запаха, не было найдено во всём Красном замке. Однако мейстеры Цитадели выразили опасение, что кожа принца могла быть облита кипятком или слабо пахнущим спиртовым раствором, а затем подожжена. Но и мейстеры, и колдуны были уверены, что ни одна из известных горючих жидкостей точно не могла напоминать запах мужского семени.       Самым тяжёлым для Алисенты было узнать, что её сын был не только тяжело ранен и обожжён, но сначала он был изнасилован.       Сам Эймонд, когда ещё не был освобождён от тяжёлых воспоминаний, отрицал, что кроме надругательства жгучей жидкостью он подвергся иным истязаниям. Принц настаивал, что, когда он проснулся, его единственный глаз был завязан, и потому ни насильника, ни раствор, которым тот его мучил, он не увидел. Но юноша был точно уверен, что это был не огонь.       Когда, после долгих попыток, принца наконец удалось разговорить, он утверждал, что сама жидкость, которую вливали в его промежность, и есть жгучий яд. Однако мейстеры, целители и колдуны, которые осматривали его травмы, настаивали, что без проникновения в его тело толстым предметом или мужским половым членом не обошлось. И о том, что сыном Алисенты воспользовались, как женщиной, говорили и кровоподтёки на его коже — отпечатки чужих грубых поцелуев и укусов, которых было слишком много по всей его спине: от шеи до ягодиц. По мнению одного из мейстеров, что изучает и описывает в Цитадели случаи зверских и необычных убийств, характер увечий, нанесённых принцу с помощью жгучей жидкости, имел цель сексуального удовлетворения мучителя. Совершая этот акт, подонок получал удовольствие и, возможно, даже мастурбировал, наблюдая, как Эймонд испытывает невыносимую боль. Королева была уверена, что только настоящий монстр мог совершить подобное. И это чудовище могло быть всё ещё живо.       Чтобы незамеченным пробраться по замку, связать обученного бою принца, пока тот спит и также незамеченным уйти, мучитель должен был быть физически сильным, умелым и ловким. Но самое ужасающее — скорее всего, он не был чужаком. И это было единственным объяснением, почему никто из стражи не обратил внимание, когда в замок проник незнакомец.       Первыми были допрошены даже не мужеложцы и не те, у кого в покоях было найдено маковое молоко. Гвардейцы наведались с тщательными беседами к тем мужчинам в Красном замке, кто был лично знаком с Эймондом. Особенно внимательно обыскивали и допрашивали обитателей замка, известных пристрастием к насилию. Королеву интересовали все мужчины Красного замка: от лордов и рыцарей до пажей и поваров, особенно если те когда-то в прошлом убивали или калечили других с особой жестокостью.       И даже если придётся казнить десятки мужчин, Алисента закроет на это глаза, лишь бы среди них оказался тот, кто виновен в страданиях её сына.       — Те лорды и леди замка, кто знает об этих допросах ни в какие случайные смерти ни за что не поверят, — предположил Десница. — И если Коль допустил ошибку, мы все за это поплатимся.       Алисента молчала. Она мягко опустила руку отца и вновь повернулась к окну.       — Если внезапная смерть настигнет кого-то ещё из допрашиваемых мужчин, то к остальным я приставлю стражу. И мне донесут, кто следил за ними или подкарауливал. И я не позволю, чтобы Кристон Коль решал, кто из кандидатов в гвардейцы больше всех достоин занять место казнённых им же товарищей, — добавил Отто, решив на этом закончить обвинительную речь. Алисента знала, что судьба убитых мужчин его интересовала куда меньше, чем собственная репутация.       — Он не возьмёт это на себя, ты и принц примете в этом участие, как и было обговорено ранее. — Когда Алисента почувствовала, что голос отца стал мягче и он более не намерен сегодня её обвинять, она заметно приободрилась и заговорила быстро и уверенно, желая больше не возвращаться к предыдущей теме разговора, будто его и не было вовсе. — Однако я настаиваю, что кандидаты должны пройти соответствующую проверку, не только типичную для этой службы, но и специальную оценку их нравственных качеств. Будущие белые плащи обязаны соответствовать рыцарскому званию и быть примером настоящих мужчин. Они непременно должны быть праведниками. И мы будем уверены, что у них не будет любовного интереса как к другим рыцарям, так и к любым другим обитателям замка их пола...       — Тогда тебе стоит заменить всех гвардейцев на евнухов, если из всех их качеств тебя беспокоит лишь то, на что встают их члены, — фыркнул Отто.       — Я лишь хочу знать, что среди них не будет мужеложцев! — возразила ему Алисента.       — Это просто нелепо. И как же ты собираешься это проверить? Пошлёшь Коля их соблазнять? Он довольно симпатичен... Может быть, кое-кто и поведётся, — усмехнулся Десница.       — В столице некоторые из кандидатов уже несколько дней, отец, и шпионы лорда Стронга не теряют время зря. Мы ведём за ними слежку. Те рыцари, что были замечены с дамами или посещая бордели выбирали там женщин, эту проверку уже прошли.       Сир Отто посмеялся в лицо дочери:       — Довольно нравственно! Праведники обычно ходят по борделям?       — Перед тем, как они дадут свои клятвы, почему бы им не насладиться женским телом в последний раз? — не обращая внимания на его ухмылки, возразила ему Алисента.       — Семеро разрешают вступать в интимную связь без брачного обета? — зная ответ на свой вопрос, уточнил Десница короля.       — Нет... — опустив глаза в стол, покачала головой Алисента. — Но в брак уже никогда не вступят мужи, надевшие белые плащи. Пусть они сведуют, от чего им предстоит отказаться в случае поступления на службу. А мы будем знать тех из них, кто точно предпочитает женщин. Чтобы выявить пристрастия остальных кандидатов, которые решат не коротать свой досуг в борделях, нам предстоит создать некоторые ситуации, так сказать, провокационного характера, исход которых даст нам в полной мере понять, годятся ли эти люди быть защитниками моей семьи...       — Ты считаешь, что насильниками могут быть лишь мужеложцы? — усмехнулся сир Отто. — Тогда ты просто дура! — Десница ещё раз тревожно перепроверил карманы на своём дублете и сделал несколько кругов вокруг стола, краем глаза заглядывая под него. И не найдя, то что потерял ещё ранним утром, расстроенный сел обратно на стул. — Где, чёрт возьми, носит принца!? — возмутился он спустя короткую паузу и резко встал со своего места. — Если мальчишка сейчас же не явится, я лишу его возможности принять участие в планируемом нами мероприятии.

***

      Этот день для Эймонда должен был начаться с чего-то волнующего и грандиозного, ведь впервые ему доверили такое важное дело, как участие в выборе новых королевских гвардейцев. Однако, к большому сожалению принца, вместо оценки кандидатов на эту почётную должность, он провёл всё утро у своего ночного горшка, и не отошёл от него, пока всё содержимое его желудка не оказалось снаружи.       Эймонд чувствовал себя неважно с раннего утра и пришёл в себя лишь к обеду. Он был крайне расстроен своим беспомощным состоянием, поскольку такая возможность — поучаствовать в отборе кандидатов в белые плащи — выпадает крайне редко. Ведь королевский гвардеец — должность пожизненная, и откровенных стариков в их рядах не было.       Казнь двух мужчин, которые по слухам являлись ещё и любовниками, навевала на Эймонда странную грусть. Он находил параллели между отношениями гвардейцев и его собственными отношениями с дядюшкой и представлял, как же сложно было этим двоим делать вид, что они просто друзья.       "Интересно, после их смерти, им хотя бы дозволили держаться за руки, пока они горят в общем пекле?" — задавался вопросом Эймонд.       Но ещё сильнее молодого принца тревожили дурные мысли, когда он вспомнил о причине их казни. Хоть Кристон и королева пытались убедить Эймонда, что смерть рыцарей — необходимость и послужит уроком остальным членам ордена, и ему самому, за то, что посмел вопреки приказу короля, отдать свой собственный, и тем самым, выгнав стражников с их поста, подверг свою жизнь опасности, но принц не видел во всей этой трагичной и крайне загадочной для него ситуации причин такой жестокости. Ведь, как уверяют его близкие, ничего существенного с ним не случилось, он всего лишь проспал десять дней... За это уже казнили служанку. Даже если бы рыцари были у его покоев в ту ночь, как бы они могли предотвратить то, что произошло? И это был один из тех вопросов, на который семья Эймонда ответить ему не смогла.       Но что раздражало Эймонда в этой ситуации больше всего, так это то, что их казнь, как и казнь Лоллис, состоялись ещё до его пробуждения. И его лишили возможности быть свидетелем на суде и встать на их защиту. И если головы сиров Оливера и Роберта насадили на пики, то бедную Лоллис заживо сжёг дракон его брата.       Впрочем, Эймонд не знал насколько эта на первый взгляд милая девушка была невинна, но он точно что-то до сих пор чувствовал к служанке, какую-то потаённую в глубине души нежность, которую он не мог объяснить сам себе, кроме как тем, что её зелье, должно быть, сработало. Но вместе с нежностью его сердце наполняли обида и злоба. И эти скверные чувства были направлены вовсе не на юную Лоллис, а на собственное семейство принца.       Эймонду хотелось ненавидеть девчонку, но от чего-то он так и не смог. Причиной тому могла является ложь его матери, деда, отца, брата и всех остальных.       Принц всё утро в перерывах между извержениями своего желудка думал о том странном разговоре, что ему довелось по чистому везению или какой-то загадочной случайности подслушать прошлым вечером в тайном коридоре замка напротив комнаты его матери. И если он не ослышался и всё правильно понял, то Ларис Стронг с его матушкой некоторое время говорили о нём. И пусть Эймонд и не запомнил половину их диалога, а то и вовсе услышал лишь короткие обрывки интригующих фраз, но из их слов он сделал вполне однозначный вывод — всё это время ему лгали.       Вот только о чём?       Они говорили что это хорошо, что Эймонд ничего не помнит о той ночи. Ларис назвал его забвение чудом, а матушка — чёрной магией...       Эймонд часто задумывался о том, что, быть может, служанка его вовсе не опоила. Что, если у него и Лоллис были друг к другу настоящие чувства? И, возможно, они занялись сексом... Но кто-то об этом узнал и рассказал его матушке. И девчонку решили убить, боясь, что та принесёт в замок его незаконнорождённого ребёнка. И, чтобы Эймонд простил свою мать, ему каким-то образом стёрли память. И одним из доказательств в пользу собственной гипотезы юный принц считал некоторые моменты из воспоминаний о разговоре королевы с лордом Стронгом.       Матушка Эймонда боялась отпускать сына на Драконий Камень, потому что опасалась, что он мог стать отцом бастардам... А она всегда говорила, что бастарды — это мерзость, которой не место в Красном замке.       И Эймонд ещё раз представил белого дракона из своего последнего сна, который был убит множественными ударами острого клинка у него на глазах.       Мог ли это быть его нерождённый ребёнок от Лоллис?       Но гипотеза Эймонда рушилась о тот факт, что со служанкой они были знакомы лишь день... А он был уверен, что так скоро любовь не случается. И, если его дитя в чреве служанки было убито острым клинком, тогда кого же пытались спасти колдуны, которым хотела заплатить его мать за молчание?       И юноша время от времени задавался вопросом: что если он сам, переспав с Лоллис, хладнокровно её убил, чтобы никто при дворе никогда не увидел её ребёнка с серебряными волосами? Ведь в ту ночь Эймонд ещё не знал о существовании лунного чая...       Может, настоящих чувств к девчонке у него не было, а их близость являлась следствием внезапно возникшего похотливого желания? Анализируя подслушанный разговор за стеной Эймонд задумывался: что если те колдуны, о которых говорила мать, пытались спасти именно её, служанку, когда он сам воспользовался чувствами девушки, а затем безжалостно воткнул кинжал ей в живот или перерезал её тонкую шею... Но у этих колдунов ничего не вышло, и бедная Лоллис умерла, истекая кровью. Как сказала королева: "Они вовсе не виноваты, что их магия оказалась бессильна"...       Эймонду безумно хотелось докопаться до правды и выяснить, является ли монстром он сам или им был кто-то другой... И уж вряд ли чудовищем была милая Лоллис.       Воспоминаний о той ночи у юного принца и правда совсем не осталось. Быть может, они были стёрты той самой чёрной магией, о которой с тревогой в голосе говорила его мать, а может зелье Лоллис очистило его разум?       Пусть Эймонд и не помнит, что же произошло той ночью, но он подозревал, что ничего безобидного тогда не случилось, ведь со дня своего пробуждения его преследовало какое-то мерзкое и отвратительное видение, кровавое и опустошающее, зловещим призраком прошлого настигающее его во снах, а порой и наяву, что затмевало ясность мысли туманом страшного дежавю при возникновении всякой тревожной ситуации.       Сначала Эймонду казалось, что этим призраком был Гарибальд, когда тот преследовал его в тёмном узком коридоре чужого замка в своей соколиной маске, а после, угрожая своим острым клинком, грозился его "попробовать".       Но даже его смерть не подарила принцу чувство полного облегчения, ведь после Грея на мгновение злым чудовищем из прошлого стал его собственный дядя, который, игнорируя мольбы Эймонда о прекращении секса, ударил его по щеке, а затем не отпускал его запястья, когда юноша об этом просил. В глазах Деймона в этот момент было безумие, они были также холодны и безжалостны, как и у белой тени, что явилась Эймонду в огне и во снах, за исключением, что у той глаза были синими, словно лёд, в отличии от фиалковых дяди.       Эймонд подозревал, не просто так в его сновидениях или в те моменты, когда он испытывал боль или страх, вместо знакомых лиц, он видел глаза белой тени. Эта тень и есть страх... А белый дракон, смерть которого он видел в обморочном сне, — тот, кто этот страх однажды уже победил? Ценою собственной жизни... Но Эймонд помнил, как во время секса с дядей он тоже был драконом. И как в его личине он преодолел страх и боль. Юноша вновь задумался о том реалистичном сне в секретном коридоре и задался вопросом: "так значит, белый дракон не был ребёнком Лоллис и он всё же не умер? Он по-прежнему жив."       И Эймонд верил, что его крылатый защитник просто затаился на время и прячется где-то там, у него внутри...       Но тот, кто победил чудовище, точно ли сам им не являлся? Что если в ту роковую ночь всё было совсем иначе? И белый дракон с мягкой, словно перья птицы, чешуёй, сам есть настоящие зло? И в тот день Эймонд призвал его вовсе не для защиты, а для убийства... И в случае новой опасности или угрозы, или внезапного приступа безумия, он обратится им снова?       Вся эта дорога к разгадке была темна и запутана, и являлась точно не тропой, а скорее напоминала лабиринт. Но если Эймонд, доверившись своей интуиции, выберет правильный путь и сможет избежать ложных поворотов и тупиков, то вернёт себе забытые воспоминания и выяснит всё, что случилось с ним в тот день.       Эймонд когда-то читал, что лучшей памятью обладают те, кто хранит её на бумаге. Изложенные в предложения на пергаменте мысли или записи о прошедших днях могут помочь пережить их снова и не забыть даже мельчайшие детали.       Молодой принц впервые начал записывать свои вопросы, ответы на них его семьи, собственные домыслы, страшные сны и воспоминания спустя несколько дней после пробуждения от долгого сна, когда стал замечать чужую ложь или вместо ответа следовало лишь неловкое молчание.       Достав с верхней полки высокого стеллажа в своих покоях тяжёлый том Семиконечной звезды, Эймонд вытащил оттуда пергамент и принялся ещё раз внимательно перечитывать один из своих последних снов. В почти каждой из его грёз у горла принца был острый клинок, а по его ногам стекала горячая кровь. Но в этом видении клинок был в руке у него самого.       "Я подставляю заточенный меч к собственной шее.       — Чувствуешь, тебе становится легче? — задаю я вопрос, смотря на своё отражение в зеркале.       Мой двойник плачет, ну а я смеюсь. Смеюсь громко.       А затем я стягиваю повязку с лица.       И я чувствую у себя оба глаза.       — Тебе не будет больно. Ты сможешь принять меня? — спрашиваю я.       И лезвие клинка ползёт по моему телу вниз, пока его кончик не достигает обнажённого живота.       Мой одноглазый двойник в отражении зеркала умоляет меня остановиться.       Я смотрю на него, улыбаясь, а затем безжалостно вонзаю клинок в свой живот по самую рукоять.       Окровавленное лезвие торчит из моей и его спины.       И моё отражение кричит от боли, тогда как я не чувствую ничего."       Перечитав своё сновидение, Эймонд подошёл к письменному столу у большого окна и открыл маленький сосуд с чернилами. Затем, взяв в руки гусиное перо, он развернул чистый пергамент. И, макнув кончик письменного прибора в чёрную жидкость, он принялся записывать снова.       Крепко зажимая между пальцами перо Эймонд вспоминал, как преступив порог в тёмную библиотеку замка Футли, ему стало до оцепенения плохо, и на мгновение ему даже показалось, что его тело истекает кровью. Принцу чудилось, как она обжигающе-горячими ручьями бежала вниз по его ногам и бёдрам. Он хорошо помнил и о связанных за спиною руках в его страшном видении и о том, как не мог проронить ни слова, ни даже вдохнуть, потому что ему казалось, что и рот его тоже обвязан чем-то жёстким и плотным. И сложно было бы позабыть тот незнакомый прежде горький вкус на языке и чужие зубы, безжалостно вонзающиеся в его шею.       Всегда красивый и стройный, каллиграфически выверенный почерк Эймонда в это мгновение стал неуклюже-размашистым. Руки принца дрожали не то от голода, не то от избытка переживаний. Слова расплывались по бумаге. Словно качаясь на волнах, буквы в них то становились выше и толще обычных, то сжимались в тонкие, нечитаемые каракули.       Эймонда раздражало, что он не мог придать своему тексту нужную форму, но он так боялся позабыть всё, что хотел запечатлеть на бумаге, или упустить какую-нибудь важную деталь, что продолжал писать невзирая на дрожащие пальцы и измазанные чёрными кляксами стол и пергамент.       И пусть эти обрывки грёз были пугающими и вгоняли его во всё большую тоску, но они хотя бы как-то могли заполнить эту пустую дыру, которую Эймонд уже несколько недель вскоре после пробуждения ощущал у себя внутри.       Опасения Эймонда подтвердились, как только они с Деймоном вернулись в замок. Те чувства потерянности и недосказанности, которые он ощущал прежде, снова им овладели. Одно лишь общество дяди и мысли о нём были способны вытянуть его душу из нагнетаемого мрака. Деймон своими заигрываниями, поцелуями и комплиментами заставлял Эймонда хоть на какое-то время забыть о мучающих его вопросах. Но стоило ему остаться одному, как желание выяснить правду становилось достаточно острым, чтобы изрезать в клочья беспокойные мысли о Деймоне и их отношениях. И на какое-то время Эймонд переставал думать о дяде, о сексе с ним и о тайне, которая принадлежит им обоим, и за хранение которой они оба ответственны.       Эймонд периодически останавливал себя и закрывал глаз, вспоминая все те видения, что являлись ему во время их путешествия с Деймоном. Жаль, что юноша не знал заранее о том, что их приключение продлится так долго... Он бы взял письменные принадлежности с собою. Ещё и у дядюшки в башне не оказалось пергамента, а в замке Футли Эймонду было совсем не до этого. И так многие детали за неделю их путешествия он уже успел позабыть.       Но что Эймонд никогда не забудет — острый клинок у шеи и стекающую по его телу горячую кровь. Ему даже казалось, что он чувствовал её неприятный запах. Он знал: так пахнет смерть.       И когда Эймонд наконец закончил описывать странное и пугающее видение, он, отложив пергамент, подошёл к зеркалу, стянул с себя одежду и внимательно осмотрел своё обнажённое тело. Но никаких новых шрамов на своей коже он так и не обнаружил, лишь многочисленные синеющие отпечатки деймоновых поцелуев.       И тогда Эймонд ещё раз предположил, что кровь из его снов и видений принадлежала вовсе не ему.       Что если тело Лоллис сожгли, потому что он сделал с ней что-то ужасное, думал принц... И молчаливым сёстрам оно не было отдано именно по этой причине. Быть может, даже они не выдержали бы вида её искалеченной плоти.       В тот день Эймонд был сильно возбужден после лицезрения картины обезглавливания Веймонда Велариона в тронном зале. И после такого кровавого зрелища юный принц весь день думал только об этом, пока не удовлетворил свои откровенные фантазии в собственной постели прямо перед ужином.       Но, несмотря на поглотивший его животный инстинкт, Эймонд сомневался, что был способен убить кого-то в тот день без серьёзного повода. Когда он лишил жизни разбойников в детстве, почувствовал тёплую кровь на своих руках и увидел вспоротый человеческий живот и вываливающиеся оттуда чужие кишки, он впервые испытал возбуждение. Но до дня казни Велариона Деймоном юноша ещё не был уверен, что это было оно. И только в день королевского ужина Эймонд всё осознал: наблюдение за причинением смерти его привлекает.       Но на то, что он сделал с теми мужчинами в детстве, была серьёзная причина: они угрожали его собственной жизни.       Но могла ли ему угрожать юная Лоллис?       Вряд ли эта хрупкая девчонка была способна удержать в руках меч, она едва ли таскала вёдра с водой.       Быть может, испив отравленное вино, Эймонд почувствовал себя плохо и сразу же осознал, что всё дело в напитке, и за это её и убил?       Но что если он убил служанку, потому что захотел вновь испытать то яркое чувство, переживал Эймонд... И его матушка не хочет, чтобы он вспоминал о тех событиях, потому что в ту ночь Эймонд сошел с ума?       Но что бы могло заставить его себя так повести? И если ни его собственное, то чьё же тогда безумие пытались прикрыть его родственники, мейстер и гвардейцы такой глупой ложью о любовном зелье? После случившегося Эймонд ни раз задумывался: "Такие зелья вообще существуют?" Юноша прежде никогда об этом не слышал. Наверное, только в сказках.       Зря его семья выдумала такую нелепую ложь, Эймонд не ребенок, чтобы в такое поверить. И кому только в голову могла прийти такая идиотская идея?       Убил ли Эймонд служанку, чтобы она не принесла ему под подолом бастарда, или же он убил её потому что сошёл с ума? Но, быть может, Эймонд тут не причём, и её казнили по велению матери или вовсе её убийцей был кто-то другой, не обременённый чужим приказом? Или этот кто-то пытался лишить жизни его самого, а юная Лоллис случайно попалась убийце под руку?       Пусть Эймонда и возбуждали мысли о причинении смерти, и порой он даже мастурбировал на воображаемую картину о том, как выпускает кому-то кишки, но ведь это всего лишь безобидная фантазия? И переспав с Алис Риверс, ему вовсе не хотелось её убить. Такому поступку должна быть причина серьёзней, чем нежеланное дитя. Но Харренхолл далеко, и будущий бастард Алис и не будет жить здесь, в Красном замке, и мельтешить перед его лицом, в отличие от ребенка Лоллис... Быть может, Эймонд решил её убить, чтобы никогда не увидеть его лица?       Эймонд задумался, что если однажды ему предстоит снова встретиться с Алис Риверс? Кто знает, как он с ней поступит... Сучка бросила его и уплыла! Увидев целительницу когда-нибудь снова, Эймонд либо захочет её убить, либо хорошенько трахнуть... А может и вовсе он будет так ей очарован, что снова вздумает на ней жениться.       Воспоминания о ночи в сырой пещере отвлекли Эймонда от бушующего вихря беспокойных мыслей в его голове. И он, продолжая смотреть на себя, обнажённого, в зеркало, непроизвольно потянулся к своему возбуждённому члену, но тут же резко себя одёрнул. Он ведь теперь в отношениях с Деймоном... И Эймонд обещал своему любовнику ему не изменять.       Он вздохнул, подошёл к столу, взял в руки Семиконечную звезду и, спрятав туда исписанные с обеих сторон пергаменты, поставил её обратно на полку. А затем, взамен божественного писания, Эймонд вытащил другую книгу, про приключения, на некоторых страницах которой были изображены симпатичные девы.       Забравшись в постель и расслабившись, Эймонд решил отвлечься. Он внимательно рассмотрел любимые картинки снова, и, не прочитав ни единой страницы, откинул книгу подальше, на другую сторону кровати.       "Но думать о других девицах мне ведь не запрещено?!" — задал себе вопрос юноша.       Удовлетворяя себя быстрыми движениями сомкнутой ладони по своему возбуждённому члену, Эймонду больше не приходилось фантазировать, представляя обнаженными нарисованных девиц, он вспоминал ту страстную ночь в пещере на Острове Ликов и сексуальное женское тело Алис Риверс. Затем его мысли заполнили воспоминания о вчерашней ночи с Деймоном, о сладостном вкусе его мужской плоти и его горячем языке, что так приятно дразнил мошонку и анус.

***

      На обед в общий зал Эймонд не явился. Он сказал слугам, что желает провести день в одиночестве и велел им принести еду и некоторые книги из библиотеки в его покои. Однако, в отличие от книг, к пище принц так и не притронулся. Кроме тщательной уборки в его комнате юноша поручил слугам и подготовку его ванны. Но как бы Эймонд не пытался, но ему не удалось надолго скрывать ото всех своё состояние, ведь даже не выходя из собственной спальни это было невозможно, поскольку слуги конечно же обо всём доложили гвардейцам, ну а те — королеве.       После обеда, следом за матерью в покои Эймонд последовал мейстер Орвиль, а затем и сир Кристон. Все они были обеспокоены его бледностью, тряской его рук и болезненностью его живота. Эймонд хотел было скрыть от них эти симптомы, но мучиться болями становилось уже невыносимо.       Хорошая же новость была в том, что презентацию кандидатов в королевскую гвардию было решено отложить на несколько дней, а то и недель, пока здоровье Эймонда не улучшится. Также этот день мейстер Орвиль рекомендовал ему провести в постели. Он хотел было изучить содержимое ночного горшка принца, чтобы дать наиболее точную оценку его состояния, однако тот, заранее предвидя подобный исход, позаботился о том, чтобы слуги скоропостижно избавлялись ото всех зловонных жидкостей и немедля выносили ночной горшок из его комнаты в нужник.       И пока принц лежал и скручивался от неприятной боли в своём животе, ему становилось ещё более обидно, что Деймон за весь день так и не заглянул в его комнату. В последний раз Эймонд испытывал похожие симптомы после их первого секса в дядюшкиной белой башне.       Должно быть, Деймон просто не знает, что Эймонд сегодня болен. Вряд ли ему бы кто-нибудь о таком доложил, подумал принц. Но за весь день его дядя мог бы и поинтересоваться как дела у его любовника. Неужели он не выглядывал из окон своих покоев или не прогуливался сегодня по замку, и так и не заметил отсутствия Эймонда в тренировочном дворе?       Прошлой ночью Деймон обещал, что на следующий день заглянет в его покои, после того как Эймонд отужинает со своей семьёй. Дядя велел ему принять ванну и ждать.       К ужину живот Эймонда уже почти не болел, быть может, прошло достаточно времени или травы мейстера Орвиля помогли приглушить боль. Но и на эту трапезу в общий зал юноша не явился, предпочтя остаться в своей комнате. Однако в королевской семье принимать пищу в одиночестве вовсе не было редкостью. Это лишь в последнее время от чего-то мать любила собирать всех вместе. Поэтому отсутствие Эймонда в трапезном зале не могло стать поводом для сплетен среди неосведомлённых о его состоянии чашников или прислуги. Но самочувствие принца к ужину заметно улучшилось, и потому на этот раз он даже позволил себе отведать овощное рагу. Однако Орвиль рекомендовал ему вместо вина запить всё зелёным чаем и придерживаться строгой диеты несколько дней. И в чём-то Эймонд последовал его совету, но от мёда и орехов не отказался.       Несмотря на то, что юному принцу безумно не терпелось увидеться с дядей, он всё же решил оставаться в своих покоях весь день, не потому что боялся, что извержение желудка настигнет его в самый неподходящий момент, но причиной тому было желание, чтобы Деймон сам его навестил.       Отужинав в одиночестве и приняв обогащённую маслами горячую ванну во второй раз за день, Эймонд некоторое время любовался алым закатом в окне. Этот вечер, в отличие от предыдущего, был тёплым и ясным, а на небе не было ни единого облачка.       Принц наблюдал за медленно прогуливающимися в саду парочками пожилых лордов и леди и совсем юных рыцарей со своими наречёнными. Они держались за руки, смеялись, спорили, что-то возбуждённо обсуждали, а иногда целовали друг друга в щёки. И от подглядывания за чужой радостью Эймонду становилось особенно грустно. Теперь и у него есть близкий человек, с которым он может смеяться и делиться тайнами, губы которого он хочет целовать, по объятьям и комплиментам которого он весь день скучает. Но отношения их никогда не будут приняты ни их роднёй, ни другими людьми в королевстве, ни даже богами. Особенно ими.       Сердцем Эймонд желал быть с дядей, с ним он чувствовал себя более уверенным и не одиноким, и даже ...счастливым?       Пусть разум юноши их отношения принял, но, кажется его тело по-прежнему эту запретную связь отвергало.       Но страшнее всего если наоборот, переживал Эймонд. Если оно её приняло. Тогда его состояние было наказанием богов за то, что он вёл себя так, как не подобает мужчине.       Молодой принц положил руку на свой живот, и его сердце забилось быстрее.       "Ну где же ты?" — отчаянно вопрошал Эймонд, ища в каждом случайном прохожем Деймона Таргариена. И когда лики и одежды людей стали неотличимы друг от друга в сумеречном свете, Эймонд отвёл расстроенный взгляд от окна и, закрыв оконные ставни, проследовал вглубь начисто прибранных в третий раз за день, но таких тоскливых сегодня, покоев и сел в кресло у горящего очага.       — Ты показал мне Деймона, — строго заговорил он с огнём. — Я видел его обнажённую спину, я слышал в твоём пламени его валирийскую песнь. — Эймонд, сжимая ладони в кулаки, напряжённо смотрел в искрящейся очаг. — Ты знал, что мы с ним возлежим... Быть может, ты мне подскажешь, ошибся ли я, сказав ему, что отныне я буду с ним? Что если правильнее было забыть всё, что между нами произошло и расстаться с ним навсегда?       Эймонд долго и упорно смотрел в пляшущие языки пламени, ожидая ответа. Единственный глаз его слезился от дыма и яркого света.       — Почему ты молчишь? — спрашивал принц. — Зачем же в тот день ты явил мне эту картину... О чём ты пытался мне сообщить? Во время нашего первого секса Деймон пел для меня ту самую песню. Ты пытался мне что-то сказать... Был ли я тем драконом? Ответь мне! — Эймонд резко поднялся с кресла и со злостью швырнул в камин сухое полено. — Отвечай! Что со мной происходит? Почему болит мой живот? Почему я чувствую у себя внутри так много всего! — с отчаянием вопрошал он. — Поговори со мной, прошу. Не молчи... Покажи мне видения. Я хочу знать правду... Я хочу, чтобы ты показал мне, что случилось в ту ночь. Что произошло между мной и Лоллис? За что её убили? Это сделал я? Я убил её? Я убил её из-за ребёнка? Быть может, за это боги меня теперь наказали? — тыльной стороной ладони Эймонд вытер слезу со своей щеки.       Огонь лишь трещал и извивался, но не желал отвечать на его вопросы.       За окном уже давно стемнело. Луна в эту ночь была полной и яркой. Эймонд ещё долго смотрел в пламя и проклинал то себя, то Деймона за то, что весь день чувствовал боль в своём животе, а его новый любовник оставил его одного. И, не в силах больше ждать появления дяди, юный принц улёгся в постель, желая, чтобы этот долготянущийся в муках, мрачных думах и тревожных воспоминаниях день поскорее закончился.       Но не успел он сомкнуть единственный глаз и предаться сну, как часть стены в его комнате, ведущая в тайный коридор замка, глухо заскрипела.

***

      — Где ты это взял? — удивлённо спросил Эймонд, разглядывая сладости на серебряном блюде, которое в его комнате появилось прежде самого Деймона.       — На кухне, где же ещё, — подмигнул Порочный принц, опустив поднос, что держал над своей головой, на уровень плеч. — Попросил поваров приготовить.       — Но мейстер Орвиль запретил мне есть сладости... — вздохнул Эймонд, отодвигая дядино подношение подальше от своего лица. — Он сказал в ближайшее дни моя пища будет пресна, и не так разнообразна, как обычно. Мне нельзя пить вино, есть клубнику, красное мясо и лимонные пирожные тоже.       — Так ты не будешь? — расстроился Деймон. — Что же... Тогда придётся скормить их крысам или Караксесу. — Порочный принц, сделав несколько шагов вглубь комнаты племянника, поставил свой поднос на стол и накрыл его тканью.       — Я не люблю сладости так же сильно, как ты, — честно признался он. — Смогу съесть лишь один, а завтра все они испортятся. Знал бы ты сколько крыс я привлёк этим потрясающим запахом, пока медленно и осторожно нёс их тебе. Как бы эти твари меня не сожрали, когда я пойду обратно. Но если ты отказываешься... Что же, — вздохнул Деймон, — хоть кто-то сегодня насытится.       — Если только кусочек... — прошептал Эймонд, подойдя к дяде, и потянул руку к серебряному блюду с пирожными. — Маленький кусочек...       Деймон улыбался наблюдая, как племянник уплетает лимонный пирог. Он задумался, можно ли подмешать зелье ведьмы прямо в тесто или капнуть его сверху на уже готовое блюдо? Алис не говорила, что снадобье подходит лишь для напитков. Тогда какая разница?       Когда Деймон вновь вспомнил о том, что чёрный флакон этим утром опустел, и запах оттуда стал напоминать гниющую плоть, а он так и не смог уломать мальчишку на секс без треклятого зелья, улыбка на его лице тут же пропала.       И стоило юному принцу дожевать свою любимую сладость и запить её холодным чаем, как Деймон тут же полез к нему целоваться.       — Эй! Ты чего это делаешь? — возмутился Эймонд, отталкивая от себя голову назойливого любовника.       — Что не так? — закатив глаза, вздохнул старший Таргариен.       Эймонд переживал, что от того что весь день блевал, у него наверняка смердит изо рта. И поцелуи с дядей для второго могут оказаться достаточно мерзкими. А что если Эймонда настигнет рвотный рефлекс, как только язык Деймона коснется его собственного?       — Я болел весь день! — резко ответил юноша. — И не хочу сейчас никаких любовных игр... Где ты был? Почему не навестил меня раньше?       — Это секрет, мой принц, — загадочным голосом проговорил Деймон.       — Секрет?! — воскликнул Эймонд. — Я весь день мучился от боли в животе, а ты где-то шлялся!       — Я понимаю, что ты расстроен, милый... Но я отсутствовал в замке из-за тебя.       — Что это значит? — с подозрением спросил Эймонд.       — Вообще-то это должно было стать сюрпризом, — вздохнул Порочный принц, — но я изобретал для тебя подарок. Он пока ещё не готов, но скоро будет. Тебе понравится, обещаю.       — Что же... — протянул Эймонд. — Это ничего не меняет. Сегодня никаких поцелуев.       Деймон сжал губы.       "Какого Неведомого?" — возмутился он. Зелье ведьмы закончилось и на этом всё? Эймонд его больше не хочет?       — Массаж? — тоненьким голоском с надеждой спросил он и поднял брови.       — Ну уж нет... — Эймонд закатил глаз. — Я знаю чем всё это закончится.       — Тогдааа... — протянул Деймон, разглядывая племянника. — Чем желаешь заняться?       — Вообще-то я думал поспать. — Эймонд указал взглядом на свою расправленную кровать.       Деймону хотелось на него разозлиться. Он полдня потратил, чтобы нарисовать сложный эскиз, отдал свои самые ценные драгоценности умелому мастеру, сходил на кухню и приказал поварам испечь любимую сладость Эймонда, даже украл кое-что в одном из самых охраняемых помещений Красного замка рано утром, чтобы смастерить искусный аксессуар для их любовных утех, а мальчишка вместо того, чтобы отблагодарить его хотя бы скромным поцелуем, решил лечь спать!       — Но могу я хотя бы обнять тебя, пока ты засыпаешь. Ты же не против? — с надеждой спросил Деймон. — Приставать не буду...       — Хорошо.— Эймонд пожал плечами.       — У тебя есть здесь вино? — на всякий случай поинтересовался Порочный принц, оглядывая полупустой обеденный стол в покоях племянника.       — Только чай. И тот давно остыл, — вздохнул юноша.       — Что же. Повезло, что я всегда ношу с собой фляжку, — подмигнул старший принц и достал из поясной сумки небольшую ёмкость. — Жаль, что тут осталось всего на несколько глотков. Боюсь, этого будет маловато на всю ночь...       — Ты собираешься выпивать? — удивился Эймонд.       — Я собираюсь уложить тебя спать, — улыбнулся ему Деймон. — Живо в постель, Эймонд! — наказал он и сделал глоток из фляжки.       Младший принц ухмыльнулся и, скинув халат со своих плеч, положил его на кресло и, подойдя к кровати, обнажённый нырнул под одеяло.       Деймон побрёл за ним следом.       — Не смей ложится в этих грязных вещах на мою чистую постель, дядя! — возмутился Эймонд, как только старший Таргариен сел на его кровать и, приподняв одеяло, принялся разглядывать его обнажённое тело.       — Так мне тоже лечь голым, милый? — игриво прошептал Порочный принц.       — Нет... — вздохнул Эймонд и, вырвав одеяло из рук дяди, подмял его под себя. — Ложись сверху. На покрывало.       Деймон цокнул.       — Так будет быстрее спрыгнуть, если придётся прятаться под кроватью, — оправдал свой наказ Эймонд, не позволив дяде в очередной раз обозвать себя "неженкой". — И, если ты останешься в одежде, её не придётся долго искать в темноте, если сюда внезапно нагрянут гвардейцы.       Как только они улеглись, старший Таргариен, потягивая вино из фляжки, убаюкивающим шёпотом рассказывал неподдающемуся ласкам Эймонду какую-то удивительную историю про пиратов, что приключилась с ним на старой войне. Лживой она точно не была, но пересказанная сотню раз, постоянно дополнялась невероятными подробностями и деталями, и потому от оригинала была далека так же, как Дорн от Стены.       Эймонд смеялся и обвинял дядю в том, что тот, конечно, всё это выдумал, и никакие пираты его не пленили и не пытались продать в рабство благородным господам в могучие города Эссоса. И в итоге Деймону всё же пришлось признаться, что история хоть и наполовину была настоящей, но приключилась она вовсе не с ним, а с одним из его солдат.       — Он был здоровяком, каких поискать, и опытным воином, — вспоминал Деймон. — И этого громилу хотели продать в бойцовые ямы Миэрина. Я сам хотел заплатить им, чтобы моего приятеля продали мне, но стоило мне спрыгнуть с дракона, как все эти ублюдки разбежались, и платить мне уже не пришлось.       — Ну конееечно... — зевая протянул Эймонд, в очередной раз давая понять, что не верит ни единому предложению в этой истории. — Вместо того, чтобы сражаться с Триархией на Ступенях, ты слетал в Залив Работорговцев.       — Эй, ты чего ворочиешься? — выругался Эймонд, как только дядя скинул его голову со своего плеча.       Деймон привстал с кровати и, открыв свою поясную сумку, вынул оттуда мешочек. А затем, развязав его и открыв, он медленно сунул свои пальцы вовнутрь. Эймонд внимательно наблюдал за ним. И, подмигнув племяннику, Порочный принц неожиданно кинул ему монету.       Младший Таргариен едва поймал её, быстро высвободив руки из-под одеяла.        — Я не летал в Залив Работорговцев, я был в вольном городе Волантисе. Торги должны были проходить там, — произнёс Деймон, наблюдая как его племянник с интересом рассматривает красивую монету с короной на одной стороне и черепом на другой. — Большой и старейший город, — продолжил свой рассказ он. — Ты знал, что Волантис куда больше Королевской Гавани и самый крупный из вольных городов? В прошлом он был центром торговли между валирийцами и ройнарами. Его правители имеют чистую валирийскую кровь, а тамошние порядки больше всего напоминают о старой Валирии.       — Ты так много где бывал, — заворожённо прошептал Эймонд, протягивая памятный артефакт обратно Деймону в руку. — И я бы хотел улететь с тобой куда-нибудь далеко за Узкое Море и посетить удивительные места. Увидеть улицы чужих городов, высокие стены их крепостей, одежды их жителей, корабли и септы...       — Оставь себе, — не приняв у племянника волантийскую монету, улыбнулся Деймон. — За Узким Морем поклоняются не Семерым, — ухмыльнулся он. — Ты бы вряд ли нашёл в Волантисе септу, милый. Лишь храм Красного бога. Огромнейший в мире!       — Волантийцы поклоняются богу Огня? — удивился Эймонд. — Однажды я видел красного жреца в Королевской Гавани. Слушателей его пылких речей было немного.       — В каждом уголке этого света есть собственная религия, — отпив из своей фляжки, с важным видом произнёс Деймон. — Даже Вестерос неоднороден. На Железных островах поклоняются Утонувшему богу, на Севере — Старым богам.       — Но большинство людей в Вестеросе веруют в Семерых, — уверенно добавил Эймонд.       — Неужели? Север больше, чем все остальные шесть королевств вместе взятые. Быть может, и людей там больше. Кто знает сколько живёт за Стеной.       — Одичалые верят в Старых богов? — в голосе Эймонда была нотка недоверия.       — Так говорят, — задумался Деймон. — Может, не все из них, — добавил он. — Кто-то поклоняется совсем иным богам: злым и холодным, как лёд.       — Откуда ты так много знаешь? — в очередной раз удивился Эймонд кругозору своего дяди.       — Всю мою жизнь я много путешествовал и знакомился с людьми. Я изучал чужие традиции, пробовал незнакомую прежде еду и женщин тоже... — Подойдя к столу, Деймон взял в руку лимонное пирожное.       — И какие они? Заморские женщины... — с интересом спросил младший Таргариен.       — Некоторые из тех, с кем я спал, не говорили ни на общем языке, ни даже на валирийском, — жуя приторную выпечку, неразборчиво проговорил Деймон. — Во всём этом грёбаном мире так много народов со своими языками, традициями, богами, оттенками кожи и разрезами глаз... Но сношаемся мы все одинаково!       — Неужели ни одна из женщин, с которыми ты спал, не смогла тебя удивить? — с подозрением спросил Эймонд.       Налив из заварника остывший чай, Деймон поднёс наполненную чашу к своим губам.       — Безусловно какие-то из них были более умелыми или необычайно красивыми, — проглотив напиток, ответил он, — но настоящую эйфорию подарили мне вовсе не они.       Порочный принц положил надкусанное пирожное обратно на блюдо, обмакнул свои пальцы в чаше для рук, вытер их тканевой салфеткой, а после, вальяжно облокотившись на стол, с улыбкой посмотрел на племянника.       Щёки Эймонда порозовели.       Подойдя к юноше, Деймон сел на его кровать и мягко дотронулся до его подбородка.       — Я не испытывал ничего подобного тому, что я чувствовал в одной постели с тобой, — прошептал Деймон на валирийском. — Мне казалось, что это был вовсе не секс. Нечто большее...       — Ты тоже это почувствовал? — улыбнулся Эймонд. — Когда наши тела соединились, на какое-то время я ощутил, что у меня есть шестое чувство... Что-то необъяснимое... ранее мне невиданное. Я чувствовал себя иначе. Не таким, как прежде. И на мгновение мне даже показалось, что я переродился... — Юный принц взял своего любовника за руку. — Я стал драконом, Деймон, — прошептал он, давно жаждущее оказаться озвученным, откровение на ухо дяде.       — Не думал, что когда-нибудь трахну дракона. — Старший Таргариен дёрнул бровью. — Но я тебя понимаю... Мы всё это чувствуем неспроста. — Деймон прильнул к племяннику ещё ближе. — Мы с тобой не такие как все, Эймонд... — огрел он тёплым дыханием щёки юнца. — Мы нечто большее. Драконья кровь течёт в наших жилах. И это она делает нас такими особенными. Это из-за неё наш с тобой секс такой потрясающий.       Деймон был уверен, что интимность их разговора дошла до своего пика, и Эймонд, заворожённый дядюшкиным валирийским диалектом и его страстными речами, теперь уж точно попал в его змеиную удавку. Порочный принц вновь потянулся своими губами, теперь так сладко пахнущими любимой сладостью племянника, к его уже приоткрытым для поцелуя губам. Но юный принц внезапно от него увернулся.       — Мать всегда говорила, что моя кровь дурна... — уставившись куда-то в пол, с грустью в голосе признался Эймонд. — Врождённый грех течёт в этих жилах, шептала она. — Эймонд перешёл с валирийского на общий язык. — И велела молиться, "чтобы никогда не истёк он на волю"...       — Потому что она страшится той силы, что в тебе скрыта, — утешил его старший принц. — Твоя мать боится, что ты перестанешь следовать тем правилам, что она для тебя уготовила. Отвергнешь её богов. Будешь вопреки ей поступать по-своему.       — Думаешь, это правда? — с волнением заговорил Эймонд. — Наша кровь не такая, как у других людей?       — Конечно правда. Никто нам не ровня. Других бы драконы сожрали живьём. Но мы — Таргариены, мы с ними одно целое. Лишь нам они подчиняются и принимают. Мы связаны с ними общей кровью. Если нам плохо, то наши драконы могут чувствовать это издалека. Если мы в гневе, то и они тоже.       — Септон Барт писал, что, когда умирает всадник, дракон может долго по нему грустить и даже погибнуть от печали, — поделился Эймонд запомнившимся утверждением из недавно прочитанной книги.       — Конечно. Никого ближе нас у них нет. Но, кажется, Вхагар быстро нашла утешение после смерти моей жены, — улыбнулся Деймон.       — Ещё в "Неестественной истории" было написано, что драконы могут менять свой пол... — прошептал Эймонд, внимательно смотря в глаза дяди, но не отвечая на его улыбку тем же.       — Быть может. Кто знает, — Деймон дёрнул бровью. — За Караксесом я такого не замечал. Было бы весьма неплохо, отложи он яйца. — Старший Таргариен смотрел на Эймонда, продолжая широко улыбаться.        Тот побледнел.       — Что это с тобой? Боишься, что Вхагар стала самцом? — удивился Деймон серьёзности племянника. — Думаю, она просто уже стара, чтобы откладывать яйца... Или для этого ей нужен дракон-самец. Ну, понимаешь, драконье семя должно сыграть свою роль, — хихикнул он и дёрнул бровью.       — Не думаю, что она стала самцом, Деймон, — ровным тоном медленно заговорил Эймонд. — Если наша кровь так необычна, то что насчёт нашего семени? Что если оставлять твоё семя во мне опасно...       "Откуда он знает?!" — опешил Деймон. Он что же добрался до тех самых книг о валирийских семьях, о которых говорила Алис? Что если Эймонд сегодня избегает с ним ласк именно по этой причине, испугался старший Таргариен.       — Опасно? — тихо переспросил Порочный принц и взял ладонь племянника в свою руку. Пальцы Эймонда дрожали. — С чего ты взял?       — Если в нас течёт их кровь, то можем ли мы быть похожи на них больше, чем мы можем себе представить... — шёпотом задал Эймонд, мучающий его вопрос.       — Наверное... — задумался Деймон. — Что это с тобой, милый? Откуда столько вопросов?       Деймон внимательно рассматривал племянника.       Молодой принц вырвал свою ладонь из рук дяди и, опустив голову вниз, скрестил кисти рук на своём животе.       — О боги! Эймонд! — Деймон кажется догадался в чём дело. И тут же от сердца у него отлегло, как только он понял, что Эймонд всё же не знает про смертельную для него опасность семени своего любимого дядюшки.       Порочный принц громко засмеялся, поперхнувшись вином, и чуть было не свалился с кровати.       Эймонд зажал его рот ладонью:       — Тише! Нас могут услышать! — внимательно смотря на закрытую дверь в свою комнату, прошептал он.       — Ты что же боишься забеременеть? О, милый! — глаза Деймона даже заслезились от смеха. Он положил свою ладонь на кисть юноши и медленно убрал её от своих губ.       Щёки младшего Таргариена стали пунцовыми. Он не отрывал взгляда от дверной ручки.       — А что если... — еле слышно, сбиваясь и торопясь начал говорить Эймонд. — А если я уже... Что если во мне уже дитя или яйцо... — Убедившись, что непрошенных гостей в его покоях не будет, он медленно повернулся на Деймона. Голос его дрожал, а зрачок в единственном глазу забегал в разные стороны.       Деймон обхватил плечи племянника.       — Что? С чего ты это взял?! — широко выпучив глаза, спросил он.       — Я чувствую... моё тело... — заикаясь вымолвил Эймонд. — Оно реагирует... У меня часто болит внизу живота... Голова иногда идёт кругом... Я часто устаю... И тошнота... Хелейна говорила, что чувствовала тоже самое, когда носила детей.       Деймон выпучил глаза сильнее прежнего.       — Ты что сестре своей рассказал?! — опешил он.       — Нет... я только спросил её, что она ощущала.       — Милый... — с облегчением выдохнул Деймон. — Ты не можешь забеременеть. Ты — мужчина... — озвучил он очевидный факт.       Неужели мамочка Эймонда настолько огородила своих детей от неблагочестивых, по её мнению, знаний, что исключила из занятий юных Таргариенов уроки анатомии? Кажется, Деймон знает, какую книжку этому любителю чтения он подарит на его день рождения.       — Но если ты беременный, сладкий, я помолюсь всем богам мира, чтобы это было яйцо, — поцеловав запястье племянника и положив руку на сердце, пообещал Порочный принц. — Легче уж будет яйцо из тебя вытащить, чем младенца, — подмигнул он.       — Но ты ведь сказал, что в нас точно течёт кровь драконов, а они могут менять пол... — явно расстроенный реакцией дяди на своё такое сложное признание, пробормотал Эймонд себе под нос.       — Всё, что ты чувствуешь, Эймонд, это лишь потому, что ты слишком много переживаешь... Это лишь накопившееся волнение и недостаток сна, милый. Ещё не было случаев, чтобы мужчина забеременел. Не думай больше об этом. С тобой ничего не случится. — Крепко обняв своего мнительного юного любовника, утешил его Деймон. — Нууу или ты отравился тем дерьмовым вином... — предположил он. — А вообще, будешь есть сладости реже, а вместо них побольше мяса и овощей, тогда и живот твой будет меньше болеть. Пожалуй, в следующий раз вместо пирожных я принесу тебе перепёлку.       Эймонд злобно взглянул на дядю исподлобья.       — Никакое это не волнение... — пробурчал он в чужое плечо.       — На рассвете я улечу по делам, — медленно предупредил любовника Деймон, прижав его к себе ещё крепче. — И у тебя будет несколько дней, чтобы восстановиться и набраться сил.       — Куда ты улетаешь? — резко высвободившись из объятий дяди, строго спросил его Эймонд.       — Мне нужно закончить с одним делом и заодно повидать жену. Она ведь беременна, Эймонд. По-настоящему... — мягко дотронувшись до кончика носа племянника, подмигнул Деймон.       — Ну и проваливай! — сквозь зубы прошипел Эймонд и столкнул дядю со своей кровати.       — Эймонд! — оказавшись на полу, Деймон засмеялся.       Младший Таргариен, кувырком скатившись с постели, зажал его рот ладонью.       — Я вернусь быстро, обещаю, — сквозь твёрдый хват холодных пальцев юноши пробормотал Порочный принц и с нежностью погладил племянника по волосам.       Эймонд медленно разжал свои пальцы, а затем, отвернувшись от Деймона, сел к нему спиной и скрестил на груди свои руки.       Деймон обнял его понурую фигуру со спины.       — Не грусти без меня и постарайся нормально питаться, побольше спать и поменьше читать, — прошептал он на ухо племяннику, аккуратно убирая с его грустного лица запутанные длинные пряди. — И помни о нашем уговоре, милый: никаких хождений по тайному коридору без моего сопровождения, — вплетая волосы юноши в небрежную косу, строго наказал ему Деймон. — И позволь мне наконец поцеловать тебя на прощание.