Лесник

Рассвет озарил первыми лучами комнату, и Герман устало потянулся, лежа на широкой, хоть и старой двуспальной кровати. Скривился. Зашитые раны тут же отозвались вспышкой боли. Он на мгновение оскалился, сжимаясь, полежал так. Пошарил ладонью возле себя, но в кровати он был уже один. Лесник присел, глянул на пустую, уже остывшую половину кровати. — Блин, вот же резвая! — выдохнул он и удовлетворенно опустился назад на смятую подушку. Заложил руки за голову и невольно улыбнулся. План, придуманный еще дома, сработал безошибочно. Мария, как и любая женщина имела большую слабость к слабым и нуждающимся. Он приперся к ней после того, как, наконец разгреб весь геморрой, свалившийся на него после убийства этого самого медведя. Проблема в самом деле появилась достаточно серьезная, учитывая то, что раны его оказались не такими уж и опасными. Пострадала только кожа. И то, зашили одну рану на боку и одну на бедре. Поэтому, когда он пришел в лесничество, Степан Карлович — главный лесничий, смотрел на него очень косо. И все же, в очередной раз Герман выкрутился. Даже успел в сельский магазин, чтоб не прийти в гости к Маше с пустыми руками. Но все же уже у нее получил люлей за то, что шастал долго, и не пришел сразу. Тем более раненый. И “раненый” тут же был отведен в спальню, уложен в кровать, накормлен, напоен и обласкан. А позже еще и умудрился-таки дорваться до сладкого и устроил учительнице неплохой такой сексмарафон. Правда в этот раз его позиция в этом марафоне была скорее пассивной. Нужно было и дальше держать марку, прикидываясь едва ли не умирающим. Неизвестно, сколько удалось поспать часов в эту ночь, но настроение у Германа было довольно-таки неплохим. Да и сладкая ломота в теле говорили о том, что время было потрачено не зря. Конечно, пах еще немного ныл от перенапряжения, но вспомнив, как изгибалась ночью Маша, сидя на его бедрах, с какой страстью опускалась на всю длину его дружка, мужчина мечтательно зажмурился. С Машей ему было очень хорошо. Не раз Герман задумывался, что она станет его второй женой, но стоило ему только заговорить об этом с ней, то Мария тут же пресекала эту тему. Наверное, она тоже любила его, вот только был ряд причин, который заставлял женщину держать молодого любовника на расстоянии. Во-первых Маша была глухой. Глухой от слова совсем. Она работала учительницей в интернате для слабослышащих детей, в райцентре. И, хотя Герман мог общаться с ней посредствам языка жестов, который он знал, но женщина считала, что не сможет стать хорошей женой для молодого мужчины. А о совместных детях вообще не могло быть и речи. Все доводы Германа о том, что никакое потомство ему и нафиг не сдалось, игнорировалось. У Маши была дочь Ульяна вторая причина. Девочка тоже была глухой, девочка была подростком со всеми вытекающими из этого проблемами. И мать пыталась оградить растущую дочку от молодого мужчины, опасаясь некоторых нехороших последствий. И все слова Германа о том, что ему нужна именно она, а не мелкая пигалица, не достигали мозга женщины. А в-третьих, Мария была намного старше Германа. В то время, как леснику только исполнилось двадцать пять, Марие шел уже тридцать седьмой год. И, хотя она совершенно не выглядела на свой возраст, будучи маленькой, субтильной, голубоглазой блондинкой, довольно спортивной и активной, но ей было стыдно иметь такого молодого мужчину рядом. И все же их очень сильно тянуло друг к другу и у женщины не хватало иногда воли послать его куда подальше. А еще ей элементарно не хватало простого мужского тепла. И он, казалось, умело пользовался ее слабостью. Маша практически уже одетая, заглянула в спальню и бесшумно притворила за собой дверь. Как женщина умудрялась так бесшумно двигаться, мужчине было неведомо. Но он коротко улыбнулся, приподнимаясь на кровати и тут же заключил ее в свои объятия. Крепко поцеловал и попытался уложить рядом с собой но она отодвинулась в сторону, сделав строгое выражение лица. “Мне уже пора уходить на работу!” — показала она знаками, но лесник отрицательно покачал головой. “Останься, напиши на работу, что заболела”, — он умоляюще уставился на нее, но теперь уже Маша начала отрицательно мотать головой. “Нет, моя работа очень важная!” — показала она, но в этот момент мужчина посадил ее себе на колени и снова приник к ее губам в поцелуе. Женщина на мгновение замерла, вяло отвечая на его ласки, но, когда он попытался расстегнуть пуговицу на ее блузке, уперлась ему в грудь руками, отодвигая от себя. В этот момент дверь со стуком отворилась и на пороге возникла дочь Марии, Ульяна и принялась настойчиво махать матери. Ровно до той секунды, пока не заметила в комнате лишнего персонажа. Все трое замерли, переводя взгляд друг на друга. — Твою мать! — выдохнул лесник, а Мария вдруг сжала губы и указала шестнадцатилетке на дверь. Та пулей вылетела прочь, а женщина развернулась и шлепнула мужчину ладонью в лоб. “Дурак! — указала она отворачиваясь — Одевайся, нам ехать пора!” — Облом, — выдохнул Герман. Вздохнул, и начал натягивать одежду. Стало даже слегка стыдно, что малолетка оказалась невольным свидетелем личной жизни своей матери. Поэтому, когда он выходил из их дома, то старался не смотреть обеим в глаза. Только, когда уже Мария садилась в машину, подошел к ней и положил руки на плечи. Поцеловал. “Когда я могу приехать в следующий раз?” — спросил он, но женщина не удостоила его ответа, показав в воздухе неопределенный жест. Он проводил уезжающий внедорожник взглядом и сел за руль своего старенького УАЗика. В центре села он оказался еще до того, как открылось сельпо, поэтому поставил машину недалеко от клуба и задремал на водительском сиденье, запахнувшись в бушлат, спрятав в нем голову. Приснилась ему Марина — умершая жена. Такая, какой видел он ее в день их свадьбы. Красивая, черноволосая, с зелеными, словно изумруды, глазами и ослепительной улыбкой на коралловых губах. Она кружилась в танце, наряженная в бело-голубое свадебное платье и подол его легким цветком порхал в воздухе, чуть приоткрывая ее обворожительные длинные ноги. Вся такая нежная, хрупкая, словно цветок. Цветок, который сорвали, растоптали и выкинули в грязной подворотне, словно тряпка то была, а не человек. Проснулся он внезапно. Вздрогнул, осмотрелся по сторонам и горестно вздохнул. Ударил по рулю, едва не вывернув тот и заметил корову, которая шарахнулась в сторону от его машины. Он посмотрел в боковое зеркало и натянул на голову капюшон пайты, которая была на нем под бушлатом. Надвинул сильнее на глаза. В свете рассветного солнца глаза его искрились золотом. На благо, пастух, гнавший стадо на пастбище, был его далеко позади и не заметил ничего предосудительного. — Успокойся ты уже, — прошипел Герман, глядя на себя в зеркало, — прошлого не вернешь. Взглянул на часы, чертыхнулся и вылез из машины. Нужно было стремглав лететь домой, а он совсем забыл купить то, о чем просила оставшаяся там на хозяйстве девчонка. Продавщица сверлила его долгим, очень странным взглядом, но говорить ничего не стала. И все же Герман понял, что сплетни о его утреннем посещении и покупке разных непотребных вещей, теперь долго будут бродить по селу, пока не превратятся вообще в нечто несуразное. Но, если честно, то ему было абсолютно плевать на их гнилые языки. Купив все, что ему было нужно, Герман вышел из сельпо и побрел к соседнему с магазином дому, в котором жил знакомый его мясник. У него лесник не раз уже закупал мясо для своих волкособов в те времена, когда не было у него собственных запасов. Мужчина радушно принял постоянного своего покупателя. Выложил все, что тому было нужно, не задавая глупых вопросов и уже нагруженный пакетами продуктов, подошел лесник к машине, загрузил в багажник и встал рядом перекурить перед дорогой. В машине старался не курить, так как был голоден и не хотел, чтоб начало тошнить в пути. — А ты все тут ошиваешься, свинячий выпорток! Не сдох еще в своем лесу, как рвань подзаборная, — достаточно звонкий еще женский голос заставил Германа едва ли не подавиться дымом. Посмотрел в том направлении. В стороне, почти на пороге клуба стояла не старая еще, немного полноватая женщина, в черном в мелкую красную розу платке и длинном, практически в пол темно-зеленом платье. Она зло смотрела на мужчину изумрудно-зелеными глазами. Герман обреченно закатил глаза: "Ну, сейчас начнется". — И вам не хворать, Настасья Всеволодовна, — козырнул он ей, мысленно умоляя все высшие силы, чтоб стареющую ведьму сдуло куда-нибудь, — карты подсказали, где меня искать? А то вон, с другого конца села аж пришли. Мимо церкви идти не побоялись. — Смешно! — прошипела женщина, все так же не сводя с него злого взгляда. — Нет, решила просто посмотреть, сильно тебя медведь потрепал, как люди говорили? — И как, довольны? — Скорее разочарована. Надеялась, что хоть что-то зверь тебе все-таки оторвал. Не знаю, какие силы тебя защищают, но, видать, ты у них в почете. — Да нет, что вы, я ж не вы, ни к каким потусторонним силам не обращаюсь. Просто умею защищаться. — Язви-язви. Что, одну в гроб загнал, теперь за другую принялся? — голос женщины приобрел слегка истеричную интонацию. Ну, вот зачем она это начала. Герман понимал, что рано или поздно она бы начала эту тему. Морально даже пытался подготовиться. И все же это был удар под дых. Лесник зарычал, сбрасывая маску приветливой язвительности. — В том, что Маринки не стало — не моя вина. — Если бы ты не потянул ее в город, то она сейчас была бы живой и здоровой и без разных выродков под сердцем! Казалось, что из ушей у Германа в этот момент пошел пар. Очень захотелось подойти к сучке и оторвать ей черный, змеиный язык вместе с куском рта. Но мужчина до хруста сжал кулаки, запирая ярость глубоко внутри. Подошел к отступившей от неожиданности Настасье, нависая над ней горой. Из горла его невольно вырвался утробный рык. — Она сама бежала из вашего змеиного гнезда. Она спасала себя! Поэтому и вышла за меня, поэтому и стремилась в город. Вы били ее. Не надо сейчас ничего говорить, вся деревня видела, как вы метлой ее гнали, когда узнали, что она крещение приняла. Что в подвале закрывали и участковый забрал ее у вас.Вы ведь хотели, чтоб она стала ведьмой, вы и ваш папаша! Чтоб вышла за того, кого навязывали ей вы. Вы сами уничтожали свою дочь. Я любил ее, а вы можете сказать то же самое?! — Ты уничтожил ее! Что же ты, если любил ее, то не сохранил? Ей горло перерезали, а куда ребенка дели? А? Твоего сына! Ты нашел его тельце? Так-то ты ее любил! Лучше бы сдох еще в армии! Герман зарычал, наступая на женщину. Ведь во взгляде ее в это время не было боли, нет. Там было торжество! Злорадство! Будто не говорила о самом страшном моменте в своей жизни, а рассказывала что-то очень веселое. — А ну, нечисть, разошлись в стороны! — густой бас заставил обоих замереть. Лесник тяжело дышал, приходя в себя, а женщина фыркнула зло, развернулась и быстрым шагом направилась прочь от клуба, ведь напротив них, облаченный в рясу стоял местный священник, отец Михаил и похлопывал по ладони большим посеребренным крестом. Настасья знала, что поп может осенить ее знамением и, как опытная ведьма, постаралась смыться как можно быстрее. Герман же не стал смываться. Просто замер. — Ты чего творишь, шелудивый? — Михаил подошел к нему поближе и теперь говорил так, чтоб никто посторонний не слышал их. — Решил рассекретиться? Так я первый, кто тебе пулю тогда пустит в лоб. — Серебро убрал! — рыкнул в ответ лесник. — Не уберу. Так быстрее в себя придешь. Ты себя видел, нечистый? У тебя глаза светятся. Хочешь, чтоб Настасья растрепала всему селу, кто ты есть на самом деле? — Она ничего не знает, — пробурчал в ответ Герман. — Уверен? — на лице священника заиграла саркастическая улыбка. — Да убери ты серебро, брюхо жжет! — лесник отступил на несколько шагов. — Я уже ни в чем не уверен, даже в том, что ты никому ничего не сказал. — Тайна исповеди, забыл? — Я язычник, забыл? — Но был-то православным. Еще в армии остатки веры в тебе были. А я умею хранить секреты. А теперь собрал руки в ноги и вали отсюда, пока не стал кем-то другим ненароком! — Еще не полнолуние. — Но сейчас был недалек от этого. — Погоди, не все еще купил, — Герман вытащил из машины рюкзак и скрылся в дверях магазина. — Сила нечистая, — покачал головой отец Михаил и вздохнул. На сегодня в деревне порядок между противоборствующими был наведен, вот только надолго ли?