***
Кимифуса морщится от кислого вкуса шампанского и, допив его одним глотком, ставит бокал на поднос. Очередной праздничный вечер в Портовой мафии, и сегодняшний повод для торжества очень и очень приятен — они отмечают открытие больницы. Кита бросает взгляд на Юки Като-Морган, стоящую рядом с Огаем. На ней — чёрное кимоно, она сияет, держа в руках бокал с шампанским и улыбаясь гостям. И на ней взгляд Мори. Если между ними ничего нет, то Кимифуса слепой. Кита поворачивается к стоящей рядом Мари. Она потягивает вишнёвый сок и пробегается взглядом по присутствующим. Кимифуса приближается и склоняется к её уху. — Между ними ничего нет? — вспоминает он её слова. — Ну-ну. — О, отстань, — она отмахивается и тянет его за собой на балкон, где менее душно и более просторно. И не так громко. Кимифуса не скрывает довольной улыбки, когда они закрывают за собой дверь, оказываясь отрезанными от мафиозного мира. — Наконец-то. Не мафия, а детский сад. Такие шумные. — Повод для праздника хороший, вот и веселятся. Я восхищаюсь твоей тётей. Врачом Юки была отменным и деликатным. Кимифуса выяснил, что она и Огай Мори являлись учениками Вильгельма Рота. Ките его подход и отношение к пациенту нравились, и он чувствовал себя с ним спокойно — знал, что Вильгельм поможет и не бросит. И не будет как Ямамото — когда тебе и так плохо, брать и добивать. — И я, — соглашается с ним Мари. — Тётя давно хотела открыть больницу. Её маленькая мечта сбылась. — Маленькая? — спрашивает Кимифуса, припоминая масштабы здания. — Не в прямом смысле, — она закатывает глаза. — Она теперь уйдёт из Портовой мафии? — задаёт вопрос и понимает, что звучит глупо — куда женщина сможет деться от Огая Мори? — Не собирается, — Мари, однако, воспринимает его слова всерьёз, — но у меня были такие же мысли. Она рядом с ним, и Кимифусе уже не так одиноко. — Можно? — дверь, ведущая на балкон, открывается, и Кимифуса узнаёт в заглянувшем к ним человеке Акутагаву. — Конечно. — Като-сан, Кита-сан. — Привет, Акутагава. Втроём они замолкают и смотрят на ночное небо. Каждый думает о своём, и поэтому они не сразу замечают, что на балконе становится на одного больше — на перила рядом с Кимифусой облокачивается Чуя. Они удостаивают друг друга быстрыми взглядами: Накахара ненавидит Киту, но сил устраивать сцену у Чуи нет. Как и у Кимифусы. Они кивают друг другу, и Кимифуса слышит, как Мари рядом с облегчением выдыхает. Кита отмечает, что на нём нет лица. Накахара, видимо, посещает его мысль, всё ещё опечален смертью Томиэ. Да и сам Кимифуса не отличался радостным расположением духа — он тоже постоянно об этом думал и не был в восторге от того, что сделал (хотя все считали наоборот). — Все мы похожи, — Ямамото склоняет голову к плечу, произнося эти слова с явным удовольствием, потому что они причиняют Кимифусе боль. — Похожи, иначе бы не оказались вместе. Да, Кобо, это так. Подобное притягивается к подобному. Кимифуса с отвращением отворачивается, но ненадолго. Он сдавленно охает, когда на подбородке смыкаются чужие пальцы, грубо его к себе разворачивающие. — Не смей кривиться. Нет, он не такой, как он. Преступления против детей — это самое ужасное, что может быть в этом мире. И это было так. Искупить свою вину Ямамото мог лишь своей кровью. Размышления прерывает возня Акутагавы: он делает глоток вина и с грохотом ставит его на перила, морщась. — Ну и кислятина, — делится он своими впечатлениями. Чуя, Кимифуса и Мари улыбаются. — Это сухое вино, — со смешком поясняет Мари. — Оно и будет кислым. — Не пей эту гадость, — вздыхает Чуя и огибает девушку, становясь рядом с Рюноске. — Вообще не пей. А если уж так хочется, то можно выбрать… Накахара пускается в объяснения об алкоголе. Мари переводит взгляд с него на Кимифусу и треплет Киту по плечу, улыбаясь. Като ему симпатизирует, поэтому он тоже улыбается — пусть и слабо, но улыбка появляется на его губах. Дышать становится чуть легче.***
Дазай надевает светло-голубую рубашку в тонкую белую вертикальную полоску и придирчиво осматривает себя в зеркале. — Ну хватит, хватит, самовлюблённый ты павлин. — Это совсем не комплимент, ты в курсе? — вопрошает он, начиная застёгивать пуговицы и краем глаза наблюдая за движением позади — Томиэ поднимается с футона и одёргивает полы белого банного халата юката, расшитого чёрными ветвями и листьями бамбука, плотнее запахивая его. У него никак не получается почему-то совладать с пуговицами на манжетах, и Ямадзаки приходит на помощь. Смотря на её светло-рыжую макушку и сосредоточенное лицо, Дазай задумывается: вот так могла бы выглядеть обычная жизнь? Жена провожает мужа на работу, после встречает с аппетитным ужином, по дому бегают дети, гавкает собака, а на выходные они выбираются куда-нибудь всей семьёй. — Ты переживаешь? Она аккуратно застёгивает манжеты от поправляет ворот рубашки. Осаму наблюдает за ней, и Томиэ не выдерживает его пристального взгляда — ощущение, что находится под микроскопом. — Что? — Ничего. — Но ты смотришь. И будто что-то хочешь мне сказать. — Я рад, что ты теперь с нами. Со мной. — Шантажируешь меня, чтобы я сделала что-нибудь ещё? — приподнимает она брови. — Нет. Я говорю это искренне. — Ценю. Повеселитесь и не смей, слышишь, не смей обижать Акиру. — Есть, мэм, — хмыкает Дазай, аккуратно обхватывая Томиэ за плечи и отодвигая её в сторону. Акира пригласила его на спектакль. Осаму о постановке не слышал, но Ямадзаки прожужжала ему вместе с Ацуши все уши, так что он был вполне осведомлён о содержании. Они выходят из театра глубоким вечером, сразу оказываясь среди толпы спешащих куда-то людей. Чтобы их не отнесло друг от друга, Акира и Осаму отходят в сторону. Хания улыбается и заправляет за ухо прядь волос. Сегодня она решает надеть нежно-зелёное платье по щиколотки и тонкую бежевую кофту и выбирает лодочки под цвет кофты. Красные волосы забраны в высокий хвост, и Осаму невольно любуется длинной шеей и изящными ключицами. Да и не только сейчас: половину спектакля он не сводит глаз с сидящей рядом Акиры, вдыхая запах нероли и орхидеи. — Спасибо, что согласился. Мама Ёко присылает билеты, надеясь, что она пойдёт, но у той всё никак не получается. У нас в «Орхидее» уже все сходили, и оставалась только я. — Её мама — Момо Сугияма? Или они просто однофамильцы? — Мама. — Они похожи, — Осаму вспоминает аккуратные черты лица женщины и её пронзительные тёмные глаза. Похожа на Ёко, очень похожа — глядя на неё, можно представить, как может выглядеть Сугияма-младшая в старости. — Есть что-то общее в мимике, жестах. — Юкио говорит тоже самое. Он смотрит на неё. — Тебе спасибо за приглашение. Давно я не выбирался в театр, так ещё и на такой интересный спектакль попал с такой замечательной спутницей. Акира улыбается. — Даже так? — Именно. Они начинают идти вниз по улице, разговаривая и выходя к площади, куда в Йокогаму приехала ярмарка. — Хочешь заглянуть? — Почему бы и нет, — пожимает она плечами. Акира замечает одну из лавок, к которой и направляется, и Дазай удивляется, как легко она передвигается на каблуках, следуя за ней. — Выглядит очень красиво. Акита останавливается у лавки с заколками и улыбается миловидной пожилой женщине. «Купить одну и утешить Ёко», — мелькает у неё мысль. В «Орхидею» опять приходила Момо, и Сугияма после её пребывала в скверном расположении духа. — Здравствуйте, — здоровается она. — Можете мне показать… У Дазая звонит телефон, и он отходит в сторону, чтобы ответить. — Да, Танидзаки. Слушаю. — Прошу прощения за поздний звонок, — начинает тараторить он, — но у меня вопрос жизни и смерти. Куникида-сан срочно требует отчёт, я делаю, а его не устраивает. Правки даёт, но как я правлю, ему не нравится. Что нужно написать, чтобы он его у меня принял? — О, нашёл, у кого спрашивать. — Простите, но мне не к кому обратиться — а вы с ним воюете с этими отчётами больше всех. — Ничего. — Все дают мне разные варианты. Ямадзаки-сан… Уэно-сан, точнее, — исправляется Танидзаки, — сказала, чтобы я вас не беспокоил и сам выкрутился, но я ещё только у вас совета не спрашивал. — Где-то у меня на почте был идеальный отчёт. Сейчас посмотрю и тебе пришлю. — Я ваш должник! С меня что хотите! — Сочтёмся, — отмахивается Дазай. — Обновляй почту. — …ну очень вам идёт! Это отвлекает, вырывая из водоворота благодарностей коллеги, Осаму поднимает голову. Взгляд падает на Акиру с белой заколкой на распущенных волосах на затылке, смотрящейся в маленькое зеркальце. Она улыбается, любуясь собой. Танидзаки что-то ещё говорит, но Дазай не слышит. Точнее, слышит, но голос его доносится как сквозь толщу воды, и он чувствует себя оглушённым. — Ты ведь у нас всё о любви знаешь, искушённая женщина, — Дазай изгибает губы в ухмылке. — Расскажи мне. — Будешь разговаривать со мной в таком тоне — получишь яд в чай. — Мне действительно интересно. И, напоминаю, Куникида запретил тебе пользоваться ядами. — Думаю, один раз он закроет на это глаза, — не теряется Ямадзаки. — Так что там о любви? Томиэ ядовито улыбается и прикладывает ладонь к груди. — О, Дазай… Я желаю от всей своей души, чтобы ты влюбился, — начинает она с фальшивым сочувствием, и речь её явно заготовлена — видимо, потратила не один час, чтобы подготовиться и нанести (постараться) словесный удар Дазаю. — Чтобы однажды ты посмотрел на человека, и у тебя земля ушла из-под ног. Чтобы ты смотрел и не в силах был что-то сделать. Чтобы всё, что ты знал или думал, что знаешь о любви, стало ничем. — Твои слова — да богу в уши, — хмыкает он. — О, я и забыл, что его нет. Значит, зря сотрясаешь воздух. — …Дазай, как тебе? — Акира оборачивается и зовёт его. — Стоит брать или нет? — Танидзаки, я тебе перезвоню, — бросает он, чуть поперхнувшись — почему-то пересохло в горле, и завершает вызов, не в силах отвести взгляда от Акиры.