По течению

Тем же путём они вернулись в землянку, не произнеся ни слова. Идти по лесу, освещенному заревом огня, было страшнее, чем по абсолютно темному, каким он был по пути в деревню. Ноги у Кати были словно ватными, а мозг отказывался воспринимать увиденное. Войдя в землянку, ребята привлекли к себе всеобщее внимание. Никита посадил девушку на скамейку и повернулся к своим. — Вы чего вернулись? — спросил один из партизан — Заплутали что ли? — Не заплутали мы — резко ответил Никита. От веселого беззаботного юноши следа не осталось — за паровоз свой немцы полдеревни живьем сожгли. У ней, кажется, из родных кому-то досталось. Эти слова больно полоснули по сердцу Кати, до сих пор не произнесшей ни звука, перед её глазами снова всплыл образ матери, немного растерянно оглядывающейся, когда гитлеровцы подталкивали её в сторону избы и сестёр, которые боязливо жались к мамкиной юбке. Издав непонятный то ли стон, то ли вскрик, Катя уткнулась в колени и заплакала. Один из партизан подсел к ней и попытался обнять, но девушка вывернулась и с перекошенным от ярости лицом отскочила в сторону. — Не подходите ко мне — сквозь зубы проговорила она — это вы, вы во всём виноваты! Землянка погрузилась в молчание. — Рельсы они повредили. Да их завтра же починят, и будут немцы также по ним поезда свои гонять. А семью мне кто вернёт? Кто? — взвыла она и упала на пол в слезах. — Да Катя, никто же не знал, что так будет — попробовал заговорить Никита, но Михаил Васильевич положил ему руку на плечо, тем самым показав, что лучше сейчас не приставать к девушке. — Не серчай на неё — на тон тише обычного проговорил он — это от переживаний она так. Дай ей проплакаться, а на утро поговорим уже. Так Катя осталась в партизанском отряде Михаила Литвинчука. Путь в родную деревню ей был заказан, да и возвращаться в место, где погибла вся семья было страшно. Зато, как оказалось, в лесистых районах северной Украины была развёрнута целая сеть партизанского движения. Это были отнюдь не случайные одиночки, а целая структура, в рядах которой присутствовали и партийные деятели, и военные, и горожане. Чаще всего, отряд, в котором осталась Катя занимался просто сбором информации — заходили в середине дня в деревню и слушали, смотрели, считали. То входящих в администрацию немецкую, то расположение связных кабелей, а то и количество проехавших в обе стороны вагонов. А порой им нужно было передать полученную информацию другим отрядам. После одной из вылазок Катерина с Никитой записав особым шифром добытые сведения, двинулись в сторону места дислокации своего отряда. Проведенные в отряде дни сблизили молодых людей, на задания они всегда отправлялись вместе. Никите было совестно, что косвенно по его вине девушка осталась совсем одна, поэтому он старался проявлять к ней добродушие и во всем помогать. Внезапно, из чащи леса навстречу им вышли несколько мужчин в гражданской одежде с оружием в руках. Растерянно обернувшись, ребята увидели, что сзади из-за деревьев выходит еще трое вооруженных мужчин с белыми повязками на предплечьях. — Попались. Сомнений не было — это полицаи. Ребят доставили в ближайшую деревню, где радостно отчитались, что вот, поймали двоих партизан. Расквартированные там офицеры были очень довольны проделанной работой, особенно их заинтересовали бумаги, которые нашли при задержанных. Однако, ни Катя, ни Никита не обмолвились ни словом, ни при совместном допросе, ни по отдельности. Взбешённый гитлеровец рыкнул, чтобы готовили виселицу. Избитых ребят вывели из здания, и пинками в спину начали подгонять к эшафоту, как вдруг рядом раздался голос: — Стоять. Из того же здания вышел ещё один военнослужащий Рейха, он едва скользнул глазами по Никите, но задержал пытливый взгляд на Кате. Его лицо будто озарила какая-то догадка. Запустив руку в карман галифе, он достал оттуда клочок материи. Материи белого цвета с синими цветками. Тот самый клочок ткани, оторвавшийся от платья при падении у железной дороги. Продемонстрировав ткань окружающим, немец отметил ужас, промелькнувший в глазах у девушки. — Искал медь, а нашёл золото — проговорил офицер — Мы везём их в город.

***

Нанеся ещё несколько ударов ногой в живот лежащей Кати, мужчина сделал пару шагов назад и удовлетворенно окинул взглядом результат своих действий. Это был худощавый офицер с несколько крысиными чертами лица, глаза были водянистого оттенка, редкие светлые волосы едва ли маскировали лысину. Но самое жуткое было, что он ни о чем не спрашивал, ничего не требовал. Просто молча избивал доставленную девушку. Путь от села, где их задержали был недолог: спустя пару часов, тряска по разбитой гусеничной техникой дороге, сменилась мягким ходом, ознаменовав прибытие в крупный город. Сидя в кузове грузовика со связанными руками и отвратительно пахнущей тряпкой на глазах, Катя гадала, какая участь ей уголовлена. Всю дорогу молодая партизанка настраивала себя на возможные допросы, но она оказалась совершенно не готова к безмолвному избиению, которое началось, как только с глаз вошедшей в мрачное подвальное помещение девушки сорвали повязку. Дверь в камеру со скрипом отворилась. — Герр гауптштурмфюрер Лаубе, разрешите присутствовать при допросе! — звонким голосом, полным восторга, обратился вошедший. Ковалёва разлепила глаза, чтобы посмотреть на вопрошающего. Это был совсем молодой парень, едва ли сильно старше самой Кати, лицо которого светилось энтузиазмом. — О, унтерштурмфюрер, когда он начнётся — всенепременно. Пока что я просто поздоровался с нашей гостьей. Сейчас время знакомства с её дружком, Фридрих уже с ним, к слову? — Так точно! — с неугасающим задором отрапортовал юноша. Пнув ногой по лицу лежащую девушку, гауптштурмфюрер надел предварительно снятый китель и мужчины покинули помещение, громко хлопнув дверью напоследок. Катя лежала на бетонном полу, свернувшись калачиком, не решаясь даже вздохнуть. С трудом верилось, что это закончилось и страшно было надеяться, что ее оставили в покое надолго. Мысленно отсчитав минуту, она аккуратно ощупала нос, мрачно констатировав, что, скорее всего, он сломан. Опёршись на ладонь, девушка попыталась встать, но была прервана вновь открывающейся дверью. В неё впихнули сильно избитого Никиту, за ним вошли несколько эсэсовцев, а замыкал процессию мужчина, в котором Катя узнала того самого человека, что переводил для жителей её родного села перед расправой за сошедший с рельс поезд. Парный допрос ничего не дал гитлеровцам: сколько ни наносили они ударов, как бы ни стращали партизан, юноша с девушкой не проронили ни слова. Утомившись от бессмысленного занятия, гауптштурмфюрер приказал разместить ребят в разных камерах и пообещал продолжить утром. Ночь, проведенная в холодном сыром помещении, по габаритам больше похожем на вагончик — такое же узкое и вытянутое — сменилась утром. Кормить их, разумеется, никто не собирался, и когда за Катей пришли, она почти с надеждой подалась навстречу. Чем раньше немцы поймут, что она им ничего не скажет, тем быстрее они её убьют, избавив от мучений. Молодой конвоир грубо впихнул еле передвигающую ноги Катю в помещение, где её допрашивали вчера и, усадив на стул, начал привязывать её руки к спинке сзади. Однако, едва сделав пару движений, он отвлёкся на шум в коридоре и выглянул за дверь. Катя с изумлением пошевелила руками, не веря в свою удачу. Так и есть: незакрепленная должным образом верёвка свободно гуляла по запястьям и в любой момент норовила соскочить. В голове девушки начался безумный мыслительный процесс, который оказался прерван звуком шагов в коридоре. Твёрдая четкая поступь не оставляла никаких вариантов — к помещению приближался немецкий офицер. Катя вывернула руки, придав им такое положение, чтобы верёвка не соскользнула раньше времени. Дверь открылась, в неё стремительно вошёл уже знакомый Ковалёвой гауптштурмфюрер Ганс Лаубе, за ним боязливой тенью просочился переводчик, замкнул процессию совсем молоденький рядовой, закрывший дверь и оставшийся у неё, как часовой. Лаубе уселся на стул, стоящий напротив девушки, и заговорил: — Начну, как обычно, по-хорошему — однако, его голос, как и выражение лица, ничего хорошего не сулили. Да и трудно определить, что именно из того, что делали с ней оккупанты, можно было причислить к «хорошему». — Где стоянка партизан? — спросил офицер, переводчик тут же продублировал вопрос по-русски. Тишина. Размашистая пощёчина. — Что написано в бумагах? Тишина. Размашистая пощёчина с другой стороны. — Что ты знаешь о диверсии на железной дороге? Вновь молчание послужило ему ответом. Оскалившись, он медленно достал из ножен кортик. — Раз ты не пользуешься своим языком, может я его отрежу? — оглядывая оружие спросил нацист. Почувствовав, как участилось сердцебиение девушки, он ухмыльнулся и поднес нож к ее лицу — последняя попытка, где… В этот момент, доведённая до отчаяния Катя, резко вскочила на ноги, в мгновенно освобожденных от верёвки руках оказался стул, которым она нанесла несколько ударов по голове Лаубе, не ожидавшего ничего подобного от узницы. Молодой конвоир в ужасе отшатнулся к двери, в противоход ему кинулся переводивший офицер, в ноги которого и отбросила стул загнанная в угол девушка. Запал адреналина прошёл, Катя начала осознавать, в какую ситуацию сама себя втянула. Гауптштурмфюрер медленно поднимался на ноги, потирая ушибленное лицо. — Тебе конец — прорычал он. Переводчик молчал — но последние часы перед казнью ты запомнишь, это я обещаю. Катю отволокли в соседнюю комнату, где на вывернутые руки подвесили ее к цепям, свисающим с потолка. Вынужденная застыть в неестественном положении девушка пыталась балансировать на носочках, чтобы облегчить давление на плечевой сустав. Буквально через четверть часа в камеру вошел Лаубе, медленно приближаясь к жертве, всё тот же переводчик проследовал за ним на центр комнаты и дублировал все его слова. — Вновь мы с тобой одни, ты надежно зафиксирована и на этот раз никакие милые оплошности нам с тобой не помешают. С этими словами он нанес первый удар девушке в живот. От удара у Кати сперло дыхание, а плечи вследствие воздействия пронзила резкая боль. — Напоминаю, у тебя всегда есть возможность это остановить, нужно лишь начать отвечать на вопросы. Где стоянка партизан? Выждав с десяток секунд, мужчина понял, что не услышит ответа и достал из ножен кинжал, которым угрожал девушке в соседнем помещении. — О, нет — увидев тень ужаса в глазах девушки, расхохотался военный — Это наградное оружие офицера Рейха. Я не буду марать его твоей грязной кровью. Эта фраза привела пленницу в изумление, зачем же он тогда его достал? Гауптштурмфюрер подошел вплотную к Кате и твердым уверенным движением разрезал плате по боковому шву. Ткань соскользнула с изнеможденного тела, оставив свою владелицу практически обнаженной напротив офицера. — Обычно раздетые девушки более сговорчивы — поделился своим наблюдением Лаубе, убирая оружие в ножны — посмотрим, относится ли это к тебе. Что зашифровано в твоих бумагах? Тишина. Сняв китель, мужчина взял в руки кнут, максимально медленно обошел свою жертву, а затем резко размахнулся и нанес болезненный удар по обнаженной спине девушки. Катя лишь шумно выдохнула через нос. Не успела она сделать вдох, как на спину градом обрушилось ещё с полдюжины ударов. Невероятным усилием воли ей удалось сдержать рвущийся наружу крик. — Кто и как устроил диверсию на железной дороге? — Разбавил тишину очередным вопросом мучитель. Пара минут затишья, гауптштурмфюрер положил кнут и вышел из помещения. Отдав какое-то распоряжение, он довольный вернулся и нанес еще несколько ударов по и без того израненной спине девушки. Сдерживать шипение уже не удавалось. Вдруг, дверь открылась, вошел молодой конвойный с ведром в руках. Офицер, хищно ухмыльнувшись, надел китель и отойдя к двери, объявил: — Сейчас тебе добавится новое чувство. Уверен, ты оценишь — и кивнул конвойному. Тот окатил содержащейся в ведре жидкостью спину Кати. Это оказалась сильносоленая вода, от жуткой щиплющей боли девушка не сдержалась и заскулила. — О, так ты оказывается не немая — притворно удивился Лаубе — Оставляю тебя наедине с твоими ощущениями. И все трое мужчин покинули камеру, оставив босую обнаженную девушку балансировать на цыпочках с вывернутыми руками и нестерпимой болью на спине.