Драконий морок

От промелькнувших воспоминаний Финдуилас вздрогнула и невольно обвела взглядом присутствующих гостей – как если бы так можно было опознать среди них дракона. Но это было бессмысленно – в своем эльфийском или человеческом облике они ничем не отличались от эрухини. Никакого громадного роста, странных глаз, когтей и прочего. Их нельзя было выявить даже с помощью осанве. Поэтому первое время после того, как Турин и Гвиндор вывели ее из Ангбанда, она постоянно вздрагивала не только от малейшего шума, опасаясь погони, но и просто увидев незнакомое лицо. Драконы знали и ощущали любую, даже самую мелкую или незначительную принадлежащую им вещь, и при случае легко могли найти ее повсюду, как бы далеко не ушел вор. Оставалось надеяться, что эта их способность не распространялись на их "живую собственность". Гвиндор, знавший Финдуилас лучше, и сам когда-то бывший на месте такого же боящегося каждой тени беглеца, первым заметил ее тревогу. И он же смог подобрать нужные слова, чтобы она разделила с ними свои страхи. Зато первым, кто понял то, что она в тот момент еще надеялась от них скрыть, был Турин. До того он и Гвиндор были уверены, что Моргот просто держит в своей сокровищнице, служившей заодно драконьим логовом, особо ценных пленников. Едва лишь с ее губ сорвалось признание в том, что урулоки умеют обретать облик детей Эру, он вскочил, пылая яростью, но почти тут же побледнел и опустился перед Финдуилас на колени, глухо сказав: - Они заплатят за твое бесчестье, пресветлая моя госпожа. Гвиндор и Финдуилас взглянули на него в некотором замешательстве, но потом вспомнили, что у эдайн не только иные, чем у эльдар, пути, но и иные если не обычаи, то особенности жизни. Слухи о происходящем сейчас в захваченном истерлингами Хитлуме ясно давали понять, что у Людей плен для женщины часто превращался в ее позор. Вдобавок, у тех же истерлингов тоже был обычай запирать вместе с детьми своих женщин. - Друг, ты видимо забыл, что от такого зла квенди избавлены, - произнес Гвиндор. Но Финдуилас не поспешила поддержать его слова, и Турин, заметив это молчание, вскинул голову и вонзил в нее пристальный взгляд потемневших от гнева глаз. Затем и в усталом и печальном взоре Гвиндора тоже отразились недоумение и тревога. И невысказанный вопрос. Взвесив каждое слово, Финдуилас, наконец, сказала: - Ты прав, сын Хурина, в твоей догадке, на какую участь обрек меня Враг… - и увидев вспышку боли в его глазах, уже быстрее добавила. – Но меня, дочь короля из рода Финве, оставил для себя Глаурунг, отец всех драконов. А он до сих пор опустошает окрестности Нарготронда, и поэтому никто из его злого потомства не посмел ко мне прикоснуться и попытаться зачать со мною дитя. На лице Турина вновь появились краски, шумно выдохнув, он прикрыл глаза. «Успел, успел, хотя бы тут успел». Финдуилас не требовалось осанвэ, чтобы понять эту мысль – она отразилась во всем его теле. «О, если бы он мог читать подобным образом меня столь же ясно, как я – его… Ведь это людям под силу. Во всяком случае, тем, кто влюблен…» Как ей сейчас хотелось, чтобы Турин ее коснулся! Хотя бы взял ее руки в свои, если из смущения перед Гвиндором не решился бы обнять. Но сын Хурина избегал прикасаться к ней лишний раз – и сейчас, и вообще, по-прежнему смотря на нее не как на женщину, а как на объект поклонения. Теперь – еще с большей истовостью, чем раньше, так как ощущал безмерную перед ней вину. Поэтому Финдуилас сама протянула руку и провела пальцами по его темным, растрепанными волосам. Что она могла ему сказать? Кроме как согласиться с тем, что ему повезло. И ей тоже. Им всем троим повезло. Ведь и Гвиндор нашел в себе силы второй раз войти в эти трижды (в память о Гельмире) жуткие для него подземелья и найти через них путь к ней и обратно. Везение это было настолько невероятным, что иногда даже казалось Финдуилас странным. С другой стороны – разве чудеса порой не случаются? Разве не было чудом спасение Маэдроса, подвиг Берена и Лютиэнь или побег Гвиндора? И пусть она почти не помнит, как это произошло. Что в памяти сохранились лишь какие-то обрывки: как Турин и Гвиндор, прошедшие уже знакомым Гвиндору путем, и принявшие облик орков, вызвали ее из сокровищницы. Кажется, сказав, что Моргот пожелал ее видеть. Или они сказали что-то другое? Во всяком случае сказали что-то, что им поверили. Она помнила, как торопливо стащила с себя свою нехитрую одежду – такой же отрез ткани и россыпь безыскусно подобранных украшений, как у прочих невольниц. Сорвала всё, до последней нитки и закуталась в какую-то грубую, брошенную ей мешковину, краем глаза не без удивления заметив, что оба «орка» почему-то на это время отвели взгляд. Как пришлось долго идти по бесконечным чертогам и лестницам, и она сбила себе все ноги, и они по очереди несли ее на руках. И что только в тот момент, когда она впервые оказалась на руках у Турина – она поняла, кто рядом с ней и, закусив губу, чтобы не вскрикнуть, уткнулась лицом в его плечо. Все иные подробности терялись в тумане и тьме. Где именно они были, куда они шли и как долго – Финдуилас не знала. А при попытках вспомнить начинала болеть и кружиться голова – настолько тягостными были для нее те дни. Тягостнее было только понимание, что прочим пленницам, в отличие от нее, предначертанной им злой участи избежать не удастся. - Но… но как такое возможно? – наконец, сумел подобрать слова Гвиндор, потрясенный этим больше, чем всеми ее иными рассказами. – Ни нер, ни нис не могут быть принуждены к браку и не могут зачать дитя против их свободной воли. Для нас желание души и тела нерасторжимы! Думавшая в первые дни своего заточения точно также, Финдуилас могла только безрадостно склонить голову, прячась за волосами: - Враг изощрен во всем, что касается зла. Урулоки умеют затуманивать разум и ослаблять волю. Вы сами, - бросила она быстрый взгляд на возлюбленного, - видели эту силу Глаурунга. Рот у Гвиндора нервно дёрнулся, но все же он сумел удержать готовые сорваться слова. О том, что если бы это он тогда стоял у разбитых враг Нарготронда, то - несмотря на все чары Великого червя - он услышал бы мольбы Финдуилас. Но это могло случиться только в ином мире, а в этом сын Гуилина лишь сделал лучшее, на что у него хватило сил: он не умер. И с одного взгляда поняв, что происходит с Турином (который, как бы ни был отравлен драконьей волей – вернулся к нему, желая хотя бы должным образом похоронить в той роще) сумел пробудить его от наведенного морока. И поэтому был уверен – да, сила дракона велика, но не беспредельна. Именно поэтому и смотрел сейчас на дочь Ородрета с таким недоверием. - Драконий взгляд и драконий голос – сильное оружие, но едва ли настолько могучее. Их заклятья действуют на людей, потому что те не могут от них защититься. Но сломить разум и волю кого-то из нашего народа – такое под силу разве что самому Морготу! И то, судьба старшего сына Феанора - пример, что и ему это не всегда удается! - Я говорю лишь то, что видела, - с неожиданной для себя самой твердостью произнесла Финдуилас, безотчётно сжав пальцы в волосах Турина и заставляя того даже чуть дернуть головой в сторону. Заметив это, она отняла от него свою руку, вместо этого стиснув подол простенького платья, которое ей вручили жены Бретиля, но постаралась сохранить уверенность в голосе. - И я видела среди пленниц дев и женщин как из числа людей, так и эльфов. И все они равно были зачарованы драконами и равно без всякого сопротивления возлежали с ними, когда те были в облике эрухини. И зачинали от них. Нескольких я пыталась пробудить от этой грезы, но у меня не получилось. Мы все там были чужими друг другу... И там не было никого из моих знакомых или подданных… чему я, признаться, рада. Теперь уже лицо Гвиндора, осознавшего серьезность грозившей ей опасности, покрылось сначала мертвенной белизной, а потом - давно уже забытым гневным румянцем. И Финдуилас почти в привычной, хоть, казалось бы, уже позабытой, манере послала ему по осанве чувство утешения и благодарности. Натолкнулась на стену аванира и поступила иначе – сжала его высохшие ледяные пальцы своими. Там, в логове, она также пыталась касаться разумов одурманенных пленниц, не менее Гвиндора озадаченная такой страшной силой. Природу и сути этих драконьих чар ей понять так и не удалось - лишь то, что они по своей мощи и плетению отличались от тех, которые Глаурунг использовал против Турина, как Наугламир - от простого куска золотоносной руды. Единственное что ей точно удалось понять – то, что погруженные в такое состояние женщины не осознавали, где они находятся и с кем. «Быть может… быть может… они видели вместо урулоки своих мужей?» - странно, но эта очевидная догадка пришла ей на ум только сейчас. Мир вокруг поплыл, зашатался. От поразившей ее мысли Финдуилас оцепенела, боясь вздохнуть. Что, если и она погружена в такую же грезу? Что, если рядом с ней не любовь ее и не верный друг еще по детским проказам, а забавляющиеся от этого спектакля драконы? Видимое ли это дело – вот так просто зайти в самое сердце подземелий Ангбанда, в Сокровищницу Моргота, охраняемую множеством драконов и увести оттуда одну из невольниц? Ощутивший ее дрожь Гвиндор, в свою очередь пожал ей руку и впервые с момента его ухода для Нирнаэт Арноэдиад коснулся Финдуилас через осанве. Еще не прямо, лишь вежливо «постучавшись». И она не стала от него закрываться, позволяя себя утешить, а заодно - увидеть всё то, что пережила в тех подземельях. «Ведь если бы это был драконий морок, торопящий уложить меня в объятья Глаурунга, то руку мне сейчас сжимал бы Турин…»