30 декабря 1892
«Где же Кант?» — сейчас этот вопрос для Николая является судьбоносным, ведь найти что-то в библиотеке — самое настоящее испытание. Все стоит в определенном порядке, только Бог или библиотекарь знает, где этот самый Кант прячется от кадета. Коля стоит на табуретке и шарит по верхним полкам, кое-как доставая до них, в надежде на удачу увидеть заветный корешок. Выглядит это все действие весьма странно. Уже поздний вечер и, по идее, младшим кадетам давно пора спать, но Сибирякову в споре с Матвеем потребовались выдержки из книги великого мыслителя. Ибо на слово ему никто не верит! Нужны доказательства, что он не выдумал теорию естественно-правового возникновения государства, и что ее поддерживал сам Иммануил Кант. Он не может позволить себе такой роскоши: проиграть в споре. Поэтому он сейчас оказался в весьма компрометирующем положении, и если сейчас его застанут здесь, то ему конец… — Миш? — разносится в тишине зала. Сибиряков вздрагивает, и еле улавливает равновесие, опасно качнувшись назад. Ножки табуретки тихо стукают. Черт! Сглазил! Коля мысленно начинает молиться, лишь бы не слышали! Ему тогда влетит по первое число! — Мить? Это ты? — Да. — Я в английском отделе. Точно. Это братья Московские, вернее один, а у второго фамилия другая... как-то раз Коля слышал, Днепровский, вроде, у них одна мать, но отцы разные, Миша мельком упоминал. Тогда можно незаметно прошмыгнуть обратно, и даже если он попадется — Миша его точно не сдаст. Но точно ли это они? Кадет осторожно заглядывает через полку. Безусловно — они. Тогда не так страшно, но сердце все равно бьется со страшной силой, будто вот-вот выдаст его. Только это не страх, что пару секунд назад чуть не остановил сердце, а любопытство заставляет кровь кипеть. Что им двоим сдалось в библиотеке? Еще можно было поверить, что Днепровский хотя бы сдувает пыль со своих книг, то у Михаила там настоящее кладбище домашней пыли. Совесть и воспитание подсказывает Коле, что он должен сейчас «случайно» уронить книжку или учтиво прокашляться, так, чтобы его заметили, дабы избежать конфуза. А лучше — незаметно сбежать, но Дмитрий, как назло, закрывает дверь на щеколду. Кажется, намечается что-то до жути интересное. Может, и не стоит бежать отсюда? Он же еще не нашел заветную книгу? Да, пожалуй, он продолжит свои поиски. Но стоит только Коле продолжить перебирать книги, как его внимание снова приковывает старший из братьев. Дмитрий оглядывается по сторонам, ступая по скрипучему полу тише мыши. Заговор будто готовят. Точно так же, как в книгах о тайных сообществах. Коля точно в роман попал, и вот пыль и сырость библиотеки приобретают не просто приятный запах, а запах азарта и приключений. Нужно уйти — твердит совесть, но любопытство не дает возможности и пальцем пошевелить. Что же такого произошло у Дмитрия Днепровского, что у него так побледнело лицо? Сибиряков начинает стыдиться самого себя, представив, как это выглядит со стороны. Но, все же, Колина совесть сдается перед его длинным носом и желанием сунуть его в чужие дела. Так, кажется, начинаются великие истории, а Коля жаждет приключений. — Миш… Коля находит зазор между полками и книгами, откуда теперь видно хорошо младшего из братьев; в руках у него какой-то томик, но оно не важно. К нему осторожно идет Дмитрий, словно боясь напугать дикое животное. Крадется, будто страшно ему. С чего бы ему собственного брата бояться? Дмитрий подходит на расстояние вытянутой руки и медлит, из-за чего «шпиону» постоянно приходится заглядывать под разными углами, чтобы поймать нужный ракурс. Сибиряков встает на носочки. Глаза его так блестят, что еще чуть-чуть, и по комнате запрыгают солнечные зайчики. Миша пристально вглядывается в лицо брата; что-то заставляет его захлопнуть книгу и нахмурить светлые брови. На Мите лица нет, бледный — вон как плечи сгорбил, неужто по дороге смерть встретил?.. — Мишут... Московский напрягается и, подобно зверю, огрызается: — Мне не три года, чтобы меня так звать. Типичное общение братьев. Эти двое вечно ссорятся, но… что-то будто не так. Коля лишь плотнее прижимается носом к полке, переминаясь с ноги на ногу. Днепровский ничего не отвечает. Прожигает глазами пол, словно он мог обрушиться под ними. И молчит. Да так, что слышно, как за окнами лютует суровая сибирская вьюга. Новый год все же завтра. Большинство кадетов разъехалось по домам на праздник, осталась лишь небольшая горстка. Если у тех не было денег на долгую поездку, то у этой парочки такой проблемы не должно было возникнуть, загвоздка была в ином. — Да не тяни ты кота за хвост! — начинает раздражатся Миша, и с грохотом убирает книгу на полку. Хотя он все время такой, вечно злой и недовольный. Таким Коля его помнит всегда. — Миш, отец, — голос Митю подводит, и проваливается вместе с сердцем в пропасть. Дмитрий дышит тяжело, будто только пробежал утреннюю пробежку. Миша дергается от его слов, смахивая с себя холодные мурашки. — Он... Кажется, Миша перестает дышать. — Он умер. Коля чувствует, как у него начинают трястись руки, и ему становится тяжело стоять на ногах. А лицо Миши не меняется в выражении. Он рассказывал, что отец его строг и предпочитал метод «кнута и пряника». Но у кого так не делали родители? Он хотел ему лучшего, и поэтому отослал с братом в далекую Сибирь. По крайней мере, так говорил Пьер Коле, когда тот спрашивал почему Миша не едет на Новый год домой. Миша вообще, как понял Коля из рассказов француза, боялся отца. — Правда? — светлые брови издевательски выгибаются. Не верит? — Да, Миша… Московский усмехается. Криво, да так, что лицо перекашивает от неестественности. — Так и знал, что единственной, кто сможет его переупрямить, будет смерть. Коля хлопает большими ресницами. Разве так реагируют на смерть отца? Ему этого, конечно, не понять, ибо растил его дядя, но это же родной отец. Миша его будто... не любил? — Миш..? — тот лишь отмахивается рукой и закрывает ей лицо. Чтобы сдержать смешок. — Миш. Губы начинают изгибаться в кривой усмешке, юноша сотрясается от беззвучного смеха, смешанного со слезами. Единственный оставшийся Московский сползает по стеллажу, роняя бесценные шедевры литературы на пол вместе со своим телом. Его всего трясет. — Миша. Митя падает на колени перед братом, кладет свои ладони поверх его, и осторожно отнимает руки от лица. Но парень дергается, вырывается. Не дается. Миша качается из стороны в сторону, будто умалишенный, начиная выть и стонать, стискивая голову. Брат лишь обнимает его, закрывая собой. — Тише-тише, Мишут… Я понимаю тебя, сам ведь отца потерял… ну же… не плачь… о нас позаботится мой дядя, там будет Коля, он не даст нас в обиду. Алексей очень хороший. Все будет в порядке, я обещаю… только не плачь, тише, — как сказку на ночь, судорожно шепчет старший, приглаживая золотистые волосы. А у Миши слезы ручьем текут, хоть он и пытается скрыть их. А спина рвано поднимается, и лишь прикосновения брата спасают его сейчас от того, чтобы не забить кулаками по книгам, полкам, полу — не важно. Коля продолжает смотреть на тихую истерику Миши, и почему-то ему становится не по себе от нее. Страшно. — Ты же веришь мне? — эта фраза заставляет Мишу остановиться. Он вытирает слезы и сопли рукавом, задыхается в собственных рыданиях, смотрит прямо в глаза Днепровского. Тот гладит красную щеку и вытирает большим пальцем остатки слез. — Я верю тебе, Мить, — младший из братьев вымученно поднимает уголок губ. Колю развернувшаяся картина пугает и завораживает одновременно. Он впервые видел Михаила не высокомерным и спесивым, как обычно, а раздавленным. Ему всегда казалось, что ему чужды любые общечеловеческие ценности. Но нет. Коля ошибался на его счет. Он следит, затаив дыхание, за тем, как Дима гладит младшего по голове, что-то успокаивающе нашептывая. Коля никогда такого не ощущал. Чтобы кто-то гладил по голове. Его дядя был военным и скупым на ласку человеком. Но дядя его любил. Точно. Просто… просто не умел этого показать. Но, все же, хотелось ощутить это чувство на себе. Хотелось заботы. Коля вздрагивает, когда рядом с ним падает книга с полки. Замечтался, как обычно, и не заметил. Братья быстро озираются по сторонам, и Митя спешит за шкаф, где шифровался Коля, благо, тот успевает унести ноги с места преступления, забыв на полу библиотеки книгу Иммануила Канта.1 сентября 1890
— Смотри, куда идешь! — Коля врезается в кого-то и неуклюже падает на пятую точку, роняя книги по всему полу коридора. Он поднимает голову и оглядывает преграду, что, как она же выразилась, не смотрит куда идет. Блондин, высокий даже по сравнению с Колей, голубые глаза полны желчи, и выглаженный мундир, даже при одинаковой для всех форме — все в его облике выделяет его среди других. Юноша однозначно притягивает взгляд. Яркий. Он даже похож на его дядю. Но только рядом с этим незнакомцем Коля чувствует себя хуже некуда: как нищий у подножья храма. Просто блеск. Сибиряков и так сам по себе был несуразным, высоким для своего возраста и худым, из-за чего часто страдали его колени, ладони, и локти — всегда были в ссадинах, ибо парень на дню больше падал, чем открывал книгу — а читал он много. Новичок приподнимается и опускает голову вниз, невольно стыдясь перед старшим. Когда дядя отчитывает его, чувство такое же. — Простите, — мямлит первогодка, пытаясь собрать разлетевшиеся книги. Главное, чтобы не помялись. Он шел с целой стопкой библиотечных изданий, и поэтому врезался в этого нахала, хоть он почти ничего не видел. Все равно виноват блондин. Фигура сверху лишь цокает и разворачивает носки идеально начищенных сапог в противоположную сторону, похоже, утратив интерес к чужой персоне. И Коля только рад; не хотелось бы иметь дел с этим блондином, больно он заносчивый. — Мишель, да не будь ты так жесток. Помоги, — тяжело вздыхает кто-то рядом. Коля не поднимает глаз, лишь пытается побыстрее собрать все в кучу, и исчезнуть с глаз долой. Надо же было в первый день уже так опозориться, попросили отнести книги в библиотеку, спасибо, низкий поклон… Правильно говорит дядя, что руки у него не из того места растут. — Хочешь помочь этому криворукому — я мешать не стану, но меня не впутывай. — Сибиряков поднимает глаза и видит удаляющуюся фигуру «Мишеля», как назвал его второй юноша. Тот колко стреляет глазами над Колей и уходит так, что несколько книг чуть не улетают с ним. — Не обращай внимания, он идиот, — сообщает Сибирякову чей-то голос, и первое, что он отмечает — картавую речь. Он опасливо оглядывается по сторонам, замечая своего заступника. Единственного. Вокруг было столько кадетов, но никто не решился встать на сторону младшего. — Не переживай, пока учителей рядом нет, можно выражаться как захочешь, — думая, что причина замешательства новичка именно в нецензурном слове, объясняется незнакомец. Похоже, он внимателен и умен — так, по крайней мере, думается кадету. Также Коля отмечает, что тот тоже высок, строен. В довесок — слишком, как любит выражаться его дядя, «смазлив» и манерен для того, чтобы быть кадетом. Коля кивает словам незнакомца, и утыкается взглядом в пол, правда, в этот раз не он один. «Манерный» присаживается рядом и помогает собрать остатки в большую стопку. Вместе они быстро справляются. — Сенуа Пьер, — новый знакомый протягивает книги и представляется с легкой полуулыбкой. А глаза у него как у Мишеля... — Михаила?.. — голубые, но, в то же время, не такие; они как море, нет, как целый океан, в них таится столько всего, что и не счесть, только это прекрасно и страшно одновременно. В них столько красот и тайн!.. — Коля… Николай Сибиряков, — принимает тот и протягивает руку, они легко жмут их. Оба оценивают это. — Вы ведь иностранец… То есть... — Коля прикусывает язык и бегает глазами по полу. Хотел разбавить обстановку, да получилось глупо. Но эта его «р», будто немецкая или французская, она прямо так и просит, чтобы про нее спросили. Пьер лишь смеется и причем так заразительно, что Коля неловко улыбается сам себе. — Я из Парижа. Француз, если вы это имели в виду, — снисходительно, как ребенку, улыбается Пьер. И они оба встают, придерживая по половине книг каждый. — Кхм! Кхм! — слышится с другого конца коридора. Оба оборачиваются. Михаил. — Еще свидимся, Николя, — Пьер отдает книги Коле и делает поклон головой, подмигнув, и как ни в чем не бывало спешит к Мише, который все это время прождал его. Коля лишь улыбается вслед. Дядя советовал найти в первые дни друзей, ведь так?4 сентября 1890
Через пару дней Коля снова видит эту парочку вместе. Они прогуливаются по маленькой аллее, и, кажется, держатся за руки. Кадет точно не увидел, но отчетливо заметил, как они свернули с дорожки в глубь небольшого парка. Показалось. Он лишь пожимает плечами и продолжает свой путь к корпусу. Коля постепенно начинает общаться с Сенуа. Сначала это была обычная вежливость — приветствия в коридорах; потихоньку они начинали перетекать в короткие разговоры о погоде, затем — о литературе. Сибиряков нашел интересного собеседника, как и Пьер. Московский поначалу гнал Колю прочь, и подловить Сенуа без его «довеска» было никак, поэтому французу часто приходилось извиняться за резкость своего друга. Со временем, «довесок» стал мириться со своей участью, и принялся просто колко шутить, но Коля никогда не обижался, и порой мог достойно парировать. Ему даже нравилась эта некая дуэль. Очень постепенно, но Московский успокоился, и начал даже, изредка, вступать в дискуссии с Колей и Пьером. Хоть они совсем немного проводили времени вместе, у них сложилась неплохая дружба. По крайней мере, Коля считал их своими друзьями, ему льстило внимание старших и, тем более, его очень тешила мысль о том, что он может поддержать с ними разговор. Михаил не был таким начитанным, как Пьер, но его собственные мысли были простыми и жизнеутверждающими. Коля искренне восхищался обоими. Он хотел быть похожими на них, хоть немного. Но больше всего ему хотелось вырасти таким как Пьер. Так их дружба превратилась в некую теплую, даже семейную связь. Только обретя кого-то, Коля понял, насколько прежде был одинок. Так пролетело почти два с половиной года. Их дружба только крепчала. У них даже появились негласные традиции. Они часто встречались «случайно» по вечерам пятниц в библиотеке, и могли рассуждать до самого утра, одновременно обо всем и ни о чем, прячась от воспитателей и учителей. Обычно они уходили в самый дальний угол, за стеллажи, и перетаскивали туда два кресла, в одном из которых сидел Коля, а в другом ютились Миша и Пьер — как объяснили те, опасно ставить три кресла — заметят, да и не удобно. Они читали друг другу, рассуждали, жарко спорили, и делились кусочками своих жизней и душ. И часто засыпали так, проводя так свою юность, а Коля — детство.27 декабря 1892
— Николай, меня впечатлило ваше сочинение, но я не увидел ваших суждений, только выдержки из текста, будто и не вашей рукой оно писалось. Мне не нужен сухой пересказ, добавьте жизни, мыслей, чувств! — учитель по философии бурно рассуждал и жестикулировал, разгуливая по небольшому парку, будто был хозяином этого корпуса. Коля семенил рядом, внимая каждому слову, а рядом шагал Леня — одноклассник Миши с Пьером, неизвестно как увязавшийся за Сибиряковым и преподавателем. Вообще странно было больше второе, Леонид Амурский — явно не блистал знаниями в философии, но все же оказался в парке с, как он любил дразниться «заучкой-ботаником» и учителем «самого ненужного предмета» после основных уроков. Коля хотел узнать поподробнее о своем сочинении, а этого как занесло — без понятия. Он, наверное, и сам не знает. — То есть, мой голос меркнет на фоне мыслей приводимых мной авторов? — парень складывает руки за спиной, повторяя за учителем его позу, и старается поспевать за размашистым шагом. Снег скрипит под ногами, почти перебивая собеседников, а снежинки мягко опускаются на землю. Деревья покрыты белой ватой, в воздухе витает дух Нового года. Еще немного, и все станет снова по другому. Детская сказка. И так каждый год. Но для Коли Новый год — все еще праздник. — Да, вы верно улови… — мужчина останавливается сразу за поворотом, осекаясь на полуслове, и застывает, как под дулом пистолета. Глаза Коли следом распахиваются в удивлении. И он замирает, не смея сделать и шага. Он просто не знал. Миша и Пьер, они?.. Это ведь они..? Коля сразу отворачивается, чувствуя, как к щекам приливает румянец не от холода. — Какого хера, Московский? — не стесняясь в выражениях, на грани смеха и удивления восклицает Леонид, прыская от комичности ситуации. Оба кадета вскакивают со скамьи и спешно начинают поправляться, Пьер что-то пытается сказать в свое оправдание, но получается лишь бесформенное бормотание. Коля все же поворачивается, опасливо косясь из-за плеча, впервые видя француза таким: взлохмаченным, с испуганными глазами, и опущенными взглядом за кудрявой челкой. А Миша красный как помидор — он обычно такой, когда злится. Но на кого? Наверное на них всех, ибо они помешали, а Московский терпеть не может, когда ему мешают. Коле он точно будет припоминать это до конца жизни. Смешок. Леня улыбается так, словно сорвал куш в картах. На Мишу и так много кто в корпусе зуб точит, а тут еще такой конфуз. Смех и только! Застать Московского не просто с кем-то за поцелуем, а с Пьером Сенуа — мечта Леонида, так еще и с учителем под боком — подарок судьбы, не иначе! Спасибо, дедушка Мороз! Миша готов прожечь дырку в Амурском, пряча у себя за спиной Пьера. Сенуа выглядит как загнанный зверь, а Сибиряков — один из охотников. Взгляд у него такой же, Коля много раз видел такие глаза — полные страха перед смертью. Они были такими только у животных на охоте, дядя много раз брал его с собой, хотя он не хотел, но как бы его не пытались научить смотреть на убийства несчастных, Николай так и не смог. У Миши же взгляд загнанного медведя. Коля хлопает большими голубыми глазами и не понимает, почему учитель смотрит сочувствующе на его друзей, а затем на Амурского, как на предателя, но так, чтобы тот этого не видел. А тот злорадствует. Ничего не ясно. Но их учитель — человек не глупый, и понимает побольше Колиного, похоже, случилось что-то непоправимое. Но Сибиряков не понимает: ничего же страшного не случилось? — В кабинет к Александру Петровичу, — будто приговор оглашает учитель.***
— Но я не понимаю, почему я должен рассказать о Мише и Пьере в парке? Александру Петровичу нужно ведь докладывать, если что-то произошло, но они не делали ничего плохого! — Коля недоумевает и пытается уж в который раз услышать толковые объяснения, но в ответ слышит одно и тоже. — Коля, пойми — так нужно, — учитель присаживается на корточки перед сидящим Колей и заглядывает ему в глаза, пытается уверить в том, что это верное решение, а сам вспотел так, будто перед виселицей стоит, а не перед дверью своего начальника. Коля хмурится и опускает глаза. Это давление начинает душить. — Коля, мы должны рассказать правду. Леня решает взять все в свои руки, и чуть ли не отпихивает нервного педагога, присаживаясь рядом. — Правда ведь не может навредить. Обещаю, что с твоими друзьями все будет в порядке. Мы просто поболтаем с Александром Петровичем, и всего-то! Сибиряков закусывает щеку изнутри. — Просто поболтаем? — Да! — приободряет его Леня, обнимая за плечи. Он ведь обещает?.. — Ну хорошо, — Леня обещал. Нужно верить людям.***
— Они врут! Нагло врут! — вскакивает со своего места Миша, уже готовый вцепиться в глотку всех троих. Коля делает шаг назад, и прячется за Леню. — Московский, сядь, — осекает его Кичеев. Тот скрипит зубами, но слушается и садится на место. — Николай, пришел ваш черед. Расскажите нам, что знаете, — обращается к нему увешанный разными медалями мужчина. Коля толком не запомнил, что говорили в том кабинете, но он подтверждал все, на автомате кивая. Было много шума. Суматохи. Ругательств. Он не помнит ни единого своего слова, но помнит отчетливо, как на него глядел Пьер. Он смотрел очень странно, а Коля не понимал, что он делает в этом кабинете, полном взрослых.1 января 1893
В следующую пятницу никого в библиотеке не оказалось. Коля начинает беспокоиться и нужно бы навестить Пьера и Мишу, ведь у того погиб отец… Но он же не может просто заявиться к ним на порог? Нужен предлог, иначе Миша узнает, что Коля подслушал его разговор с братом в библиотеке, тогда он ему точно голову открутит! После короткого стука в проеме показывается Миша. У него огромные синяки под глазами, да и сам он выглядит помято и устало. Точно «приболел». И Пьер тоже с ним, они ведь соседи по комнате; звучит, как хороший предлог. — Миш, доброго вечера. Я так понимаю, вы с Пьером захворали? Я вам мед принес, что мне дядя перед… — Ты что, серьезно?! — вскрикивает Московский на грани истерики и злости. Он похож на пьяного, ведет себя и выглядит подобающе; кадет улавливает запах алкоголя. Это, наверное, из-за отца. Бедный. Коля отшатывается назад, еле удерживая равновесие. Он не видел никогда Московского таким злым; высокомерным, желчным, злорадным — да, но не таким… в нем что-то поменялось, будто винтики стоят не на своем месте. Даже в библиотеке он держался лучше. — Ой, не делай вид, что не понимаешь, — немного сбавляет темп кадет, делая шаг назад, и еле удерживает равновесие, ухватившись о косяк. Похоже, он его все же видел в библиотеке. — Миша, понимаешь, я… Миша криво усмехается и прячет взгляд, с дрожащими губами за светлой челкой, что обычно была прилизана. — Пьер, — его голос дрожит. — Что-то с Пьером? — Он уехал, — сердце пропускает удар, будто в него попала стрела, рассекая плоть насквозь. Он не верит и мотает головой из стороны в сторону, оглядываясь в поисках Пьера, который вот-вот выйдет из-за угла со словами, что это у Миши просто идиотские шуточки. Это же бред! Он не мог… Нет! — Представь себе, дорогой наш директор предоставил выбор! Либо уедет по-тихому один, либо мы оба будем выставлены с позором, и Пьер... — И Пьер выбрал первое… — вторит ему Коля, начиная осознавать, что произошло. — Этот идиот решил, что мне нужна эта чертова репутация… — бормочет в ладонь Московский, шатаясь из стороны в сторону. А Коля… он не верит. Не понимает. — Это все из-за тебя, — шипит, стискивая косяк до белых костяшек. А Коля. Он. Сам… нет… он же никогда бы! Это ложь! Нет! Это неправда! — Ох, да неужели до тебя наконец дошло?! — Миша наклоняется к Коле и дышит спертым дыханием прямо в нос. Его всегда убивала безвыходность, и сейчас он в самой ее сердцевине. — Хватит разыгрывать спектакль, дешево смотрится твоя игра, — Миша закатывает глаза, но ни капли эмоции Коля не видит, как у девичьей куклы. — Но я… — Коля начинает чувствовать как его глаза щиплет, а легкие сдавливает тихий стон. Наверное, Пьер себя чувствовал так же в том чертовом кабинете. Он тянет руки, будто сейчас провалится в темную бездну, а Миша — единственная соломинка. Он также надеялся… Хочется выть от своей глупости. Виноват, он так виноват! Его единственный друг… Он предал его, но он ведь не понимал… Нет! Этому нет оправданий! Глупый! Глупый! Глупый! — Не смей! Не смей ко мне даже больше подходить, предатель, — тот отдергивается от прикосновений, будто и не были они никогда знакомыми. Хлопок двери перед носом заставляет Колю уронить банку с медом на пол. Стало в мгновенье тихо и пусто. Пьер, должно быть, так же себя чувствовал. Миша и Коля оба скатятся вниз по двери и тихо прошепчут заповедь на много лет вперед: — Ненавижу новый год…