и не было земли, и людей, и мира за стенами дома — там был тот же зияющий, бездонный провал и вечное молчание.
леонид андреев «иуда искариот»
Дазай чувствует себя одиноким. Нет, не так, это слово не способно описать то, что он испытывает на самом деле. Дазай чувствует себя одним. В общежитии, на улицах города, в провинциях, других странах. Это чувство не покидает его ни когда он засыпает, ощущая, как дети организации облепляют его со всех сторон на небольшом матрасе, ни когда сидит за столом в конференц-зале, ни когда разговаривает о чем-то наедине с Тимом или кем угодно другим. Это чувство и есть он сам. От него не сбежишь, его не спрячешь. Только если от других. Иногда это слишком забавляет. Никто не замечает. Или же не хочет возиться, углубляться, понимать. От осознания второго к горлу подбирается тошнота; она раздражает и душит. Через время наступает принятие - это нормально. Никто и не обязан. Спасения от других уже и не хочется, от него тоже начинает тошнить. Это похоже на замкнутый круг, но не из нитей, а из железа. Собственными силами его можно только погнуть. Не разорвать. Охотник до сих пор помнит их последнюю с Сакуноске встречу; всё до деталей. Поздний вечер, тёмные улочки, освещённые неяркими фонарями и тонким ковром блестящего снега, маленький бар, горький виски в прозрачном стакане, лицо Оды – его потрёпанные ветром волосы, спокойный взгляд, морщинки в уголках рта – и его слова, которые ощущались как нож, проткнувший так глубоко, что зацепил не тело — душу. — Скажи мне, Дазай, мы ведь друзья? — Одасаку слегка вращает стакан, наблюдая, как лёд бьётся о стекло. Дазай прищуривается, выпивая залпом весь напиток. — С чего это ты вдруг решил обозначить условности? Ода тихо вздыхает, откидывается на спинку стула и так и не поднимает взгляд от стакана. — Иногда мне кажется, словно я тебя совершенно не знаю. Вроде столько лет вместе провели, были рядом при любых условиях, а ощущение, что ты ограждаешься, так и остается при мне, - Сакуноске словно бы печально улыбается, наконец заглядывая в коньячного цвета глаза Осаму. — Прекрати остерегаться. Хватит. Разве ты не хочешь быть близким со мной? Дазай приподнимает брови вверх. Он не хочет этого признавать, но всё его тело напряжено. — Но я и так близок. Почему ты считаешь иначе? — Нет, Осаму, это я близок с тобой. Ты же словно тень, всегда рядом, но никогда не проявляешься. Ты постоянно предполагаешь исходы всех своих действий и слов, словно боишься, что тебя уличат в чем-то. Но ты ничего не делал. Хватит скрывать то, что хранишь внутри себя. Это не страшно — делиться настоящими чувствами. Дазай не понимает, с чего вдруг Сакуноске решил заговорить об этом — разве были у них какие-то проблемы? Всё же было как и раньше, зачем пытаться расковырять что-то, что Дазай так усердно пытался сшить столько времени? Это, черт побери, нечестно. Почему бы им сейчас ни обсудить недавно вошедшего в организацию Куникуду-куна? Он смешной и интересный, и вспоминать, как Доппо наступил в блевотину Микки, десятилетнего ребёнка, с которым он живёт, гораздо веселее. Или же поговорить о книге, которую они недавно прочли, в конце которой все персонажи умерли. Разве всё это не лучше, чем говорить о том, какой Дазай и как его видят другие люди? Но Ода продолжает: — Может, ты считаешь, что умело скрываешься - так оно, в принципе, и есть - но я нахожусь подле тебя долгие девять лет. Думаешь, я упускаю из виду моменты, когда ты теряешься, когда тебе страшно и ты хочешь просто исчезнуть, потому что ни в силах попросить о помощи? Дазай хмурится, приоткрывая рот; он замирает и случайно встречается взглядом с Сакуноске; ему впервые хочется отвернуться от Оды, не смотреть на него. Уйти. Дазай закусывает щеку изнутри, пытаясь собраться с мыслями. Кажется, его начинает сильно тошнить. Ода знает и видит это. А ещё он верит в то, что Осаму справится с этим. Охотник прочищает горло, прежде чем начинает тихо говорить: — Я не прошу помощи вовсе не поэтому. Дазай поднимает взгляд на друга; на его лице подрагивающая улыбка, глаза слегка сверкают: — Вау, Одасаку, а не зря тебя сделали главным в отделе разведчиков, - парень начинает тихо смеяться. — Просто я твой друг, - Ода ставит стакан на стол, а Дазай не может пошевелиться. — И, Осаму. Чтобы ни произошло, ты не умрёшь по собственному желанию. Охотник отводит взгляд. — Пообещай мне. — Ты просишь слишком многое. — Пообещай, Осаму. — Только пока ты рядом, — соглашается Осаму, и Ода мотает головой в разные стороны, но больше ничего не произносит.• • •
Дазая не существует, и при этом он существует везде. В смехе, в касаниях, в усмешке, в шутках, в бинтах, в пальто, в карандашах, которые он таскает с собой в рюкзаке, в глазах, в поцелуях, в сигаретах, в словах, даже в носках или клочке листка, который лежит в кармане почему-то уже неделю, забытый. Дазай есть — его видят другие люди, его слышат, его трогают, из-за него плачут или смеются, его любят, может, ненавидят, у него есть личные вещи — только его — и их много, даже слишком. Но это не то. Он может быть разным, его вещи могут быть разными — но на самом деле, они ему не принадлежат — и сам себе он не принадлежит тоже. Дазай не знает, что такое существовать, он не понимает, как живут другие люди и не понимает зачем. Этот серый вопрос появился в его голове ещё когда он был маленьким; цвета вокруг него были разными, но ему они все казались серыми или голубыми, он был комком непонимания, отрешённости и безысходности. Он жил, потому что рядом был Одасаку, который всегда просил беречь себя, который заставлял подниматься, бороться против чего-то ради чего-то другого, вынуждал жить. А ещё рядом был Акутагава, которого тоже нужно было защищать, за которого нужно было беспокоиться. Ода тащил на своих плечах груз собственных ценностей и принципов, и ни на секунду не сдавался, не ронял что-то одно, у него всегда получалось унести всё, что он хотел. Дазай не понимал этого, и его забавляло, что кто-то может так цепляться к каким-то формулировкам в своей голове, загоняя себя в рамки. Он был свободен от всего этого, но он любил Одасаку, поэтому тащил его ценности вместе с ним, просто так, какой-то точной причины никогда не было; это было сложно, и именно поэтому Дазай не жаловался – ему было интересно, куда их заведут эти дороги. Ода был ему почти что старшим братом, и, как оказалось, понимал его, а что ещё важнее — не отрекался из-за этого понимания. Вот только осознал это Дазай слишком поздно. Когда Ода умер, Дазай не знал, что нужно чувствовать. И что он чувствует прямо сейчас — тоже не знает. Ему больно? Страшно? Неприятно? Грустно? Он чувствовал, что разбился, но не знал, как это объяснить самому себе, и тем более не знал, как собрать себя заново, и иногда он думал — разве он не был разбит с самого начала? Он не плакал. Бывает ему казалось, что слёзы вот-вот потекут из глаз, размажутся по щекам, упадут на пол, на одежду, что они просто появятся, но их всё не было. Он осознавал только то, что он злился. Злился на Фрэнсиса и Фукудзаву-сана, которые отправили Оду на эту чёртову миссию, злился на убогих Крыс, члены которой выстрелили в него, злился на самого Сакуноске и его идиотские принципы, идеалы, которые не позволили спастись, сбежать из этого здания ради парочки человек-заложников, из которых в конечном итоге удалось вытащить только одного. Но больше всего Дазай злился на самого себя. И злостью своей он давился каждый раз, когда делал вдох.• • •
Япония. Не такая большая страна, как многие другие, но и не такая уж маленькая, как может показаться. Изобильна растениями, лесами, храмами и воспоминаниями. Осаму предпочёл бы сюда никогда не возвращаться. В зале ожидания, где ребята проводят около часа, Дазай и Тим успевают чуть ли не умереть со скуки. Они знакомятся с другими людьми, скупают множество шоколада в маленьких островках-магазинчиках, расположенных в аэропорту, съедают его, пихая фантики в карманы сумок, а не выкидывая их в мусорку, играют в прятки (Тим проиграл целых шесть раз, но упорно не сдавался, прося ещё один раунд) и донимают Йосано, которая спокойно сидит на железной лавочке, читая книгу. Охранники ворчат на них, шикают и называют «маленьким ураганом», а когда ребята проходят регистрацию и ступают на борт самолёта, облегчённо выдыхают, радуясь, что больше никто не будет создавать столько суеты и шума среди обычных людей, ожидающих свои рейсы. Усаживаясь на своё место, Дазай стукается головой о кресло впереди, шипит и потирает лоб, и Тим негромко хихикает с него, но уже через пару минут вырубается, утомлённый дурачествами, и Акико накрывает его пледом. После небольшого инструктажа самолёт наконец взлетает. Дазай смотрит в иллюминатор, вздыхая. Огни Марселя становятся всё меньше и меньше, в конечном итоге превращаясь в расплывчатые сияющие пятнышки. — Ты ознакомился с документами, которые я тебе давала? — Йосано пихает его в бок, привлекая внимание. Охотник поворачивает голову к девушке и растягивает губы в улыбке. — Как раз собирался прочесть их, пока мы летим. Акико разочарованно вздыхает. — Да ладно тебе, пятнадцать часов в воздухе, я не просто прочесть успею – каждую деталь выучу. — Тебе нужно всё хорошо изучить, — говорит девушка, устраиваясь в кресле поудобнее. — Зря ты пропускал собрания. Дазай закатывает глаза. — Ты сомневаешься во мне, Йосано? — Конечно нет, — вяло бормочет она. — Подвергнуть твой мозг сомнениям означало бы подвергнуть сомнениям тот факт, что я умею дышать. Акико вымоталась за время, что они провели в аэропорту, поэтому сейчас зевает и прикрывает глаза, погружаясь вслед за Тимом в сон. Осаму в ответ на её реплику хмыкает; ему хочется поспорить, но он прикусывает язык и вытаскивает из небольшой сумки папку с информацией. Печатным шрифтом выделена заглавная страница: Накахара Чуя, 20 лет. Дазай читает всё, что организация успела нарыть на ведьму; хмурится, пробегаясь глазами по биографии парня, делает пометки у себя в голове и слишком долго разглядывает несколько фотографий, прилагающихся к папке. Он непроизвольно цокает, когда замечает после прочтения, что те вещи, которые действительно важны, почти не описаны. Дар: точно неизвестен. Предположительно: огонь. На несколько страниц расписаны байки и легенды – слухи, исправляет у себя в голове Осаму – про мальчика, у которого нет души, про юного убийцу, не жалеющего ни одну ведьму и сжигающего всех, кто ему неугоден. После их прочтения складывается впечатление, будто бы Чуя – психопат, и поэтому неудивительно, что Великую семью Озаки и Огая начали сторониться. Родители Накахары тоже оказались весьма странными. Мори Огай – вдов и холост – ни разу не пытался связаться со своим сыном на протяжении четырёх лет, а Озаки Коё – погибла во время собственноручно организованного шабаша. Голую и с улыбкой на лице женщину нашли в глубине леса; она лежала в центре нарисованного её же кровью круга. Охотник не ожидает, но история рыжеволосого его цепляет – огонёк интереса еле-еле, но теплится в нём, вынуждая закусывать губу и, не признавая себе, желать поскорее увидеть своими глазами того, кто когда-то так взбудоражил весь Тёмный мир. Пятнадцать часов пролетают скомкано и быстро. Тим зевает, выходя на улицу из аэропорта Осаки, и закутывается в свою куртку. Йосано оглядывается, пытаясь найти свободное такси. — Что во Франции унылая погода, что здесь, — бормочет парнишка. – Хоть когда-нибудь в этом месяце нас благословят солнцем? Дазай театрально вздыхает. — Ты ничего не понимаешь, Тим-кун! Всё это так вдохновляет! – он разводит руки в стороны, указывая на серость вокруг них. — Вдохновляет на сон и написание депрессивных романов о жизни неудачника. — Не мысли так стереотипно! Они начинают спорить о писателях и о том, какая должна быть атмосфера для написания поистине хорошего произведения, когда Акико машет им рукой, подзывая. Возле них останавливается чёрная машина, и ребята садятся в неё. Тим облегчённо вздыхает, постепенно согреваясь. — И так, учёба начинается послезавтра, – начинает говорить Йосано, немного развернувшись к парням. – Мы будем находиться в третьей группе и, благодаря связям господина Фрэнсиса, в качестве куратора к нам будет приставлен сам Накахара, так что наша встреча состоится довольно скоро. — И что, мы сразу расскажем ему всё? – спрашивает Тим, съезжая по спинке сидения немного вниз и укладывая голову на плечо Осаму. — Сначала нужно подружиться с ним, — отвечает Акико. – А после пригласить куда-нибудь выпить и прогуляться, и тогда уже рассказать. Да, Дазай? Охотник согласно мычит. — Когда к нам присоединится Акутагава? — спрашивает он, и девушка распахивает глаза. — Откуда ты узнал?.. Осаму осторожно пожимает одним плечом, чтобы не потревожить друга, который медленно проваливается в сон. — В папке были листы с информацией про его сестру. Акико открывает рот и тут же его закрывает. Она тихо смеётся. — Я планировала сообщить тебе на днях. Он приедет примерно через неделю, как закончит с переговорами в Германии. Может, даже раньше. Организация Фрэнсиса и Фукудзавы расположена в Марселе, Франция, но её члены – со всех уголков мира. Директора берут под своё крыло всех сломленных и потерянных, всех, кто не согласен с политикой Тёмного мира. Всех, кого чуть было не уничтожили собственные родные. Они дают им проживание, работу, помогают с тем, чтобы ребята закончили обучение в школах; а те, кто является уже достаточно взрослым, работают непосредственно на саму организацию – выполняют поручения, участвуют в разработке планов и стратегий для будущей революции и собирают различного рода информацию. Дазай смотрит в окно, за которым почти ничего не видно; только расплывчатые чёрные деревья и огоньки фонарей, мимо которых они проезжают. — Гин не пойдёт с ним. Йосано хмурится. — Акутагава её брат. — И что с того? У неё теперь новая семья. Гин не бросит Ящериц. И Рюноске нужно смириться с этим. — Он не сможет, — качает головой девушка. — У него нет выбора, — безразлично произносит Осаму и закрывает глаза, откидывая голову на спинку сиденья, показывая, что разговор окончен. Йосано вздыхает. Она садится ровно и смотрит на дорогу перед собой, задумчиво кусая губы. Их ждёт буря. Рюноске, который прямо сейчас только и дышит мыслями о встрече с сестрой, будет рвать и метать. И да побережётся тот, кто окажется рядом с ним в этот момент – шторм разорвёт его на части. Водитель спрашивает откуда они, и Йосано переходит на японский, рассказывая множество интересных фактов про Францию вплоть до конца поездки. Спустя полчаса троица выползает из такси. Все — сонные и уставшие. Тим жмурится от холодного ветра, дующего прямо в лицо, и Дазай шутит, что он смахивает на недовольного кота. Осаму смеётся над ним, но сам не лучше – его кудрявые волосы лезут на глаза, а щёки горят лёгким румянцем. — Мда, — хрипло произносит Тим, нахмуренно оглядывая здание перед собой. Квартира, в которой они будут жить, находится на четвёртом этаже многоэтажного здания; краска в подъезде осыпается, оконные рамы старые и деревянные, а железные двери неприятно скрипят. Выглядит всё это, вместе с лужами, голыми ветвями деревьев и ветром, очень пугающе. Но ребятам не особо приходится выбирать. — Хотя бы не заброшка или гараж, — подмечает Йосано, вытаскивая сумки из багажника и направляясь к подъезду. — Резонно, — хмыкает Дазай, забирая у подруги свою сумку. Они поднимаются на свой этаж безумно медленно, и как только входят в квартиру, Тим сразу подмечает диван посреди зала — и падает на него, стягивая с себя куртку. Он пыхтит, выкручивается, наконец снимает её и сминает в комок. Положив это подобие подушки под голову, он немного ворочается, устраиваясь поудобнее, а после выдыхает, прикрывая глаза. — Уборка и распаковка вещей завтра! — командным, но до ужаса вялым тоном говорит парень, — Всем спать! И через пару минут ребята слышат тихое сопение; Йосано улыбается, бросая взгляд на маленькую тёмную фигуру Тима на диване. — Он свалится с него к утру, — бросает Дазай, проходя к одной из спален. — Определенно, — Йосано идёт к другой комнате, расположенной рядом, — Спокойной ночи. — Сладких снов, докторишка, — тянет охотник и закрывает двери. Акико вздыхает; она просила не называть её так миллионы раз, но Осаму, кажется, плевать на это. Девушка ложится на кровать, которая негромко скрипит под её весом, и утыкается лицом в подушку; ей лень даже раздеться. Она засыпает, прислушиваясь к звукам места, которое на некоторое время станет их небольшим убежищем. Ей снятся тысячи самолётов, улетающих со взлётной полосы; и она почему-то знает — они никогда не вернутся обратно, туда, откуда улетели. Как и она – в родительский дом. У одного самолёта перестают работать двигатели, и он падает, разбиваясь.• • •
Ранним утром, пока на плите кипит чайник, а Тим всё ещё пускает слюни на свою куртку, Йосано молча обрабатывает раны на запястьях Дазая. Они оба молчат, думая о своём, и в какой-то момент девушка ужасается мысли, пришедшей ей в голову. Это стало настолько обыденным, что я даже не обращаю должного внимания. Что я привыкла к подобному. Дазай прищуренным взором окидывает руку с новыми бинтами; раны немного болят, но это терпимо. Охотник замечает, что Акико замерла, и поэтому убирает руку, а когда девушка хочет что-то сказать, перебивает, не давая и одному слову сорваться с её губ: — Ещё чуть-чуть и чайник взорвётся. Выключишь? Йосано разбивается об улыбку Осаму. Она смотрит на него взволнованно и утешающе, но в ответ на неё глядят пустые, пускай и красивые, глаза, и девушка сдаётся. Поднимается со стула и выключает чайник, начиная разливать кипяток по нескольким кружкам, стоящим на столе. — У нас же остались ещё печенье и конфеты? – нарочито громко говорит Осаму. Тим резко подскакивает на диване. — Без меня собрались есть? – возмущённо и хрипло произносит он. На щеке – целый узор из множества рисунков, оставленных курткой; глаза припухшие, а на голове – полная катастрофа. — А без тебя разве возможно съесть что-нибудь сладкое? – спрашивает Акико, вытаскивая из сумки, оставленной в коридоре, пакет с едой. — Говоришь так, будто я обжора, — бормочет в ответ Тим и встаёт с дивана, покряхтывая. Он садится за стол рядом с Дазаем, и Йосано расставляет кружки с чаем, случайно проливая немного на пол. Завтракают они в тишине, нарушаемой хрустом печенья и еле слышным сюрпаньем горячего напитка.