В своём письме немецкому издательству, в котором он отказался подтвердить своё «арийское» происхождение для издания в Третьем Рейхе «Хоббита», Толкин издевательски съязвил:
«К моему прискорбию, мне не совсем ясно, что вы подразумеваете под словом arisch. Я — не арийского происхождения; то есть не индоиранского: насколько я знаю, никто из моих предков не говорил на хиндустани, персидском, цыганском или родственных им диалектах» (Письмо 30). Лично мне в данном письме видится своеобразная ирония Толкина — презиравшего
«нордическую чушь» (Письмо 45) — над немецким собеседником: «вы называете себя арийцами, но настоящие арийцы — те, кого вы считаете низшей расой».
Показательно, что Толкин как профессиональный учёный, причём специализирующийся именно в сфере языкознания, употребляет слово «арийский» в строго-научном смысле: относящийся к народам индоиранской языковой группы. На первый взгляд, индоиранцы, не будучи европейцами, Толкина интересовали слабо. Свой вымышленный мир он создавал на основе европейской культурной традиции — скандинаво-германской, кельтской и античной. Но некоторые элементы толкиновского мира заставляют заподозрить, что «арийцы» в научном смысле этого слова — то есть народы индоиранской группы — могли входить в сферу его интересов.
Во-первых, как в своё время доказал отечественный историк А. А. Немировский, специализирующийся на истории древнего Ближнего Востока, Чёрная Речь — язык, созданный Сауроном — основана на хурритском, языке древнего ближневосточного государства Митанни (XVII–XIII века до нашей эры), правящая верхушка которого, по-видимому, имела индоиранское происхождение и поклонялась, помимо хурритских и семитских, ещё и тем же богам, в которых верили арии (Митра, Варуна, Индра, Насатьи-Ашвины). Помимо хурритского, правящая верхушка Митанни говорила на языке, известном как «митаннийский арийский». По замечанию Немировского,
«хурритский язык активно обсуждался индоевропеистами и востоковедами как раз в первой половине 20 в., причем в тесной связи с расовыми проблемами и происхождением ариев»[1].
Более того, как я показал в своём исследовании, посвящённом истерлингам Второй и Третьей Эпох, их культура имеет определённые параллели с культурой древних ариев[2] — достаточно сравнить такие племена истерлингов, как Колесничие и балхот, с нижеследующим описанием:
«Изучение костных остатков показывает, что основным занятием населения было скотоводство, причем преобладают кости крупного рогатого скота, также жители использовали лошадей и колесные повозки <…> Арии выхаживали хороших лошадей, которых очень ценили как основу своего военного превосходства <…> Знатный воин сражался на колеснице, управляемой возницей. Культ войны, боевого коня и колесницы также выражен в ведийских ритуалах»[3].
Можно также вспомнить персидскую империю Ахеменидов, покорённую Александром Македонским — в решающем сражении при Гавгамелах (1 октября 331 года до н.э.) персидский царь Дарий III Кодоман возлагал большие надежды на 200 серпоносных колесниц. Интересно, что в античной традиции — с которой Толкин как образованный человек не мог не быть знаком — Ахеменидская империя рассматривалась как образцовая «восточная деспотия» со всевластием царя, подобная толкиновскому Мордору — а истерлинги в Третью Эпоху у Толкина часто выступают как союзники Саурона. В этом свете параллелизм Чёрной Речи с хурритским представляется особенно интересным.
Тут надо на время уйти от индоиранской тематики и обратиться к той культуре, которой Толкин профессионально занимался как учёный — скандинаво-германской (данное отступление я делаю потому, что нижеописанные черты были характерны и для аристократической культуры древних ариев). Как известно, в ней для воина идеалом считалась не мирная смерть в своей постели, а гибель в бою, позволяющая попасть в чертоги Одина — Вальхаллу — где они пируют и сражаются. Частично черты подобного мировоззрения, стержнем которой была воинская доблесть как самоцель, сохранялись и после того, как германские народы подверглись христианизации. При всём уважении к содержащемуся в скандинаво-германской культуре идеалу борьбы до конца (как его называл сам Толкин — «северному мужеству») он довольно критически относился к присущей ей воинственности и культу насилия — что отразилось, в частности, в его замечаниях по поводу древнеанглийской поэмы «Битва при Мэлдоне».
Толкин в эссе под названием «Ofermod» рассуждает о ключевом сюжетном элементе данной поэмы — решении англосаксонского военачальника Беортнота, противостоявшего разбойникам-норманнам, позволить им переправиться через реку Блэкуотер, что привело к поражению англосаксов и гибели самого Беортнота в битве при Мэлдоне (10 августа 991 года н.э.). По мнению Толкина, поражение Беортнота стало следствием его неуместной любви к благородным жестам, рыцарской бравады. Он сравнивает его с таким легендарным героем, как Беовульф из одноимённого произведения, который
«делает больше, чем того требует необходимость, отказываясь от оружия, чтобы придать борьбе с Гренделем больше чисто «спортивного» интереса; этот поступок добавляет ему личной славы, хотя при этом подвергает его ненужной опасности и ослабляет шансы освободить данов от невыносимого чудовища»[4].
Особенно интересно замечание Толкина по поводу термина ofermod, которым охарактеризовано решение Беортнота уступить врагу броды через реку (где он отчасти излагает собственные идеи):
«Что касается слова ofermod, то оно означает не «чрезмерно смелый», а нечто иное, если мы, конечно, признаем за корнем ofer полновесное значение, памятуя, как энергично вкус и мудрость англичан (какие бы поступки англичане ни совершали) отвергали всякую «чрезмерность». Wita seal gepyldig… ne noefre gielpes to georn, oer he geare cunne («Мудрый должен быть терпеливым и никогда не хвалиться прежде времени»). Но слово mod, хотя оно может включать или подразумевать значение «мужества», вовсе не обязательно означает «смелость», как и среднеанглийское corage («Мужество», «отвага», ср. совр. англ. courage — Прим. персе.). Это слово означает «дух» или — если оно употреблено без эпитета — «высокий дух», наиболее обычным проявлением коего является гордость. Но в слове ofermod это слово снабжено эпитетом, и этот эпитет имеет значение неодобрения. На самом деле известно, что слово ofermod всегда несет в себе суждение. В древнеанглийской поэзии оно встречается только дважды, причем один раз по отношению к Бьортноту, а другой — по отношению к Люциферу»[5].
По мысли Толкина, воинская доблесть должна служить общему благу, а не самовозвеличиванию через отважные деяния. Тут можно вспомнить историю такого героя Толкина, как Эарнур, последний король Гондора, отважный воин и полководец[6] — который отправился на поединок с Королём-Чародеем после вызова со стороны последнего, сопровождаемого обвинением в трусости. Сыграв на гордости Эарнура, Король-Чародей избавился от опасного соперника, а гондорская королевская династия (род Анариона) пресеклась. Критика присущего языческой (и скандинаво-германской — в особенности) традиции культа героизма ради него самого присутствует ещё в самой ранней версии толкиновского Легендариума — в «Книге Утраченных Сказаний».
В ней среди Валар присутствовали такие воинственные божества (соответствующие древнегреческим Аресу и Энио), как
«духи раздора» Макар и Меассэ (Меассэ как «дух раздора» сопоставима также и с Эридой) — брат и сестра, о которых сказано, что
«было бы лучше, если бы они никогда не нашли дорогу в мир». Они были
«первыми и главными из тех, кто присоединился к разладу Мелько и кто помог ему творить его музыку». Макар
«любил спорить и затевать драку без причины». У Макара и Меассэ в Валиноре имеются
«мрачные чертоги», где между вассалами Макара идёт непрерывная битва (за вычетом того времени, которое обитатели чертогов тратят на пиры), а Меассэ поит потерявших чувство воинов крепким вином, чтобы они возвращались к сражению. В чертогах звучат
«свирепые песни победы, грабежа и разорения». Макар вооружён огромной секирой, а Меассэ - копьём. Туда ходит тренироваться, сражаясь с Макаром, Тулкас — но при этом и он
«не любил этот народ, и они, по правде говоря, не любили его». Макар и Меассэ развлекались,
«охотясь в чёрных горах на волков и медведей».
Макар и Меассэ испытывают своеобразную симпатию к Мелькору — не как к другу, а как к противнику, без которого им будет скучно. При описании выступления Валар на войну с Мелькором сказано, что Макар
«был рад видеть, что они взялись за оружие и собираются на войну, пусть даже их гнев был против Мэлько». На суде над Мелькором Макар держит его сторону, причем, опять же, не из симпатии к нему — говоря, что
«Плохо, если всегда царит мир: эхо не разносит боле шума ударов в вечном спокойствии Валинора, посему, если невозможны станут деяния доблести либо буйного веселья даже во внешнем мире, поистине, явится скука, и уж я-то не жажду таких времен». Вместе с тем приговор, вынесеный Мелькору и обрекающий его на заточение в Мандосе,
«даже Макару и Мэассэ <…> показался справедливым».
Во время Затмения Валинора и гибели Древ Валар
«Макар и Мэассэ вместе со своей свитой поскакали на север с наивозможной поспешностью, дабы поднять Мандос и поставить стражей на горных тропах, но то ли Макар опоздал, то ли Мэлько перехитрил его — ибо проницательностью Макар не отличался — но даже увидеть сего Айну не случилось им, хотя наверняка ушел он этим путем и впоследствии сотворил много зла в мире». В этом эпизоде можно увидеть частичное осуждение Толкином языческого представления о героизме (чертоги Макара и Меассэ — классическая Вальгалла, а сами они ведут жизнь классических героев, охотясь на диких зверей) как граничащего с безрассудством или даже глупостью. Отвага Макара и Меассэ неконструктивна, поскольку направлена не на искоренение зла, а на само-прославление в борьбе с ним — потому Макар и Меассэ неизменно заступаются за Мелькора.
Интересно, что имя «Макар» созвучно иранскому имени «Махар», означающему «Воин» (такое имя носил один из сыновей понтийского царя Митридата VI Евпатора). Позднее Макар и Меассэ исчезают из толкиновского Легендариума, однако мотив осуждения «героизма ради героизма» выражен и в таком более позднем толкиновском произведении (не относящемся к Легендариуму), как «Возвращение Беортнота, сына Беортхельма» — своеобразном «фанфике» по мотивам «Битвы при Мэлдоне». В нём между двумя англосаксами, Тортхельмом и Тидвальдом, происходит примечательный диалог:
Тортхельм.
Пал он, последний в роду эрлов,
древле славных владык саксонских;
в песнях поется — они приплыли
из восточных англских владений
и валлийцев ковали рьяно
на наковальне войны. Немало
королевств они захватили,
покуда остров не покорился!
С севера ныне грядет угроза:
ветер войны в Британии веет.
Тидвальд.
То–то продул он нам шею! Так же
простудились и те, кто прежде
эту землю пахал. Поэты
пусть поют, что придет на ум; пираты ж
пропадом пусть пропадут! Поделом им!
Пахарь убогий скудную землю
потом праведным поливает —
но приходит захватчик злобный,
и ограбленным остается
умереть и ее удобрить,
жен и детей оставив рабами!
Те черты, которые Толкину не нравились в скандинаво-германском язычестве — высмеянные им в образе Макара и Меассэ — были в ещё большей степени выражены в индоиранском язычестве. Наиболее ярко это проявляется в образе Индры — индоарийского божества грома:
«Все эти черты воплотились в образе Индры. Из всех богов ведийского пантеона Индра наиболее жаден до опьяняющего напитка сомы. Во время жертвоприношения «всем богам» ему, по-видимому, полагалось давать двойную, по сравнению с другими богами, порцию этого напитка: по крайней мере, в формуле, сопровождающей это жертвоприношение, имя его призывается два раза, а остальные имена — по одному. Когда он напивается допьяна, он становится способен на все и своей увесистой палицей ваджьра (Vajra) сокрушает всякого, кто подвернется под руку. В пьяном виде он не жалел и своего отца Tvashtar'a, которого убил ударом палицы, когда тот отказал ему в порции сомы. Никаких нравственных требований Индра к своим поклонникам не предъявляет, ублажить его можно только сомой. Кто напоит его, тому он поможет своей сверхчеловеческой богатырской силой; поможет в сражении, а после сражения опять потребует выпивки. В Рг-Веде есть гимн X. 119, представляющий монолог, вложенный в уста Индры. Пьяный бог, отяжелевший от выпитой сомы, возвращается после ряда воинственных похождений и тщетно старается восстановить в своем затуманенном сознании события, в которых он участвовал. В бессвязной форме, вспоминая свои отдельные подвиги, он в конце каждой строфы спрашивает себя: «Что это, разве я пьян…». В других гимнах сохранились указания на самые предосудительные романтические похождения Индры» (Н.С. Трубецкой, «Религии Индии и христианство[7]
).
Царство Индры — Индралока — отчасти под стать Вальгалле скандинаво-германской традиции (ставшей прототипом для чертогов Макара и Меассэ), только удовольствия в Индралоке для воинов носят ещё более чувственный характер и не ограничиваются пирушками и попойками:
«С возникновением представления о рае Индры апсары переносятся туда для того, чтобы вознаграждать там воинов, героически павших на поле брани. Пренебрежение дарами сексуальной любви, жрицами и покровительницами которой были апсары, считалось в Древней Индии тяжким прегрешением. Недаром в «Махабхарате» один из главных героев, Арджуна, отвергнувший любовь апсары Урваши, обречен ею на бесплодие и по приговору Индры обязан служить в течение года евнухом» (А. И. Немировский. «Мифы Индии»[8]
).
Торжество культа Индры происходит через ослабление и вытеснение культа Варуны — божества, напоминающего зороастрийского Ахура-Мазду или толкиновского Эру:
«Образ Варуны постоянно преображают и идеализируют, пока он не становится самым нравственным богом вед. Он следит за миром, наказывает грешников и прощает грехи тем, кто молит о прощении <...> Варуна поддерживает материальный и моральный порядок. Он не капризный бог, а "дхритаврата", решительный бог. Его приказам повинуются другие боги. Варуна всеведущ, и поэтому ему известны полет птиц в небе, путь кораблей в океане и направление ветра. Ни один волос не может упасть без его ведома. Варуна — верховный бог, бог богов, суровый к провинившимся и милостивый к раскаивающимся. Он поступает согласно вечному закону нравственного мира, который им установлен» (Сарвепали Радхакришнан, «Индийская философия», том 1[9]
). Однако культ воинственного Индры восторжествовал над почитанием Варуны.
Возвращаясь к такому качеству, как ofermod — порождённому гордыней неуместному рыцарству — можно уверенно говорить о том, что оно присуще и многим героям индоарийской традиции. Самый яркий пример — такой персонаж «Махабхараты», как колесничный боец Карна, сражающийся в битве на поле Куру на стороне Кауравов:
«Индра, заботясь о своём сыне Арджуне, под видом брахмана попытается выманить у Карны, известного своей щедростью к просителю, его волшебные серьги и панцырь. Сурья [бог Солнца, отец Карны]
просит Карну не поддаваться на уловку, иначе ему грозит гибель, но благородный Карна отвечает, что не может нарушить обет почитания брахманов (Мбх III, 284, 28): «Такому, как я, не подобает спасать свою жизнь ценою бесчестья». Если брахман попросит у него милостыню, Карна даст ему, чего бы тот ни попросил» (А.Р. Ибрагимов, «Образ Карны в Махабхарате»[9]
). Из-за решения Карны он лишается неуязвимости, что приводит и его, и Кауравов во главе с его другом, царём Дурьодханой, к поражению и гибели от рук Пандавов, гораздо менее склонных заморачиваться соблюдением законов и обычаев войны.
Карной легко манипулировать, используя его сословную гордость и сыновние чувства:
«Всеведущий Кришна (он, по уверению Санджаи, «знает прошлое и будущее») уверен, что никакие усилия не отвратят войны, как он сам не раз давал понять. А раз так, Кришна не может не знать, и что его попытка переманить Карну к Пандавам безнадёжна. Значит, его цель состоит в другом. Возможно, как раз в том, чтобы в доверительной беседе продемонстрировать Карне своё благожелательное и уважительное отношение, причём, от имени Пандавов, которые с детства травили и унижали Карну. Как мы неоднократно отмечали, социальный статус и признание заслуг — больное место Карны, которого и свои, и чужие то и дело называли «хвастливым болтуном» и «низкорождённым сыном возницы». В результате, Карна, хоть и не в состоянии предать Дурьйодхану или забыть обиды, нанесённые ему Пандавами, всё же не может не ответить любезностью на проявленную Кришной благосклонность. И когда с «размякшим» сыном встречается Кунти [истинная мать Карны]
, Карна обещает щадить в бою четверых Пандавов. Кришна достиг блестящего результата, ведь Карна был главной надеждой Кауравов!» (А.Р. Ибрагимов, «Образ Карны в Махабхарате»). Это обещание Карны — который в дальнейшем на поле боя щадит всех Пандавов, кроме Арджуны — тем более безрассудно, что Пандавы не собираются щадить кого бы то ни было из Кауравов, включая его!
Особенно ярко личность Карны проявляется в его поединке с Арджуной — самым ненавистным ему среди Пандавов, которого он, в отличие от его братьев, не готов щадить ни при каких условиях. Несмотря на всю свою ненависть к Арджуне — а возможно, именно благодаря ей — Карна в ходе сражения с ним отвергает какую бы то ни было постороннюю помощь (в то время как Арджуне тайно помогает возница самого Карны, Шалья):
Карна, чей отец величался возничим,
Спросил: «Кто ты есть, со свирепым обличьем?»
«Я змей, — молвил змей, — я возмездья желаю,
Я к Арджуне давней враждою пылаю:
Он сжег мою мать. Но погибнет Багряный,
Хотя бы сам Индра ему был охраной.
Внемли мне, Карна, и взлечу я крылато,
Взлечу и убью твоего супостата!»
Карна: «Не надеюсь на силу другого.
В бою моя доблесть — победы основа.
Пусть Арджун убить мне придется десятки, —
Вторично стрелу не пущу в этой схватке.
Усилья умножу и ярость утрою,
Врага уничтожу другою стрелою,
Другой, змеевидной, врага поражу я, —
Ступай же, подмоги твоей не прошу я» («Махабхарата»).
Можно вспомнить такого участника битвы на поле Куру уже с пандавской стороны, как Абхиманью, сына Арджуны, в поведении которого также можно усмотреть ofermod. Отправляясь на битву с армией Кауравов, он бахвалится:
«О возница, кто же этот Дрона! И кто, опять же, все эти кшатрии? С самим Шакрой [Индрой]
, восседающим на Айравате, вместе с сонмами бессмертных я мог бы сразиться на головном участке боя. Нет у меня ни малейших опасений сегодня перед всеми кшатриями! Это вражеское войско не заслуживает даже (быть приравненным к) шестнадцатой части меня самого! Имей я даже дядю моего по матери — Вишну [Кришну]
, покорителя вселенной, о сын суты, или отца моего Арджуну (своим противником) в битве, страх не овладел бы мною!» («Махабхарата»). Заканчивается это его закономерной гибелью в сражении с лучшими воинами Кауравов, которым он вынужден противостоять в одиночку.
Позднее на смену индоиранскому язычеству пришли гораздо более сложные религиозные системы — дуалистический зороастризм и монистический индуизм (собственно, та же «Махабхарата» во многом отражает мировоззрение уже более поздней, чем ведийский период в истории Индии, эпохи). Я не знаю, насколько Толкин был знаком с мифологией индоиранских народов — и был ли он с ней знаком вообще — но мне представляется крайне перспективным провести сопоставление тем и мотивов Легендариума Толкина и тем и мотивов таких религий, как зороастризм (а также сформировавшаяся под влиянием зороастрийской культуры фольклорная традиция современного, уже исламского Ирана) и индуизм. Первая часть дальнейшей моей работы будет посвящена сопоставлению с зороастризмом, а вторая — с индуизмом.
[1] https://eressea.ru/library/public/nemir3.shtml
[2] https://ficbook.net/readfic/12787704
[3] https://history.wikireading.ru/224748
[4] http://lib.ru/TOLKIEN/r_ofermod.txt
[5] Это замечание Толкина особенно интересно в свете мотивации мильтоновского Сатаны в «Потерянном Рае» — представляющей из себя эталонный ofermod:
Рукой своей
Мы подвиги великие свершим,
Чтоб испытать могущество Того,
Кто равен нам.
[6] О Эарнуре сказано:
«Эарнур был, несомненно, славным воином, но большой мудростью похвастаться не мог. Он так любил сражения и воинские утехи, что не обзавелся семьей. На ристалище ему не было равных, и он удивительно долго сохранял мощь рук и выносливость бойца» (Приложения к «Властелину Колец»).
[7] http://gumilevica.kulichki.net/TNS/tns12.htm
[8] http://cult-lib.ru/doc/nemirovskij-myths-of-india/cari-i-apsary.htm?
[9] http://xliby.ru/filosofija/indiiskaja_filosofija_tom_1/p5.php
[10] https://abhidharma.ru/A/Simvol/Indyizm/0026.pdf
