Новое начало

Хороший разговор происходит за бокалом алкоголя. Потому на пути к Сергиевскому Фредди предусмотрительно захватил бутылку отличного бренди. Его познания о Союзе говорили взять водку, однако у американца было исключительное презрение к ней. Шикарно будет приучить русского к правильному алкоголю, словно тот изначально был знаком лишь с чистым спиртом. Это рвение являлось подсознательным и ударяло где-то на подкорках сознания. Остановившись рядом с нужным номером, Трампер ловко поправил полурасстёгнутую рубашку и ударил кулаком в дверь несколько раз. Отрывисто, решительно и неумолимо различимо для хозяина апартаментов. Ухмылка тут же возникла на лице, стоило услышать лёгкий шум с обратной стороны. Анатолий выглянул наружу, и его недовольное настроение считывалось мгновенно с нахмуренного лица. Фредерик — точно не тот, кого он ожидал увидеть сейчас. Не проблема для американца. Сомнение тем не менее туманно засверкало в глазах русского. Воспоминания о вечере не ушли просто так. Вот только журналист, в свою очередь, принципиально игнорировал те приятные ощущения, что возникли от чужой заботы. Сергиевский до сих пор оставался врагом, и показать уязвимость снова Фредди не смел. — Что тебе нужно? — шахматист вымученно выдохнул. Его настроение сейчас, после ссоры с Флоренс, совсем не располагало к беседе. Однако теперь он не пытался выпроводить колючую занозу в лице Трампера в первую же секунду. Что-то внутри перемкнуло. Открывать истину, ради которой Фредерик здесь оказался, американец впрочем и не собирался. Тогда дверь, что и так могла захлопнуться перед носом, оказалась бы запертой. А выразить благодарность ему не позволяла гордость, которая и без того была перемолота в труху после Мерано. Будучи ещё чемпионом, мужчина держался достаточно крепко и отражал атаки с яркой напыщенностью, но с каждым годом бороться становилось тяжелее. Всё чаще картины из детства резью в груди отдавались и надламывали вытянутую уверенность. Стойкость и циничность была вынужденной мерой безопасности, чтобы не раниться. Но после встречи с Анатолием сломалось всё. И если срыв в Мерано тот не узрел, то бесконечное, непрекращающееся падение бывшего шахматиста, к великому раздражению последнего, заметил пристально. Полностью один Фредерик не справлялся. — Соскучился без разговоров, — абсолютно безразлично пожал плечами журналист и с наглостью проскользнул внутрь. Сергиевский со смешанными чувствами обернулся на американца и с усталостью потёр переносицу, следом закрывая номер. Молча принял поставленные условия. Бутылка в руках Трампера не ускользнула из внимания, и сейчас она была как никогда желанна. Либо же это был просто предлог, почему русский не выдворил своего врага за дверь, а настоящие причины оказались глубоко сокрытыми. — Ты хочешь обсудить вчерашнее? — Анатолий непонятливо вскинул бровь. — Я надеюсь, ты не намерен продо- — Нет, — грубо оборвал Фредди, мгновенно напрягаясь, но спешно попытался успокоить дрогнувшее сердце. — Я не по этому поводу. Американец коротко мотнул головой в сторону кухни и сам двинулся первым. Он быстро нашёл два бокала и разлил бренди, пока Сергиевский догонял его. Намерение расшатать русского и поиграться с его нервами, которые уже давно были ни к черту, бурлило внутри. Хотелось увидеть, как выглядел Анатолий в ярости и в слабости. Хотелось ощутить, какого это. И как было и с интервью, мысли о последствиях откладывались подальше. Слишком велика оказалась жажда получить справедливый обмен на то, что невольно показал журналист своим сломом. Он даже не знал, как умело скрыть тремор рук сейчас, вновь усилившийся некстати. Плевать. Трампер опёрся боком о стол и протянул стакан шахматисту. Усмехнулся: — Как видишь, никакой отравы. Наркотиков тоже нет, не волнуйся. — Ты сам как яд, — холодно процедил Сергиевский. — Стараюсь, чтобы тебя прикончить, — едкость выплеснулась непроизвольно, и Фредди поспешно сделал глоток, подержав алкоголь во рту, дабы заглушить её. Приятный и пряный вкус невольно размягчал американца. Вместе с тем интерес рос с каждой секундой, стоило Трамперу начать увлечённо изучать выражение и мимику чужого лица. Ещё в Мерано Анатолий показался прошлому чемпиону бесстрастным и, без преувеличения, просто механизмом. Игрушкой советской системы. Так и было, пока эта игрушка не решила взбунтоваться против своего кукловода. И как бы Фредди ни извивался во время эфира, кусая, в глубине он ощущал уважение к оппоненту. Даже восхищение и зависть. На удивление, и Сергиевский не стал медлить: отпил приличную долю бренди, верно, желая отвлечься. С американцем это не выйдет. Слишком тщетна и глупа мысль, что с таким человеком можно найти спокойствие. — Так о чём ты хотел поговорить? Фредди замолчал на мгновение. Давить сходу не хотелось — необходимо дождаться действия алкоголя. Постучав по столу пальцами, Трампер зацокал языком, а затем по-псовьи склонил голову. Чёлка спала на лицо. От этого его взгляд стал ещё более щенячьим. — О тебе, милый, — заворковал американец и с наслаждением поймал удивление собеседника. — Ты остаёшься для меня загадкой. — Тебе выдали всю информацию для интервью, — Анатолий скептично нахмурился, а после легко отвернулся. Мгновенно нарушенные личные границы вызывали нервный зуд по телу. — К чему сейчас лезть под кожу? Хочешь ещё что-то скандальное устроить? Поверь, мне уже хватило. Такая ожидаемая реакция. Фредди усмехнулся и сделал шаг ближе, касаясь чужой груди ладонью. Трампер намеренно тянул с ответом, разрывал твёрдость русского близостью, чтобы вырвать как можно больше эмоций одномоментно. А от такого начала диалога Сергиевский уже ощутил мелкий вихрь. — Я не только пешка Уолтера, — американец скривился и закатил глаза. — Представляешь, у меня собственные интересы имеются! Как будто у тебя нет желания узнать получше человека, что разрушил твою жизнь. Анатолий сжал губы в одну побелевшую полосу. Фредерик задел нужные струны. На самом деле, журналист отчасти лукавил. В душе он практически за каждый проступок корил себя, вскипая от чужого неоправданного презрения к собственным действиям. Ответственность за них давила на плечи, прижимала к земле и ломала хребет. Больно до жути. Но внешне хотелось держать маску независимой циничности, просто чтобы не стать жертвой манипуляции. И между тем жгучая обида от вопиющей несправедливости формировала яд в речах. — Я не хотел для тебя такой участи, — порывисто выдохнул Сергиевский и залпом осушил бокал. — Ты не заслужил этого. У Фредди на мгновение по коже дрожь пробежала. Американец не мог понять, был ли русский слишком напряжён, получая второй конфликт подряд, или говорил искренно. Трепетное внутреннее желание поверить в сочувствие Анатолия забилось в грудной клетке. В своих раздумьях Трампер отпил бренди и усмехнулся, выпрямляясь. Захотелось бросить что-то едкое и безразличное, словно пошедшая по наклонной жизнь совсем не волновала. Однако голова вдруг в очередной раз предательски пошла кругом, подкосила и в одну секунду заставила потерять связь с реальностью. Озноб скатился по хребту, и Фредди отчаянным рывком попытался спрятать безудержную тряску. Пересохшее мгновенно горло жгло, всё тело противно взвыло от жажды новой дозы. Окружение поплыло перед глазами. Со сдавленным шипением американец отдёрнулся прочь и рухнул на стул. Стараясь скрыть собственную слабость, он измученно смял лицо руками, а после постучал пальцами по столу. От глаз не укрылось беспокойство, мелькнувшее в чужих радужках. Раздражение мгновенно вспыхнуло в груди. — У тебя прекрасный талант в том, чтобы обрекать людей на страдания, — язвенно ухмыльнулся журналист. С болью барьером взвился защитный рефлекс. — Жена и сын, Флоренс, даже я. И всё это — ради шахмат? Трампер вдруг злобно рассмеялся и отвернулся. Дрожащей рукой он налил себе новый бокал, шумно выдохнул и взъерошил волосы. Фредди понимал Сергиевского. Логика его действий была ему не чужда, и американец прекрасно знал, какую ценность имеют шахматы в жизни Анатолия. И в жизни Трампера тоже. Разменные фигуры — люди вокруг. Мир этот чрезмерно нелепый, он не имел никакой важности, и едва ли хоть кто-то другой осознавал причины действий русского. Как когда-то никто не видел разумности в бывшем чемпионе, так теперь Сергиевский попал в ту же ловушку. Но показать свою близость Фредерик не мог — подсознательно боялся. За всё время люди вокруг него высмеивали и обесценивали американца, потому сейчас, отступив в тень, он ощущал свободу. Болезненно, страдая без должной любви, но без постоянных упрекающих взглядов отовсюду. Это был совсем не тот финал, который желал Трампер. Однако так постоянный страх оступиться и опозориться иссяк — все отвернулись прочь. — Ты лучше меня знаешь, что значат шахматы, — Анатолий холодно выпрямился, но подошёл ближе. Помедлив, он всё же положил руку на чужое плечо. — Фредди, тебе не стоит напиваться. — О, кто-то тут решил в мамочку сыграть? — с шипением дёрнулся американец и гневно вскинул взор. — У тебя уже есть сын, которого ты проебал. Я тебе не ребёнок. Импульс прокатился по телу, и Трампер бездумно выпил весь бренди за раз. Из принципа сделать против чужих слов. Зажмурился только, когда алкоголь ударил в голову, и мотнул ей. Касание даже сквозь одежду жгло. Разум агрессивно пытался восстановить логические связи внутри, перескакивая по мыслям. Фейерверк чувств бил в рёбра с оглушительной силой. Фредди прикусил язык и отмахнулся от руки. — Мне не нужен твой труп в моём номере, — Сергиевский устало выдохнул и покачал головой. — Не беспокойся, помру где-нибудь в подворотне. Взрывная смесь внутри искрами расходилась, насквозь вырывала все существующие в глубине токсины. Это был рефлекс — нападать и драть в клочья, пока не успели уничтожить без следа. Вот только в этой ситуации даже для Трампера это начинало ощущаться неуместным и лишним. Русский, пусть и грыз в ответ, сохранял уважительную дистанцию, что не укрывалось от внимательности журналиста. Постепенно Фредди удалось уловить над собой контроль. Американец расслабленно отвёл взгляд и цокнул: — Ты сам на пороге смерти, Анатолий. Такое привычное напряжение раскатилось меж ними. Трамперу уже было неподдельно интересно, исчезнет ли когда-нибудь это неуёмное желание рвать столь прекрасную холодную глотку. И всё же в этот раз к Сергиевскому противоречиво хотелось приблизиться. Быть может, алкоголь в крови вновь возбуждал желание касаний, которые могли фальшиво отвлечь от гнетущей разодранности и ненужности. Но на деле — одна приторная иллюзия. В чужих руках Фредди до боли давно — никогда — не ощущал искренней и ропотной любви. Потому он вынудил себя привыкнуть к сухим, безнежным и пустым касаниям. В своём безумном внутреннем вихре Трампер стремительно мог пересечь новую грань. Его внешне неуравновешенная смена настроения скрывала под собой лихорадочный поток ассоциаций в океане мыслей. А с опьянением сознание рассыпа́лось взрывами. Царапнув губы, Фредди ощерился и вальяжно повернулся к русскому. В глазах до сих пор — или уже — плыло, но главное взгляд ловко хватал. Анатолий становился всё более растерянным. — Все до единого против тебя. Флоренс тоже отвернулась, когда всё осознала, — язвительно усмехнулся Трампер, играясь с застёжкой перчатки. — Знаешь, а ведь она думала, что нашла человека лучше меня. Того, кто способен отдавать достаточно любви. Иронично, как ты сумел разбить её ещё сильнее, м? Американец глухо рассмеялся и размеренно потянулся, повёл плечами, а после неспешно встал. Хищником он обошёл Сергиевского, сверкая зелёным огнем, и спокойным тоном продолжил: — Ты умудрился добиться, чтобы весь мир отвернулся от тебя. И, как бы ты ни поступил сейчас, это не способно сделать лучше, — смакуя пышущую изнутри озлобленность, Фредди остановился за спиной и стиснул плечи оппонента. Дёрнул лишь ближе и склонил голову. — Ты проиграешь — станешь посмешищем, и все твои прошлые заслуги будут перекрыты ошибками. А если выиграешь, то всё равно продолжишь быть презираемым каждым в этом дрянном мире. Скажи, кто захочет поддержать беженца, предателя и лицемера? Сквозь ткань и ледяную броню Трампер довольно ощутил мелкую дрожь. Порывисто стиснув пальцы, журналист с фальшивой ласковостью прислонился щекой. Мурлыкнул: — Твоя гордыня привела тебя к погибели, и ты знаешь об этом. В одно мгновение Анатолий сорвался на разодранный рык и резко обернулся, схватив американца за руки. Шахматист стиснул запястья с несдержанной силой и наклонился ближе, едва сдержал гнев внутри. По коже журналиста жжением ссыпалась боль, подгоняемая животным страхом. — Не тебе, Трампер, говорить мне об этом. Посмотри сам, к чему пришла твоя жизнь. Наркотики и бессмысленность существования похожи на успешный путь? Укол в душу Фредди захлебнул и только вскинул голову выше. Растянул оскал: — Я уже сыграл свою партию. А тебе только предстоит встретиться с тем, насколько больно пытаться устоять на вершине, и как легко разбиться. — Я давно это ощутил, — Сергиевский прошипел сквозь стиснутые зубы и оттолкнул Трампера прочь. — Ты бы мог и понять это, если бы перестал думать лишь о себе. Американец шатко отпрянул и замер. Сердце рьяно задребезжало в груди, но Фредерик только скупо потёр запястья. Скептично фыркнул, мотнул головой и вернулся к столу. — Если перестать заботиться о себе, ты просто окажешься марионеткой в чужих руках. Никому нет дела до другого, это устой нынешнего общества, — проводя по ребру бокала пальцами, американец пожал плечами. Голос его лился неспешно, с вычурной беспечностью. — Вся забота одна только ложь, чтобы подступиться ближе и суметь нанести удар глубже. Он подхватил бренди и сделал глоток. Терпкость мешалась с неприязнью. — В этом мире никому нельзя доверять, — Трампер ранено оскалился и пригладил волосы. Глаза блуждали потеряно по темнеющим очертаниям города в окнах. — Я познал это на своей шкуре. Благочестивость идёт лишь на словах, а на деле — все пекутся только о себе. — И так ли ты отличаешься от тех, кого ненавидишь? — с призрачной издёвкой хмыкнул Сергиевский. — Ты посчитал, что все вокруг тебя враги, и сам же теперь страдаешь от одиночества. Ты собственноручно воздвиг стены вокруг себя. Колкая дрожь прокатилась по телу. Фредди скривился, стиснул бокал и со злобой обернулся к русскому. Взмахнул свободной рукой: — А разве когда-нибудь я ощущал хотя бы частицу понимания? О нет, никому не сдался тот, чьи мысли идут в разрез со стадом! — голос заклокотал от ярости внутри. — Ты либо исправный и идеальный член общности, либо изгой. Американец шумно фыркнул и дёрнулся вперёд. Оказался вновь непозволительно близко и вцепился в ворот белой рубашки, ломая брови к переносице. — Но о чём мне говорить с русским и коммунистом? Твоя промытая башка только и действует, что по выданным схемам. Ты словно робот. Просто машина от своего государства. — Я сбежал из этой системы, — с раздражённым рыком Анатолий перехватил чужую руку. — А твоё ли это рвение, сладкий? — перебивая, Трампер растянул саркастичную ухмылку. — Или это просто гнилая тактика, чтобы в любом случае победу одержали ебучие Советы? Сергиевский поперхнулся от возмущения. На мгновение Фредди заметил мелькнувшую в верделитовых радужках боль и обиду, но холод слишком быстро перекрыл весь внутренний шторм русского. Шахматист грубо отдёрнулся и отвернулся, надломленно поджимая губы. Невидимая пурга заволокла номер до ледяных крошек в лёгких. — И я ведь ещё позаботился о тебе тогда, — глухо выронил Сергиевский. — Зря. В груди американца взрывом раздробило рёбра. Внезапно отрезвившее чувство вины ударило в голову, относя назад. Трампер хлёстко выпрямился и, сдавленно прошипев, мотнул головой вбок. Импульсивное желание разбить бокал об пол, выместить бушующий огонь внутри, подавить еле удалось. Дрожаще глотнув бренди до дна, Фредди стукнул стеклом о поверхность стола. Он тяжело опёрся на него ладонями и согнулся, теряясь в колотящих тело пульсациях. Дышать становилось труднее. В истошных попытках словить власть над собой американец разодрал губы клыками. Постарался не надломить голос: — Ты и так увидел слишком много, — выдавливая кривую усмешку. — Тебе не стоило лезть, куда не просят, — выплеснулось скрипяще, предательски слабо. Боль разносилась по телу жгучей волной. Журналист стиснул сплетения бинтов и зажмурился, ощущая растущее давление изнутри. Туманность окружающей реальности искажала все звуки вокруг и погружала в бездну голосов в голове. Просторный номер за доли мгновений сжался стенами вокруг мужчины. Грохот сердца перемежался с мерзким шёпотом из прошлого. Трампер тщетно пытался успокоить себя, выравнивая дыхание, скребя по столу, но тревога нарастала всё сильнее. Ощутимая тряска в теле возбухала. Словно лихорадочный озноб нагрянул одной вспышкой и практически снёс с ног, вынудив сорваться на шумное, прерывистое дыхание. Вихрь чувств уничтожал. Время растянули накалёнными щипцами до болезненной потерянности . И потому от неожиданного касания к себе Фредди испуганно дрогнул. Со звериным рычанием рванувшись, американец истерзанно уставился на подошедшего Анатолия. Чуть ли не завопил от вычурной мягкости чужой ладони на своём предплечье. Взгляд русского до сих пор источал лёд, скрывая глубинные терзания. Вот только вновь он сам болезненно оказался ближе. Снова так, будто не всё равно. От этого сердце рьяно взвыло, терзаясь от растерянного страха и предубеждений. — Если тебе плевать на других, это не значит, что остальным тоже, — бесстрастно проговорил шахматист. — Ты верно сказал: я разрушил твою жизнь. И я в ответе за это, — он мотнул трамперову руку вверх. Оба знали, что скрывала за собой перевязь. Никто из других людей не произносил ранее — на экране всем было больше дела до льющихся язвенных речей, чем до следов морального гниения, а хоть кого-то близкого у американца больше не было. Оставаясь вновь и вновь в одиночестве, Фредди безвыходно ломался по частям. И только Сергиевский из всех людей вокруг умудрился по-настоящему взволноваться. Не пытаться оттолкнуть явно выводящего из себя и взбалмошного человека — ходячую проблему. Русский упорно тянулся в ответ. Трампер не мог уловить эту логику, понять причины, и это ужасно выводило из строя. Он просто не мог до конца поверить. Ранясь много раз о попытки открыться, Фредди банально боялся сделать это снова. Единственный человек, что пробовал выразить заботу, так и не смог осознать глубинного раздрая души. Американец оставался чужим и далёким даже для Флоренс в своё время, а теперь и не намеревался подобраться. Журналист вёл себя против всяких принципов, и всех вокруг это только раздражало — никто не заглядывал пристальнее. А Сергиевский зачем-то пытался. Упорно стремился, сколько бы Трампер его ни осаждал. И оттого сильнее была боль, что с Анатолием Фредди ощущал подсознательное родство. Ему хотелось довериться. Разверзнуть подорванное до руин сердце и понадеяться, что ответом будет ласка. Однако перед глазами стояло слишком много картин, приведших к насмешкам и непониманию. Они отпечатались чернью, въевшейся в купол зрачка, и постоянно держали в напряжении. Собственная слабость встала поперёк горла ножом. Фредерик ругнулся и нервно вырвал кисть. Пульс мгновенно забился с невыносимой скоростью и опасно приблизил состояние истерики, что легко теперь могла вспыхнуть с малейшим сдвигом. От страха вновь раскрыть уязвимость стало тошно. — Не утруждайся, — рявкнул американец и попытался отодвинуться. — Я со всем справляюсь. — Фредди, хватит, — Сергиевский вздохнул и вдруг крепко обвил чужие плечи. — Ты ведёшь себя, как маленький. Не думай, что я слепой и не вижу очевидного. Трампер драматично закатил глаза и скрестил руки на груди, недовольно дёрнувшись. Пробурчал с пышущим гневом: — Какое тебе есть дело? К чему ты тратишь свои силы на меня? Американец плясал на грани, чтобы не сказать слишком много. Осознание, что всё вновь пошло наперекор изначальному плану, разжигало костёр злобы ещё сильнее. Фредди терпко сглотнул и зажмурился, сминаясь в чужих руках. — Как будто у меня не может быть желания помочь человеку, чью жизнь я испортил, — с полуязвенной иронией выронил русский, но, мотнув головой, продолжил мягче. — Ты можешь сколько угодно выделываться и пытаться ранить, я всё равно не смогу посчитать тебя скотиной, когда-то продвигаемой в прессе. Я увидел больше остальных. Трампер замер и стиснул в пальцах стол, рыкнул прижатым псом. Признавать и так явное не было никакого желания, да и Сергиевский верно сказал — не слепой, и так знал. Мученически выдохнув, американец поднял голову и скрестил руки на груди. Раздражение от чужой настойчивости смешалось с внутренней, совсем сокрытой и невнятной для своего же хозяина радости от чужого волнения. Фредерик постарался выровнять дыхание и с привычной едкостью фыркнул: — Не забывай, что я в числе этой прессы сейчас, — щуря глаза от броской издёвки. — Помниться, ты меня уничтожить после интервью желал. — Обстоятельства сменились, — меланхолично пожал плечами Анатолий. — А твой счёт с Вигандом всё ещё на дне, — Трампер зло оскалился. Фредди всё пробовал выцепить из недоступного взора сокрытое внутри, но каждый раз сталкивался с железной преградой. Раскрошенное доверие, противясь, тянуло как можно скорее скрыться из этого номера, прочь с глаз русского. Сергиевский нахмурился: — Ретируюсь, как ты в своё время. — Ты слишком щедро даёшь мне успешные заголовки для статей, — хищно облизнул губы американец, проводя ладонью по чужому плечу. — Но, знаешь, это будет ужасное разочарование. Анатолий нервно фыркнул и отстранился, поправляя манжеты рубашки. Едва ли он готов был так же безоглядно отдать титул, вот только уверенности в победе не было никакой. Всё вокруг разрывало на части, и американец знал, что это такое. Натянув ухмылку, Фредди плавно двинулся в сторону. Волнение всё ещё разбивало грудную клетку, однако сил держаться хватало для напущенного спокойствия. — Советую тебе сосредоточиться на завтрашней игре. Не поверю, что ты будешь таким идиотом и отдашь чемпионство пустышке, — журналист заносчиво вскинул голову. — Я не дитя, чтобы со мной нянчиться. Займись делом. Жжение внутри искрами катилось вместе с кровью. Трампер напряжённо пригладил волосы и направился к выходу в желании скорее остаться наедине. Слишком привычно уже было справляться со всем в исключительном присутствии себя и никого больше. И голову не переставало крутить до секундных, но невыносимо частых разрывов с реальностью. — Фредди, — он уже коснулся ручки, однако остановился от чужого оклика. Обернулся с вопросительно изогнутой бровью. Сергиевский не рвался задержать Трампера. Стоя в отдалении коридора, шахматист только внимательно рассматривал низкий силуэт. Особенно сейчас тот выглядел недосягаемым. — Прости меня, — сквозь обычное спокойствие голоса русского едва ощутимо просачивались скрытые чувства. Американец нахмурился, крепко сжал губы и дрогнул взглядом. В грудине вспыхнуло стихийное бедствие. Глотку перекрыло на мгновение. Фредди ослаблено мотнул головой: — За что? Сергиевский скрипнул зубами, вскинул голову выше и только молча посмотрел в ответ. В душе Трампера зардел очередной пожар, но он лишь наигранно-бесстрастно усмехнулся. — Ты не виноват. Это моя ответственность, — спокойно процедил американец и дёрнулся вон из номера. Импульс внутри же отчаянно тянул ринуться обратно, как будто сейчас Фредди сам отрывал себя от чего-то близкого и родного. Вся эта необъяснимая поддержка и тепло яростно впились в сознание. Журналист запнулся на пороге и с бегающим взором повернулся, сжимая ручку двери. Сердце и разум душили контрастом противоречий. Гордо подняв подбородок, Фредди сцепил зубы от плещущего трепета: — Спасибо, что нашёл меня, — и все же стёк глазами в сторону, не выдерживая. — Я действительно нуждался в этом. И хлопнул дверью от оголтелого пульса, вонзившегося в душу со страхом. Отпрянув как от огня, Трампер спешно направился прочь от номера, только бы вновь оказаться в свежести уединения. Страшно было от мысли, что эти слова оказались запоздалыми.