За полчаса до.
— Боря, сядь и не метайся из стороны в сторону, — попросила Ольга, прикрывая глаза. Она была рада вернуться в Москву, но видимо судьба у неё такая — приходить только когда основной пиздец настигнет пика, как с воронкой. Гесер молча сел рядом, тихо выдыхая. Кто же знал, что так все получится? Да, были такие линии вероятности, но он отметал их, как несостоятельные, смотрел на другие вещи, а потом и вовсе перестал, зная, что все, что можно, уже сделано. Выходит, сам виноват. Посчитал, что Сережа может что-нибудь натворить, как Иной — сорваться, не выдержать, договор нарушить, тем же шухартом стать — слишком уж эмоциональным был, и не обратил внимание на другую сторону жизни — на быт, на отношения. Вот реальность и оказалась страшнее: приглядывая и следя за тем, чтобы Сережа стал правильным Великим, он совсем забыл проследить за тем, чтобы тот был правильным человеком. А без этого Иным нельзя было быть. Даже Темным. И о Городецкой забыл совсем. Посчитал, что та сама справится, не глупая, коль любит, любовь ведь она такая — позволяет видеть вещи по-другому, помогает меняться. Только вот либо любви у них не было, либо он изначально поставил не на ту черту характера Ани — снова. На Городецкую в принципе ставить никогда нельзя: точно что-нибудь отчебучит. Вот и в этот раз: нет, чтобы сказать! Надо обязательно в себе держать, ведь «ссор из избы не выносят». Ещё Аня и в принципе такая: челюсть сожмет, помирать будет, но ничего не скажет, потому что уверена, что сама справится. Откуда только такие мысли берутся? Запустила, не справилась. Лежит, вон, на больничной койке. — Ну, что могу сказать… — целитель вышел из кабинета хмурым, почему-то немного виноватым. — Кома? — спросила Оля, сразу предполагая худшее. В линии вероятности они не заглядывали. — Нет, с ней все в порядке, оклемается. Дать время восстановиться только и оградить от всяких воздействий, — он выразительно посмотрел на Гесера. — Но? — верно прочитав между строк, уточнила Великая. — Но ребенка было не спасти. — Ребенка?! — изумилась Ольга. Посмотрела на мужа зло: — Она была беременна? — Была, — кивнул целитель. То ли этим он хотел сказать, что беременность подтвержденная, то ли сделать акцент на прошедшем времени. Волшебница вздохнула, посмотрела выразительно. — Она знала? — спросила Оля. Гесер помолчал, вместе с ним, казалось, замолчало и все вокруг — даже дыхание. Покачал головой: — Нет. Хотя это странно, у неё срок восемь недель. — Боря, ты прикалываешься?! — возмутилась Оля. — А жене любимой сказать, нет? Какой ужас, — она простонала. Провела ладонями по лицу. — Я тебя больше тут не оставлю, херни натворишь какой-нибудь, потом расхлебывай. — Оля… — выдохнул Гесер несчастно. Взял любимую за руку, та сопела, но позволяла. — Как это, не знала? — изумился целитель, прерывая препирания Великих. — Два месяца нет менструации, это трудно не заметить. — У неё вообще её нет, — покачала головой Оля. — Из-за стресса, здоровья и ещё там чего-то, сама мне рассказывала. Вот и не заметила по-итогу. А ты-то ей почему не сказал? — Женщина такое должна сама узнавать, не от посторонних людей, — покачал головой Гесер. Оля фыркнула, стуча по лавочке ногтями: — Ну да, ты же у нас ужас какой посторонний! Что Сережа? — Тоже не знал. — Вот так прелесть, никто ничего не знает, кроме наших Великих хороших! Ты ауру ей скрыл что ли? Чтобы никто ей не сказал? — Ну да, — вздохнул Гесер. — Хотели как лучше, получилось, как всегда, — резюмировала Оля. Положила голову Пресветлому на плечо: злиться на произошедшее не получалось. Надо было думать, что делать дальше. Думать не получалось — все мысли бегали вокруг ребенка… — Чего делать будем? Скажем? — спросила Оля тихо. — Я не знаю, — вздохнул Гесер. — Вряд ли она останется с ним. — Если не скажешь — останется. Она — останется, вся в тебя, — хмуро заявила Оля. Гесер бросил на неё умоляющий взгляд. — Воспитываешь по образу и подобию. А вот если сказать… не знаю, Борь… Я не знаю… — прошептала она, пряча лицо. Гесер обнял её. Оле было тяжелее: женщина всегда острее чувствует, как это — потерять ребенка. Тем более, когда она сама его теряла. За Назарова было стыдно. Более того — была злость. Гесер не мог себе представить, что такое — поднять руку на женщину. Да и не только. Как вообще можно поднять руку просто так на того, кто слабее? Он не хотел находить будущему Великому оправдание. Но Оля была права: такой у Ани характер. Только ей решать её судьбу, но ради дела Света она будет терпеть побои столько, сколько надо. Пусть её об этом даже и не просили. — Надо сказать, — прошептала Оля. Гесер вздохнул.***
«Вот дом, его построил Джек
Из разрухи в голове»
Заснула Городецкая у Оли на плече, тихо выплакав все слезы, беспокойно дрожа и вертясь. Периодически она болезненно скулила — то ли от боли, то ли от кошмара.«Там, в подвальном этаже,
Тихо плачет человек
И боится умереть
От побоев и от ран»
Холодная ночь не спасала от безумия: никакой холод на свете не смог бы успокоить горящее от боли сердце. Тьмой ночь укрывала, как одеялом, пряча мечущееся сознание в объятьях сна, леча его сумасшествие.«Глотая боль, касаясь дна,
Когда пути другого нет.»
Время тянулось так медленно, будто не желая, чтобы израненное сознание возвращалось в мир реальности слишком рано, давая возможность спрятаться, уйти от этой боли, пока она была слишком опасной.«Знай: мы с тобой, ты не одна
Лети на свет!»
Дверь тихо отворилась, и фигура, словно одна из теней-приспешниц ночи, которые так любили пугать маленьких детей страшными мордами и силуэтами за окном, тихо проскользнула внутрь.«На волю, как птица,
Вырвись и лети!»
Она пробралась к кровати, аккуратно садясь рядом, не тревожа чужой сон.«Из душной темницы
Беса во плоти»
Завулон внимательно следила за чужим нахмуренным лицом. Оно не выражало ничего, кроме притупленного ночью страдания. В груди ничего, кроме давно закостеневшей в комок тоски, не дрогнуло. Но и она принесла такую муку, что странно было признавать.«Довольно! Всё, хватит!
Не ищи любви
В холодных объятьях
Дома-на-крови»
Ничего другого она ждать от Сергея и не могла. Не нужны линии вероятности, не нужен обширный опыт, чтобы знать, к чему все идет. Только часто влюбленность слепит глаза, заставляет прощать или не замечать.«Что себе из года в год
Шепчут женщины в ночи?»
Но влюбленность пройдет, а привычка терпеть останется.«Как молитву в парандже,
Повторяя в забытьи: »
И деться куда-то из этого порочного круга будет непросто. Будут тяготить отношения, документы, дети, общество, которое будет говорить: «Такая хорошая пара!». А вы действительно хорошая пара, но только для них, наблюдателей, не для себя. Хотя, ты, возможно, и не будешь этого понимать. Просто в какой-то момент придет выгорание. Депрессия. И в какой-то момент станет глубоко плевать на его выпады и истерики.«Значит, любит, если бьёт.
Если любишь, то молчи»
Ведь кому ты, кроме него, нужна?«На волю, как птица,
Вырвись и живи!»
Амулет, спасший Светлую сегодня, Тёмная положила на тумбу.Из душной темницы
Дома-на-крови»
Завулон нежным движением провела по чужому лицу, убирая слезы, убирая все кошмары, даря спокойствие измученному страхами и болью духу.«Отмойся от боли,
Оттолкнись от дна!»
Руку убирать не хотелось. Хотелось провести по волосам, по щеке, и сидеть, чувствуя чужое уже размеренное и спокойное дыхание, знать, что она в безопасности и в порядке, под присмотром.«Не бойся и помни,
Что ты не одна!»
И Завулон могла себе это позволить.