***
— Сереж, скажи, в чем сила? — философски спросила Аня, пытаясь поправить одеяло без рук. Она лежала на животе на кровати и курила, ногами пытаясь накинуть хоть какую-то ткань на себя. Хотя, казалось бы, зачем она уже? Выходило плохо: она путалась в наволочке, а та часть, которая уже что-то немного да прикрывала, так и норовила сползти с голого тела. — В никотиновых пластырях, — Сережа плюхнулся рядом. Рукой накинул одеяло на Аню, заодно себя прикрыл. — Кончай курить. Тем более в постели. — А теперь убери из своей фразы слова «курить» и «тем более» и все будет прекрасно, — хмыкнула Аня. Она докурила сигарету, неспешно выдохнула дым в потолок. Пришлось вставать, чтобы выкинуть окурок, скидывая только что ласково накинутое на неë одеяло. Был какой-то свой странный свет во всем этом: стоять голой с окурком перед окном и смотреть на такой же, как и она, голый ноябрь.***
— Знаете, — протянула Аня задумчиво. — Спасибо. Гесер поднял голову, посмотрел вопросительно, с замешательством. Аж документы подписывать перестал. — Поясни? — Просто, — пожала она плечами. — Не знаю. Спасибо. Говорить вслух она не хотела. Да и не нужно было. Поймет ли Гесер или нет, ей не важно. Главное, что понимала она. Травяной чай был горьким, но сахар в нем сглаживал все углы. Солнышко на кружке улыбалось. — И тебе, — кивнул Пресветлый. Аня улыбалась тоже.***
— Смотри, знаешь на что похоже это облако? — Сережа, тебе что, десять? — хмыкнула Городецкая, запрокидывая голову. Они были на даче у Тигренка, где-то веселились коллеги, кто-то с кем-то спорил у шашлыков, а они сидели на траве вдали от всех. Ну как… Сидела только Аня, Сережа лежал. — Не, правда, иди сюда, — Сережа потянул Аню за руку к себе. Та с тяжелым вздохом поддалась, падая рядом. Назаров руку не отпустил, сжал пальцы крепче, будто боясь чего-то. Аня замерла, в странном трепетном чувстве боясь спугнуть это ощущение. Яркое солнце слепило, приходилось закрываться руками (рукой) и щурится (а могли бы и вовсе не смотреть на солнце). — Смотри, вот то, — он указал пальцем на большое скопление облаков. — На вампира похоже. Вон те два облака снизу, как клыки. А вон те дырки — глаза. Аня покрутила головой. — Не знаю, а мне кажется это черепашка, — пожала она плечами. — То, что ты обозвал клыками — лапки. — Не знал, что ты такая романтичная натура, — засмеялся Назаров. Аккуратно погладил пальцами чужую ладонь. — Это не я романтичная натура, это ты везде Иное вмешательство видишь, — хмыкнула Аня. Когда-то она была такой же. Это в принципе участь всех недавно обращенных. Если бы Городецкая тогда смотрела на облака, как сейчас, она бы тоже наверняка увидела какого-нибудь вампира или оборотня. — Может быть. Но хочешь мне сказать, что вон то облако — не летучая мышь? — Ладно, может ты и прав, — закатила глаза Аня. Детская искренность в Сереже почему-то казалась очень привлекательной. Она перехватила чужую руку, переплетая их пальцы. Иногда всем им надо немного побыть детьми…***
— Извини меня, — прошептала Аня. Опуская голову. Гесер остался работать с Назаровым, которого они все-таки инициировали, как Светлого. А вот у Ани осталось незаконченное дело. Вампирша посмотрела тяжело, нахмуренно. Но хотя бы не зло, как несколько минут назад, когда Аня только постучалась к ним в дверь. Вздохнула, фыркая: — Тебе не идет вид вселенской скорби, так что будь добра, вытирай свои сопли, и заходи. У меня тут в домашней задаче ничего не сходится, посмотришь как раз, а то я себе всю голову сломала.***
Приходила в себя Аня нелинейно: ощутила себя сначала на холодных простынях, под холодным одеялом. Это радовало: она не думала, что в Сумраке имеются лишние одеяла, если они там вообще имеются. А это означало только одно: она жива. Городецкая с трудом открыла глаза — голова неприятно болела, тело — ломало, будто при температуре в тридцать девять. Белый интерьер, склянки, колбы, артефакты на столе какие-то. Кабинет, подозрительно напоминающий кабинет целителя Ночного Дозора. И если сначала её собственное нахождение в нем удивило, то после воспоминания стали многое ей объяснять. Обрывками они всплывали в памяти, заставляя морщиться. Светлая с тяжелым измученным стоном прикрыла глаза, сползая вниз по подушке, надеясь, что растворится в ней навсегда. Ни двигаться, ни разбираться в происходящем не хотелось, хотелось уехать, не вспоминать, пока злость и печаль, в огромном количестве имеющиеся внутри и так неподходящие Светлым, не исчезнут. Дверь кабинета открылась, кто-то неслышно проскользнул. — Оль? — удивилась Городецкая, попытавшись приподняться. Великая, насколько она знала, была заграницей. — Ты приехала? Волшебница одними губами улыбнулась, кивая в знак приветствия, одним движением положила её обратно. Присела рядом. Выглядела она не лучшим образом в плане моральном: Ане не нужна была Сила, чтобы заметить напряженные губы и сведенные у переносицы брови. — Приехала. Как ты себя чувствуешь? — Оля сжала её руку, осунувшимся лицом посмотрела на Аню. — Бывало и хуже, — честно ответила Городецкая. Спросила, глядя в печальные глаза: — Что-то случилось? Оля поджала губы, посмотрела как-то отчаянно. Хотела что-то ответить, но закрыла рот, будто это что-то было трудно произнести. — Оля? — невеселый, нервный смешок вырвался из груди сам собой. Аня чувствовала себя относительно нормально — Силу она чувствовала, через Сумрак смотреть могла, зайти в него, она уверена, тоже смогла, если бы захотела. Волшебница как-то особенно тяжко вздохнула, спросила тихо: — Почему ты не сказала? Аня поморщилась, отвела голову в сторону. Если её собирались лечить на тему Сережи, то она предпочла бы побыть без сознания ещё. — А чтобы вы сделали? — Было много вариантов. Выход всегда можно найти, главное обратиться к кому-то, — твердо сказала Оля, дергая Аню за руку. — Не все надо спускать на тормозах… — она перевела дух. Сказала неожиданно: — Прости нас. — За что? — искренне удивилась Городецкая. Неприятное, саднящее чувство началось скапливаться в груди. Что-то тут было ой как нечисто. Но напрямую ей, как всегда, ничего не говорили. — За все. За то что не поняли и не помогли сейчас. Городецкая не особо придала этому значения: все-таки, по большому счету, они помогли. Аня-то осталась жива. Что-то другое скрывалось под чужим тревожным взглядом. — Все в порядке, со мной же все хорошо, — попыталась нащупать правду Аня. — Не все в порядке, — мотнула головой Оля. Посмотрела в упор, начала тихо, неподвижно, как сова, будто гипнотизируя: — То, что произошло — ужасно, но ты должна знать. Ты могла стать матерью. Городецкая нервно хмыкнула, не зная, как понять эти слова. Каждая девушка в теории могла стать матерью, что в этом такого? Что, неужели слишком долгое пребывание на втором слое развило у неё бесплодие? — Ты была беременна. Бьет, как обухом, и Аня не сразу понимает, о чем Оля говорит. Смотрит слепо, куда-то сквозь, не в силах ни понять, ни принять, ни вздохнуть. Она поняла, так как надо? Фраза была однозначная, но сердцу этого не понять. Оля аккуратно берет чужое лицо в свои ладони: — Восьмая неделя. Была. Ребенок не выжил. — Почему? — одними губами спросила Аня, не понимая, издает она вообще какие-то звуки или этот вопрос только внутри её головы. — Аня… — моляще попросила Оля. — Почему? — упрямо повторила Городецкая. Почему, почему, почему. Она ненавидела то, насколько часто она задавала этот вопрос. Оля вздохнула как-то рвано, начала объяснять, подбирая слова. Видеть чужую боль сто крат ужаснее, чем терпеть свою. — Сережа… Великий. И если на работе он сдерживать свою Силу умел, то в быту…видимо, нет. Мы пока не знаем, то ли он тянул из тебя неосознанно, ослабляя, то ли влиял. По последствиям, конечно, без разницы, но если на тебе это никак не сказалось бы, то на… — Волшебница замолчала, не в силах продолжать. Аня была рада, что не может: больше этого слушать она не могла. Хотя вряд ли бы и услышала — в голове стоял шум, гул, сердце сдавливало до боли, но она сейчас как будто отрезвляла, давая понять, что Аня все ещё жива. Но какой в этом, черт возьми, смысл? Если боль — единственное, что она чувствовала. Она могла быть мамой через каких-то семь месяцев. Встретить 2001 год с сыном…или дочкой. Или с двойняшками. Водить за ручку в садик, радоваться первым словам, учить кататься на велике, помогать с уроками, учить, как отличить этиловый спирт от метилового, просто жить рядом и быть хорошей матерью… дальше мысли не шли — упирались в какую-то серую стену глухой боли. На ладони Оли упало несколько слез — Аня так и не смогла понять, были ли это её или чужие. Легче не становилось — спираль внутри закручивалась сильнее с каждым вздохом. Как бы ей сейчас хотелось проснуться… Чтобы ей сказали, что все — это лишь сон. Это ведь сон? Захотелось закрыть глаза и вернуться назад — во вчера.«Боль от потерь заставляет выть и видеть сон,
где мы прошли точку невозврата — рубикон…»