По течению

Весна сорок второго постепенно вступала в свои владения. Уверенность, так наполнявшая людей, что бравые советские солдаты погонят гитлеровских захватчиков и эта страшная война закончится, таяла с каждым днем, уступив место неизбежному принятию и унынию. В деревне на северо-западе Украинской ССР всё больше царили упаднические настроения, область плотно засела под немецкой оккупацией. От первых направившихся на защиту рубежей родины мужчин, вестей не было, что заставляло делать неутешительные выводы. Немцы взяли деревню почти беспрепятственно. Да и кому сопротивляться? В деревне остались немощные старики, бабы да дети. Солдатские сапоги чётко ступали по брусчатке и по разбитым пыльным дорогам. Гудела, грохотала тяжелая техника, тарахтели мотоциклы, дребезжали гусеницы танков. По селам прошла армия. А сразу за ней пришли подразделения СС, чтобы установить свой порядок — жёстко и жестоко расправиться с коммунистами, евреями, цыганами и вообще со всеми, кто вызывал у них хоть какое-то подозрение или неприятие. Назначили старосту, вооружили полицаев, наделив последних полномочиями рыскать по домам и обязав сообщать об актах неповиновения и укрывательства партизан. В этой деревушке и жила Катя Ковалёва с семьёй: пожилой больной отец с матерью, старший брат и две сестрёнки. Брат в самом начале боевых действий вступил в ряды Красной армии и умчался на запад. На Катины плечи легло и без того нелёгкое бремя заботы о семье. Ненасытные нацисты отбирали почти всё продовольствие на нужды рейха и армии, поэтому девушке приходилось работать с раннего утра и до заката, чтобы в семье было хоть немного еды. Закончив труды на поле, Ковалёва возвращалась домой и до глубокой ночи ткала, чтобы в выходной пойти на рынок и обменять рубаху или штаны на муку или яйца. Война случайно застала Катю в деревне: закончив школу, она уехала в крупный город, расположенный едва ли в полста километрах, там трудолюбивая и смышлёная девушка поступила в университет, изучала филологию, о чем счастливая мать не уставала твердить при каждой встрече с соседками несмотря на то, что Катя училась там уже четыре года. После экзаменов она приехала в родной дом, и хотела было возвращаться, как началась война. Отца хватил тяжелый удар, он едва ли мог сам передвигаться, оставить одну мать и маленьких сестёр девушке не позволяла совесть. Да и о какой учёбе могла идти речь, когда вокруг такое творилось. Стоит отметить, что никто из односельчан не думал даже сдать девушку гитлеровцам, ни словом, ни намёком не обмолвились оккупантам, что девушка неместная и, вдобавок, языком владеет. Это тайное знание порой помогало Кате, проходя по улице слышала если, что немцы хотят покуражиться, предупреждала подружек, и сама тихо сидела. Вот, в очередную субботу, Катя встала с первыми лучами солнца, еще даже пяти не было, собрала нехитрую корзинку и направилась в соседнее село, на рынок. Путь был несложен — выйти из деревни, пройти через поле, пересечь железнодорожные пути, да через лесок выйти к деревне. Утро обдавало свежей прохладой, заставляя девушку сильнее кутаться в платок, да быстрее шагать. Едва Катя миновала железную дорогу, по округе пронёсся шум приближающегося поезда. Девушка чуть ускорилась, но не успела она сделать и десятка шагов, как за спиной раздался ужасающий грохот, лязг, поднялась пыль, полетели ошметки земли. Откинув корзинку, Катя упала на живот и, проскользив несколько метров по инерции, замерла, затаив дыхание. При падении она больно ободрала ноги, в руку впилась какая-то ветка, а простенькое голубое платье, мало того, что было безнадёжно испачкано, так еще и надорвалось, зацепившись за сук. За спиной поднималось облако пыли, были слышны крики. По всей видимости, кто-то повредил железнодорожные пути, и немецкий состав только что сошёл с рельс. Нужно было немедленно убираться отсюда, если кто-то увидит её здесь, даже слушать не станут — не поздоровится. С противоположной стороны железнодорожного полотна уже слышался приближающийся рокот мотоциклов, времени на раздумья оставалась всё меньше, дорога к родной деревушке была закрыта. Схватив свою корзинку, Катя сначала ползком добралась до кромки леса, а затем, поднявшись из последних сил побежала вглубь чащи, дальше от деревень. Никакого другого решения, кроме как пересидеть в лесу шум, а под покровом ночи вернуться в свой дом, девушка придумать не смогла. Страх гнал Катю сквозь уже довольно плотные заросли леса, а останавливаться было страшно. Шум немецкого транспорта и отрывистая речь будто засели в ушах беглянки. Наконец, когда и железная дорога, и деревни, остались далеко позади, она смогла заставить себя остановиться и оглядеться. Увидев неподалёку поваленное дерево, Катя села на него, чтобы отдышаться. Но не успела она сделать и пары глубоких вдохов, как на её рот опустилась большая ладонь. Испугавшись, Катя дёрнулась, но сильные руки удержали её на месте, а перед лицом мелькнуло острие ножа. Физически подняв девушку с бревна, некто завязал ей глаза тряпкой и толчками в спину повёл вперед, не издавая ни звука. Помня про нож, Ковалёва тоже не решалась завести диалог, молча шагая, куда наказывал неизвестный похититель. Буквально несколько минут хода через плотные заросли, потом резкий спуск вниз и вот, послышался приглушенный гул голосов, который, впрочем, сразу затих. Отметив про себя, что речь родная, Катя чуть успокоилась. Когда с неё сорвали повязку, она обнаружила себя в тёмном помещении, освещаемом едва пробивающимися из-под крыши лучами света. В импровизированной землянке находилась группа молодых людей, собравшихся вокруг мужчины в потёртой гимнастёрке, в которой с трудом опознавалась форма солдата Красной армии. — Товарищ командир, разрешите доложить! — звонкий голос раздался прямо за Катиной спиной. Мужчина кивнул, побуждая продолжать — недалеко от места успешной атаки была замечена девушка, не из нашей деревни. Я решил привести её сюда для дальнейшего разбирательства. Тот, к кому обратились командиром, повернул заинтересованный взгляд на Ковалёву и спросил: — Дивчина, как твоё имя? — Катя. Катя Ковалёва. — она хотела было заикнуться об имеющемся у нее аусвайсе, но решила, что это вряд ли поможет, скорее разозлит людей. — И что же ты, Катя Ковалёва, делала в такое время вдали от дома? — усмехнувшись спросил мужчина. — Я шла в соседнее село, в Заречье, на рынок. — начала рассказывать девушка — С пустыми руками? — перебил её «командир» — Нет, не с пустыми, вот корзинка с ней была — обойдя её, светловолосый парень протянул командиру её корзину. Так Катя впервые увидела своего похитителя. — Да и в Заречье действительно рынок есть, туда со всей области люди с пожитками направляются — продолжил юноша. — Никита, ты видел, что при ней корзина, и знал, что в деревне происходит, на кой ты её сюда потащил? — Михаил Васильевич, не серчайте — испугался я, и за неё, и за нас. Коли она из немчур, так близко к нашему лагерю подобралась, а коли нет — так они территорию прочёсывать сейчас будут, нашли бы, да запытали. Тут безопаснее будет. Пущай пересидит. Никита умоляюще посмотрел на, безусловно, главного в отряде человека. — А ну как она выдаст наше расположение? — Прищурив глаз продолжил Михаил Васильевич — Не выдаст! Я же ей глаза завязал — хохотнув парировал парнишка. — Не выдам, миленькие — вступила в диалог Катя — позвольте тут до темноты пересидеть, а там домой вернусь, у меня тятька болеет и две сестрёнки дома, кушать хотят. Я никому-никому не расскажу ничего — продолжила упрашивать девушка, подкрепляя свою речь качанием головы и взглядом, полном мольбы. Глубоко вздохнув и махнув рукой, Михаил Васильевич позволил девушке остаться в землянке до темноты. — Ты это… не серчай, ежели напугал — с улыбкой от уха до уха к Кате подошёл Никита — не хотел, чтобы ты шума наделала. Я с самого начала знал, что ты наша, советская. Если б ты верещать начала, точно бы приманила к нам кого, вот и закрыл тебе рот, да пригрозил. Катя в ответ только улыбнулась: — Слушай, а то, на железной дороге, ваших рук дело? — осторожно поинтересовалась она — Наших! — с нескрываемой гордостью ответил Никита — немцы по этому перегону оружие для своих гоняют, теперь не будут! — В мальчишечьих голубых глазах засияли лукавые искринки, которые заражали желанием улыбаться. — Вы как партизаны, получается? — продолжала сыпать вопросами девушка — Ну вроде как да. МихалВасилич, вот, старлеем был, но его часть в окружение попала, он сюда выбрался и нескольких ребят своих вывел. А я в пути к ним прибился. — громким шёпотом повествовал парень. — Боец, ты там особо-то не трынди! — раздался недовольный голос из угла, на что юноша чуть стушевался, и больше про отряд не рассказывал, предпочтя это повествованию о своей жизни. Никита Мищанчук до двадцати лет жил с матерью и отцом на самом юге Белоруссии, после школы пошёл в училище, хотел стать плотником — очень рукастым парнем был. Когда его село сравняли с землёй фашисты, он спрятался в лесах, в надежде натолкнуться на своих. Удача повернулась к нему лицом, всего через несколько дней он примкнул к отряду старшего лейтенанта Литвинчука и вот они потихоньку продвигались на восток, устраивая возможные диверсии в пути. Когда начало вечереть, Катя засобиралась домой, понимая, что родные места себе не находят, переживая за неё. Никита, за весь день так и не наговорившийся с девушкой, вызвался аккуратно вывести её к деревне. В сумерках, пытаясь ступать как можно тише, они передвигались по лесу, держась за руки. Рядом с этим юношей Ковалёва чувствовала себя спокойно, тёмный лес не казался таким страшным. Вот, они пересекли железную дорогу, чуть ниже того места, где утром произошла диверсия и стояли на окраине деревни. — Дальше, наверное, я лучше одна — сказала Катя — спасибо тебе, что проводил — девушка развернулась, чтобы направиться к своей деревне. Но вдруг Мищанчук схватил её за запястье, тем самым остановив. — Подожди, — лицо у Никиты впервые за день стало серьёзным — там что-то не так. Катя изумленно покрутила головой, и правда, обычно с наступлением темноты жизнь в округе словно замирала, жители деревень старались не привлекать внимания ни к себе, ни к своим домам, потому не шумели и свет не жгли. А сейчас, несмотря на поздний час, от центра шло свечение и слышались громкие голоса. Девушка недоумённо посмотрела на своего спутника, а тот, взяв её за руку, огородами, ползком направился на звук. От увиденного, у Кати захватило дух, а Никита, второй раз за день был вынужден плотно зажать ей рот рукой. Девушка в приступе истерики пыталась вырваться, и парню ничего не оставалось, кроме как лечь на неё сверху, продолжая своей ладонью гасить возможные звуки. — Тише, дурёха, ты им уже ничем не поможешь, а к нам внимание привлечёшь. На небольшом пятачке по центру деревни немцы сколотили деревянную виселицу, на которой, словно тряпичные куклы, болтались пять тел Катиных односельчан. Офицер вермахта, стоявший на эшафоте, громко вещал: — За неповиновение новому режиму, нанесение тяжело поправимого вреда войскам Великого Рейха, пособничество партизанам и гибель немецких людей вы будете наказаны. Рядом стоял невысокий мужчина, лет пятидесяти, который с грубым лающим акцентом вторил за гитлеровцем, переводя его слова для жителей деревни. — Эти пятеро — продолжил свою речь военный — не в полной мере искупают ущерб, нанесённый нашей великой нации, поэтому… Из толпы прикладами вытолкали несколько десятков человек, а после также, прикладами в спину их затолкали в избу. Закрыв дверь на засов, немецкие захватчики облили избу горючим и подожгли. Деревянная постройка за мгновения оказалась охвачена огнём, Катя, не в силах отвести глаз наблюдала за казнью ни в чем неповинных людей, сопровождаемой отрывистой немецкой речью. Офицер продолжал рассказывать, что партизанские вылазки будут пресекаться и караться самым жестким образом, но его речь прервал визг и вой деревенских баб. Чтобы прекратить его, немцы открыли огонь по земле прямо перед столпившимися деревенскими жителями. Никита слез с Катиной спины и легонько потащил её за ворот платья назад, мол, пойдем, надо уходить. Тело девушки будто налили свинцом, лишь по щекам текли крупные слёзы. Среди тех, кого затолкали в уже тлеющее здание, была вся её семья.