Драконий морок

Он оказался последним из сыновей Глаурунга Золотого. К тому же рожденным уже после смерти своего отца от руки Турина, сына Хурина, а потому и имя ему, как когда-то и Глаурунгу, дал сам владыка Мелькор*. Но старшие братья, племянники, внучатые племянники и прочие насмешливо сначала называли его Принцем. Потому что, мол, он рожден от принцессы. Да и отец их тогда, когда его зачал, называл себя королем Нарготронда. Хотя истинная причина издёвок была в ином – он отличался от них. Магия владыки, сотворенная над девой из рода его заклятого врага, принесла свои плоды – Принц стал первым из урулоки, имеющим крылья. А потому при своем появлении на свет он размером тела и крепостью сложения уступал бескрылым потомкам Глаурунга. И они говорили, что это из-за его матери – что она была такой же хрупкой и слабой. Но со временем всем им пришлось узнать, что и растет Принц, и сил набирается, куда как быстрее, чем обычный дракон. И что размеры, которых он сможет достичь, будут поистине грандиозны. Даже отец, если бы выжил, не мог бы с ним сравниться. Поэтому в какой-то момент (и после нескольких вырванных глоток) этот «хилый уродец и младший в роду», стал уже вовсе не шутовским королем всех драконов. К тому же, когда он был еще подростком, ряды бескрылых его родичей сильно проредили жители павшего и разрушенного, но упорно сражавшегося Гондолина. Насмешливое прозвище оказалось пророческим. А потомство Принца заняло изрядную часть Чертога, так как он, подобно Глаурунгу, первым теперь отбирал себе пленниц и стольких из них, сколько желал, и его дети и внуки росли быстрее своих двоюродных родичей. Сам же он за какие-то полвека достиг таких размеров, что стал замечать, как даже в глазах владыки при взгляде на него в истинном облике восхищение всё чаще сменялось страхом. Все дальше и дальше от Ангбанда и даже Белерианда отсылал владыка его на юг и на восток, покорять местных дикарей или подавлять восстания против его ставленников. От западных же эльфов и людей он велел держаться как можно дальше, чтобы те не узнали о нем и о новой породе драконов заранее. Хоть Принц давно уже перерос размеры своего отца, какими тот обладал, когда по неосторожности явил себя нолдор до того, как шкура его достигла должной твердости, но главное – этим он ослабил тот ужас, который мог бы им внушить, явись первый раз во всей своей мощи. За это самоуправство владыка жестоко покарал отца. С той поры Глаурунг и все его потомство могли менять свой облик на облик детей Эру только в Ангбанде, а значит только здесь же и могли продолжить свой род. Мелькор объяснил эту свою волю заботой о безопасности урулоки, раз уж сами они не способны о ней позаботиться: убить дракона в образе эрухини все же было гораздо проще, чем в его истинном. Сначала Принца – как и многих его братьев до него – удивляла необходимость принимать столь несовершенный облик, чтобы зачать дитя (неужели владыка не мог сотворить им подруг своего вида?). Потом понял, что, видимо, не мог. А о том, что владыка чего-то не мог, не следовало говорить вслух. Природа высших драконов была смешанной – как на уровне телесном, так и на более высоком. То было соединение тел самых разных животных, силы Мелькора, сущностей подчинившихся ему младших духов, тел и особенно душ эрухини. Именно последним ингредиентом урулоки отличались от прочих драконов – морских, холодных, искрящихся, ранних творений владыки, не обладавших поэтому ни такой мощью, как телесной, так и магической, ни полноценным разумом. Даже сущность младших духов растворялась в магии Мелькора и животной природе. Поэтому Глаурунг стал в свое время истинным шедевром, над которым владыка и впрямь готов был трястись. Всем прочим не хватало, казалось бы, пустяка - той крохотной искорки, фэа, что, по поверьям эльфов, давал всем своим детям некий Эру, отняв когда-то - еще до сотворения мира, - это пламя душ у владыки. А раз так – раз Мелькор был истинным владельцем всего живого – то он имел право делать с ними всё, что угодно. Хоть потребность даже в лучшем своем творении обращаться к тому, что было украдено у него его врагом, собирая по крупицам свое достояние – и жгла его, наверное, не хуже Сильмариллов. Зато те, ранние, драконы обладали одним неоспоримым преимуществом – они могли размножаться внутри своего вида и в любом месте Арды, а не только в подземельях Ангбанда. Да, с момента возвращения владыки ни один враг не вступал в цитадель. Но когда-то она уже была взята и разрушена. Как и Утумно. И вот уже сорок лет идет война с новым воинством с запада – и Анбанд ее проигрывает. Противники разрушили уже весь континент в своих битвах, но по итогу враг стоит у их дверей. Что будет с великими драконами, если Ангбанд падет или тоже провалится в бездну моря? Ведь это их дом, их гнездо, единственное место, где они могут продолжать свой род. Пойти к владыке – упросить, чтобы снял с них заклятье? Невозможно. Мелькор не позволит никому усомниться в неизбежности своей победы, а значит не примет и никаких рассуждений о том, как можно уменьшить ущерб от возможного поражения. «А еще – так он может быть уверен в том, что мы будем биться за него до последнего». Едва ли удастся убедить его даже в том, чтобы вывезти из Анбанда поросль, которая еще не может сражаться. Взгляд Принца упал на Смауга, получившего от него прозвание своего деда – Золотой – хоть шкурка молодого дракона помимо золотистого, явно отливала еще и красным цветом. Он не был самым младшим из его сыновей или потомков, но он был самым младшим из тех, кто уже научился летать, но еще не обязан был участвовать в битве, а значит – в случае чего – у него был шанс спастись. «Если род наш обречен – то пусть прервется как можно позднее», - решил он и направился к сыну, легко скользя над золотым морем – так, словно бы ничего не весил. Хорошо хоть владыка позволил им, наконец, пойти в бой. Тянул до последнего, изматывая силы врагов на менее ценных и мощных своих слуг. Сегодня на закате они - Принц и его крылатые дети - наконец-то смогут сделать хоть что-то, кроме как слушать вести о том, что море и смерть медленно, но верно подступают к их Гнезду. Для Принца это было особым случаем – в отличие от прочих драконов он стал настолько огромен, что даже Чертог стал ему тесен. Отчего почти все последние годы он провел в Ангбанде в облике эльда – не только для кратких развлечений с женами, как это делали прочие драконы, но полноценно живя в этом теле и вынужденный оттого мириться с массой вызванных этим неудобств и условностей: одеждой, оружием, посудой, даже с отдельными покоями в цитадели. А главное – с необходимостью терпеть вокруг себя слуг и интриганов, тёршихся у престола, которые, когда Принц был в своём истинном облике, боялись лишний раз даже вздохнуть в его присутствии. Отдельной головной болью было и то, что даже его потомки в этом облике воспринимали его скорее, как добычу. Да и передвигаться по Чертогу было затруднительно – груды золота, легко словно волны, расступавшиеся перед гигантским телом дракона, для эльфа или человека становились почти непроходимой преградой. Поэтому Принцу пришлось и обучаться той магии, которая для прочих драконов была излишней. «Может именно из-за необходимости жить в этом презренном теле мне и приходит на ум всякая дрянь?» Но теперь - впервые за все эти годы - он сможет снова стать по-настоящему собой. Сможет расправить крылья, извергнуть рев и пламя, от которых затрепещут Солнце и Луна, и утонуть в небесном океане, забыв даже о своей уже становящейся мучительной огромности. Смауг, точивший зубы о берцовую кость своей матери, ощутил взгляд отца и ответил на него – взглядом острожным и внимательным, и как будто немного лукавым. «Возможно, он и впрямь станет последним из нас». Его мать тоже смотрела так же, даже под чарами. Принц помнил это очень хорошо, хоть прошел уже год, и у него были за этот срок другие жены. От нее уже почти ничего не осталось – только самые крупные кости, которые их сыну пока не хватало сил разгрызть, и лишенный нижней челюсти череп с несколькими тусклыми прядями волос. Цвет уже не разберешь, но Принц помнил – темно-каштановый, с золотистым отливом. Ему нравилось пропускать их сквозь пальцы и смотреть, как на них играет свет. - Она исчезает, - пожаловался Смауг. – Я думал, что мне показалось. Или что кто-то крадет ее из моего гнезда, когда я сплю. Но нет – она просто исчезает. - Да, - ответил Принц. – Она из эльфов, их тела торопятся уйти. А тебе уже скоро год. Ей пора уходить. - Но матери из людей не бросают своих сыновей, - нахохлился тот. – Они всегда остаются в их гнездах. Я сам это видел. Неужели от моей ничего не останется? «Даже пряди». Принц вспомнил собственное отчаянье, когда лицо его матери в облаке золотых волос сначала начало распадаться, обнажая безликие кости, а потом и они становились все тоньше и тоньше, под конец обратившись даже не прахом, а просто исчезнув. Дремля в яйце, которое вызревало в ее чреве, он – или через связь их фэар, или через свою силу майя - смутно видел и ее сон, в котором она носила под сердцем дитя, изливая на него свою любовь и мечты. И это же призрачное печальное чувство, эту горьковатую нежность, которую Принц не встречал по отношению к себе потом ни от кого из живущих, он какое-то время мог чувствовать и наяву – через вкус ее плоти или хотя бы коснувшись ее останков. Как можно ощутить шлейф запаха, тающего в воздухе, когда сам их источник уже ушел. Поэтому драконы ревниво прятали останки своих матерей, зарывая их в золото своего гнезда, и давая на них взглянуть только тем, кому полностью доверяли. Блеск драгоценностей, из которых были свиты драконьи гнезда, и которые облекали со временем их тела, как вторая броня, и вкус материнской плоти, хранящей память об их любви – врастали в память драконов намертво. «Хоть, увы, вкус ни одной женщины с ней не сравнится». Это Принц мог бы сказать с полным знанием дела – пользуясь своим положением, он отведал немало красавиц самых разных родов. Он раздирал их нежные тела – мертвые или еще трепещущие от ужаса, сырые или обгоревшие в его пламени – своими клыками в драконьем обличье, или ел в облике эльфа, часто со всеми присущими этому облику ухищрениями, вроде ножей, вилок и специй. И они таяли на его языке, чуть утоляя эту тоску, но никогда не изгоняя ее до конца. Их матери и жены уходили навсегда. А ведь ни один дракон не терпит, когда у него отнимают даже стеклянную бусину! Увидеть эти призраки они могли разве что в своем измененном обличье. «Какое потрясение я испытал, когда, пройдя испытание на зрелость, впервые обратился, и невольницы смыли с меня кровь менее удачливого родича, и я увидел, как на мои плечи легли такие же как у нее золотистые волосы. А из отражения в серебряном блюде взглянули те же светлые и серые глаза. У Смауга же, если мы проиграем, не будет даже этого». И ответил сыну: - Судьбы людей и эльфов различны даже в этом, малыш. Смауг гневно-обиженно всплеснул крыльями: - Тогда я доем ее полностью! Чтобы хотя бы так она осталась со мной! Зубы маленького дракона вновь бессильно заскрежетали о кость. Устав наблюдать за этой тщетной возней, Принц вздохнул, подошел ближе и принялся ломать и дробить кости руками. - Так тебе будет проще, - пояснил он, легкими и привычным движениями кроша череп жены. Смауг это и сам понимал, но все равно попытался укусить влезшего в его гнездо нарушителя. Взрослый или даже подросток на его месте за такое мог вполне поплатиться жизнью, но Принц отвесил мелкому лишь увесистый, но безвредный удар, и предупреждающе выпустил из руки когти. Одно из освоенных им заклятий позволяло менять тело совмещая облик эльфа и дракона. - Не смей нападать на меня. Даже в шутку. Вместо ответа Смауг послушно согнул короткую еще шею и торопливо зарыл обломки костей в золото. - Я даже этого не могу сделать сам, - обиженно пробормотал он. -Неудивительно, что ты не берешь меня сегодня с собой. Хотя там будут все. Кроме самых маленьких. И меня. - Да, - коротко подтвердил Принц. – Ты еще мал для боя, но достаточно вырос, чтобы понимать мои приказы, надеюсь. Поэтому вот тебе моя воля: если сюда ворвутся чужаки - забудь обо всем. Обо мне, о братьях, о золоте и даже о ней. Бросай все и улетай прочь как можно дальше. Лучше всего – в ту сторону, где восходит солнце. Смауг оглядел отца с явным недоверием: - Если хотя бы половина того, что о тебе говорят – правда, ты не можешь проиграть. «Хотелось бы в это верить». Принц в который уж раз за этот день окинул взглядом свои владения: величественный, засыпанный драгоценностями Чертог, среди которых спали или играли его дети и братья, изящную арку, ведущую в шелковый чертог жен, а через него – к чертогу наслаждений. Он знал, что был рожден для того, чтобы все это защитить. Так почему же его постоянно тревожит чувство, что он рожден для того, чтобы все это уничтожить? Когда солнце скрылось за горизонтом, Анкалагон Черный, сын Глаурунга Золотого и принцессы Финдуилас, распростер свои крылья, громадные настолько, что, казалось, они закрыли половину неба, издал рев, от которого содрогнулись горы и звезды, и помчался навстречу самой яркой из них.

Перед самым рассветом Эарендиль сразил Анкалагона Черного, величайшего из драконов крылатого воинства, и сбросил его с небес; и пал он на твердыни Тангородрима, и сокрушил их своею тяжестью.

«Сильмариллион»