Драконий морок

Всё еще тяжело дыша, Глаурунг скатился с теплого женского тела на окатившие неприятным холодком простыни. Впрочем, сейчас ему было не до этих неудобств. Даже внутренне торжествовать или наслаждаться ленивой негой, наступающей после соития, сил не осталось. Голова казалась неподъемной, тусклый свет чертога резал глаза и причинял боль, как и шепотки, смех, вскрики и стоны вокруг, которые обычно или возбуждали, или же, наоборот, не привлекали внимания - так живущие у моря со временем перестают замечать его мерный рокот. Виски ломило, даже под опущенными веками кружились черные пятна. «Девчонка измотала меня просто до невероятия. И откуда только что взялось?!» - Надеюсь, твой сын будет того стоить, - только и успел проворчать дракон, прежде чем провалиться в тяжелый, мутный сон, принесший ему лишь частичное облегчение. Проснувшись, Глаурунг обнаружил, что всеми конечностями оплел тело эльфийки. Приполз как змея на нагревшийся за день камень. Даже теперь – после отдыха - малейшее движение снова отдавалось в голове острой болью. Отказавшись от попыток полюбоваться своим с таким трудом завоеванными трофеем, Глаурунг вновь опустил голову обратно на подушку. Трофей был теплым, сердце билось ровно, дыхание тоже было мерным и глубоким. Финдуилас спала. И от этого сна ей очнуться уже было не суждено. «Разве что в покоях у Мандоса. Кстати, спасибо ему, что приглядывает за моими женами. И ни одну из них не выпустит, чтобы не допустить для них двоебрачия. Поэтому они и после смерти мои. И будут моими до конца Арды. Если только…». Мысль о собственной смерти Глаурунг отогнал тут же. Слишком удачно всё складывалось, чтобы воспринимать этот страх всерьез. Удачно за исключением этой головной боли, которой наградила его новая женушка. Если бы всё шло как обычно – он бы, конечно, не позволил маленькой принцессе отделаться так легко. Не погрузил бы в сон после первой же близости, которой вполне хватило для зачатия (чем эльфийки были удобнее человеческих женщин – так это способностью точно понести дитя при наличии желания это сделать), а продолжал бы удерживать в сомнамбулической грезе. Сначала драконы эти чары использовали только для эльфиек, так как смертные женщины, как правило, от изнасилований не умирали. Люди вообще на удивление легко умели претерпеваться к любому насилию. Ну, или делать вид, что притерпелись. После нескольких попыток пленниц убить заснувших рядом с ними драконов («улыбкой» во все горло однажды чуть не обзавелся и сам Глаурунг) было решено в чертог наслаждений не приводить в ясном сознании ни одной из них. Конечно, драконы и в облике эрухини сохраняли выдающиеся силу, скорость, острый слух и обоняние (что стало неприятным открытием для покушавшихся девиц), но лишний риск не нужен никому. А внезапные истерики, смерти и выкидыши - порой и среди смертных попадались настолько же тонкокожие, как и эльфийки - были не нужны тем более. Исключение делалось только для тех невольниц, которых хотели таким образом наказать или казнить, но в таком случае ее следовало держать в оковах и не оставлять без присмотра. Разумеется, Глаурунг знал, что в его отсутствие мальчики поиграли и с Финдуилас – за что он, само собой, задал им хорошую трепку. Конечно, они были правы, лишний раз напомнив ей и прочим пленницам, что за попытки сбежать - даже к Намо – наказание неотвратимо. Но не менее неотвратимым оно было и за нарушение его приказов. Да, он – отец драконов, самый древний, а главное – самый крупный из них, но необъявленная война за статус в их племени шла постоянно. Поэтому ронять свое положение и давать спуску нельзя было даже в мелочах. К тому же владыка Мелькор возлагал большие надежды на потомство от дочери Ородрета. Едва только Глаурунг вернулся в Ангбанд, владыка потребовал, чтобы он привел ее к нему и долгие часы сплетал над драконом и над лишившейся от ужаса сознания девой заклятья. От мощи первозданной, предначальной магии будто трепетала и звенела сама плоть Арды. И Глаурунг узнавал эту мощь – сам плоть от ее плоти. Да, рожденный этой малышкой дракон явно не будет таким, как другие. Поэтому он не мог ни рисковать ею, ни провалить это дело. Слишком большой урон это нанесло бы его положению и самолюбию – и в глазах Мелькора, и в глазах собственного потомства. Тем большей неожиданностью и потрясением для Глаурунга стало то, что - впервые после того, как он научился создавать для своих жен эти грезы наяву, эти маленькие вымышленные миры, через которые только и удавалось вытянуть у них согласие на соитие и тем более на зачатие новой жизни, - он лишь чудом не потерпел в этой битве воль и разумов поражение. У этого хрупкого и слабого существа, каким казалась Финдуилас внешне, оказалась поразительно сильная воля и ясное внутреннее зрение, позволяющее быстро распознавать сплетенные драконом миражи, какими бы сладостными для нее они ни выглядели. Как и для всех прежних своих жен, Глаурунг создавал в сознании девушки идеальные миры, в которых ее судьба была лишена даже тени печали и страданий, которые выпали на ее долю в реальности. Миры, в которых все враги были побеждены, а все любимые - живы и рядом. Но она просто отказывалась в них верить, отчего те лопались как мыльный пузырь. Несколько раз дочь Ородрета и вовсе чуть не сбрасывала его чары полностью, оказываясь на расстоянии в одно биение сердца от полного пробуждения, а значит и от смерти. Поэтому для нее пришлось шаг за шагом, раз за разом после каждой осечки с нуля, создавать мир, в котором она не просто хотела бы жить, а в который она готова была поверить. Провести ее по самой кромке лезвия между исполнением самых сокровенных ее желаний и ее представлениями о мире. Само по себе сопротивление драконьим чарам, конечно, не было такой уж неслыханной редкостью, но обычно давало драконам лишь лишний повод развлечься и показать свое мастерство. Хотя бывали и досадные провалы. Но у Глаурунга – никогда. Он впервые столкнулся с достойным противником. Сыновья и прочие мальчишки уже не первую ночь бросали на него недоуменные или даже насмешливые взгляды. Хотя открыть рот и тем более бросить прямой вызов так никто и не осмелился, но отец драконов впервые пожалел о том, что поместил свое ложе не в отдельный чертог, а поставил его в центр и выше всех лож. Чтобы даже здесь, даже в этом деле, показывать свою власть и силу, торжествуя над душой и телом очередной пленницы. Показывая, что может взять и сломать любую женщину, которую только пожелает. А из-за этой беленькой куколки его престол чуть не обратился позорным столбом. «Да, в конечном итоге, я победил, но это и близко произошло не так… блистательно». А ведь все эти месяцы он даже не мечтал, а считал за самоочевидное, представляя, как овладеет этим нежным телом. Будто наяву видел эти шелковые золотистые волосы намотанными на его кулак, заставляющий ее запрокидывать голову и сильнее прогибаться в спине, принимая его глубже. И эти светлые глаза потемневшими и помутневшими от похоти, закатывающимися от боли или от наслаждения. Маленький и словно детский рот распахнутым от криков и стонов. На деле же Глаурунг оказался настолько измучен попытками овладеть разумом нарготрондской принцессы, что на овладение ее телом у него едва хватило сил. В какой-то момент даже возникло ощущение, что не он насильно берет ее, а она – его. Это было какое-то поразительное по своей остроте чувство униженности. Дракону даже показалось, что он понимает, почему эльфийские женщины способны умереть от такого. Очень хотелось ей отомстить – теперь, когда она сдалась и была в его власти – восстановить свое достоинство в своих глазах и глазах прочих драконов. Но Финдуилас уже понесла и рисковать этим ребенком, в которого владыка вложил часть своей силы, Глаурунг не мог. С некоторым раздражением он приоткрыл глаза. Чертог наслаждений жил своей привычной жизнью – десятки тел переплетались друг с другом в золотисто-красном сумраке или же расслабленно дремали, утомившись. Некоторые бросали на Глаурунга острожные взгляды и в них больше не чувствовалось насмешки. По меркам людей и эльфов здесь было слишком душно и жарко, а стоящий в этой духоте запах стольких разгорячённых тел и вовсе показался бы им отвратительным, но драконам даже этого было мало. Поэтому даже вне близости, заставляющей кровь бурлить в жилах и дарующей столь желанное в этом облике тепло, они жались к телам своих жен или наложниц. По чести сказать, урулоки не слишком-то разбирались в подобных нюансах, особенно тонких почему-то у людей. Глаурунг сам долго пытался понять, кем ему доводятся эти создания – супругами, самками его вида, или просто едой с привилегиями. То, что люди и эльфы были в некоторой степени разумны и обладали своим языком – не говорило ни о чем. Одному из сыновей Феанора ничего не мешало знать языки всех животных и птиц, и при этом считать своим призванием охоту на них. И едва ли хотя бы одна убитая Келегормом лань или куропатка встала у него поперек горла. С другой стороны – он определённо с ними не спал. Глаурунгу тоже изначально есть женскую плоть нравилось больше, чем трахать. Первую женщину, которую ему привели, он вообще случайно убил, когда, изливаясь, вырвал зубами изрядный кусок мяса между ее шеей и плечом. Потому что именно этого, а не брачной игры, хотел с момента ее появления. Для него вообще было сложно возбудиться на женское тело. Оно было теплым – и этим привлекало, но этого было мало. Поэтому пришлось пойти на небольшую хитрость, предложенную когда-то Глаурунгу Майроном – щедро обвешивать пленниц драгоценностями, чтобы начать воспринимать их как одно из сокровищ, которые всегда были для драконов куда большим, чем просто богатством – они были частью их сути. Их жизненной силы. Его дети уже не испытывали с этим таких же сложностей, но оплетенное золотом женское тело стало для них естественно, как дыхание. Россыпи золота и драгоценностей были их колыбелями, женская плоть – первой пищей, когда они, раскалывая скорлупу своих яиц, разрывали и чрева своих матерей. Рождение драконьего потомства всегда было для их невольных матерей смертельно. Что еще раз намекало на то, что они с ними не одной крови. Но в конечном итоге драконы всё же начали называть своих пленниц женами - заметив, что в своем облике эрухини они походили внешне на своих матерей. Это сходство проявлялось и когда драконы были в своем истинном облике: рожденные от эльфиек были сильнее, крупнее и выносливее, а от смертных женщин – смелее, яростнее, быстрее. Отчего исход отмечающей зрелость схватки между ними был отнюдь не столь очевиден, как могло бы показаться. Ну и конечно – если близость с женщинами была способна доставлять столько удовольствия, что драконы часто долго удерживали тех от беременности, чтобы иметь возможность развлекаться подольше, то, наверное, это что-то да значило? А смертность при родах, необычное погребение и повторные браки… что ж, такое постоянно бывает у людей и даже как-то раз случилось и у эльфов. И плод такого брака как раз спал у него на груди. «Конечно, лучше бы это была кто-то из внучек Финвэ. Или хотя бы дочь Тургона. В этой слишком много крови ничтожных телери. Но приходится работать с тем, что есть». Эти слова, воспринятые с полным безразличием в тот момент, когда владыка их произносил, почему-то сейчас, при воспоминании о них, вызвали у Глаурунга смутную досаду. В Финдуилас и впрямь было заметно ее происхождение от третьего племени квенди – как и все эльфийки она была высокой, но и близко не такой рослой и статной, как чистокровные девы из нолдор. Не было в ее чертах и присущей тем резкости и твердости, какие скорее ожидаешь встретить у прекрасной статуи, чем у живого существа. Она казалась мягкой, хрупкой и нежной. И впрямь – обычная синдар, даже не из их королевской семьи. Разве что волосы такого цвета, как у нее, у синдар не встречались совсем, а у нолдор были большой редкостью. «Но все же встречались. Иначе как бы я направил Турина по ложному следу, заставив поверить, что его драгоценная королевна мертва? К счастью, мало кто за пределами Нарготронда знал ее в лицо, а приказать более-менее похожей девице пролепетать перед смертью «Скажите, что Финдуилас здесь» для меня даже не забава». Но как оказалось, это внешне столь слабое создание было не лишено изюминки - упорства и стойкости, видимо, присущим всем потомкам Финвэ. «А также – слабостей, через которые мы всегда можем их достать». Гордость и жажда мести. И поистине королевские аппетиты. Позволяющие желать больше, чем сможешь унести. «Из моего чрева произойдет тот, кто сокрушит Тангородрим». Глаурунг усмехнулся этой ее мечте, которую он с таким трудом выудил из самой глубины души Финдуилас, разобрав и распотрошив всю ее память, из таких мутных вод, о существовании которых не знала даже она сама. Потому что, в конечном итоге, как и все дети Эру – она была слепа. Слишком хотела, чтобы мир был таким каким хочется ей. А не миром, где один из ее любимых гниет под открытым небом где-то возле долины Тумхалад, вместе с ее отцом и прочим войском Нарготронда, а второй вот-вот возляжет с собственной сестрой, такой же златокудрой и упрямой. «Возможно, это даже случилось сегодня. Ведь середина лета и впрямь лучшее время для свадеб. Как там кричали эдайн из дома Хадора? «Дракон Дор–ломина достойней золотого змея Ангбанда!»? Что ж, здесь и сейчас золотой змей оказался достойней. И именно он, а не дракон Дол-ломина, продолжит свой род, произведя на свет величайшее из чудовищ!» Остававшееся где-то внутри чувство униженности растаяло, да и головная боль почти прошла. Очень захотелось закрепить это торжество, вонзив зубы в мякоть спящего рядом тела, но он сдержался. Лучшее стоит отдавать детям. Вместо этого Глаурунг дотянулся до стоящего рядом с ложем заваленного снедью столика – способность питаться разнообразной пищей и ощущать самые невероятные ее оттенки было, пожалуй, единственным чему можно было позавидовать эрухини – и взял с него кубок с вином. Его голос – громкий и резкий - разрубил мерный гул чертога, заставляя спящих проснуться, а прочих – забыть даже об охватывающих их теплых телах. - Я, Глаурунг Золотой, король Нарготронда и всех драконов, взял в жены Финдуилас, дочь короля Ородрета из рода Финвэ. За этот брак! За кратким молчанием, в котором чувствовалась приятная для Глаурунга досада – «старик еще силен!» – последовал хор здравиц. Приподняв белокурую головку выше, он осторожно влил ей в рот немного вина – так, как это делали еще не взятые на ложе невольницы, ухаживая за спящими беременными женами, - а остальное опрокинул Финдуилас на грудь. Красные, как кровь между ее ног, струйки поползли по белой коже к нежным соскам и пока еще плоскому животу. И змей выпил это вино, как до того выпил через ее грезы ее жизнь и надежды.