Слэшер

В поселке быстро узнали про них с Эрни, слухи тут разлетались, как пожар. Фридрих даже вмазал Мартину, когда тот разорялся в очередной раз насчет пидарасятины. "Смотри, переедет тебя дружок твой, как надоешь", — сплюнул кровью Мартин и отвалил, а больше никто не решился открывать рот. Фридрих потом спрашивал у Эрни про тот наезд, из-за которого его прав лишили, но так и не добился внятного ответа. Эрни уходил от разговора в обычной своей насмешливой манере. С бетой вообще оказалось сложно, не то, что с омегами. Эрни как будто не пускал его дальше некой незримой черты; не позволял приходить и оставаться на ночь, когда вздумается; не разрешал трахать себя без презерватива. Про узел Фридрих даже не спрашивал. Но самое сложное было — не думать все время об Эрни. Куда тот ходит один, и кто приходит к нему, когда Фридрих спит в гараже; что Эрни пишет в своей синей тетрадке, той самой, запертой в верхнем ящике стола, и главное — кто ждет его на воле. Уж лучше вспоминать о Кристофе, чтобы простая и ясная злость вытесняла мучительные чувства, которые вызывал в нем Эрни. Холодный бета, принадлежавший Фридриху по-настоящему только в постели. *** — Где док? — в гараж вбежал запыхавшийся Анхель, то и дело одергивая короткую куртку. — В медпункте пусто, я ему на всякий случай записку оставил. Это позорище рода человеческого распространяло вокруг себя синтетический, приторный какой-то запах течки. Опять омежьими духами облился с ног до головы, придурок, а потом удивляется, что ему жопу рвут. — Нет его здесь, — Фридрих чихнул, вылезая из-под сломавшегося в очередной раз Меркьюри, и равнодушно добавил: — Где он, понятия не имею. — А я думал, он тут, — улыбнулся Анхель, по-пидарски сверкнув блестками в зубах. — Так зачем тебе док, — спросил Фридрих, вытирая руки тряпкой и закуривая. — Опять жопу порвали кому-то из вашей братии. — Кончем в трубе застрял, — хохотнул Анхель. — Сказал привести дока, но пойдем, и ты посмотришь, может, подскажешь чего. Фридрих накинул рабочую куртку, думая, что прихватить из инструментов: — Как застрял, в какой еще трубе? — В выхлопной, — Анхель продолжал веселиться. — Ему же новую тачку пригнали из Гладца, и так он ее любил, так любил, что решил в трубу выебать. И застрял, так что вышел и моей жопе отдых. Фридрих не удержался и заржал вместе с ним. У них в поселке часто случались различные казусы, самогон и скука делали свое дело. Почти три месяца назад (когда у Фридриха с Эрни все только началось) в Валбжихе двое осужденных затрахали насмерть козла, хозяин несчастного животного потом писал жалобу. Анхель несколько раз приходил к Эрни доставать из задницы телефон (принадлежащий, кстати, Кончему), засунутый в презерватив. "Включаешь на вибрацию и ловишь кайф, пока батарея не сядет", объяснил Анхель Фридриху, этот блядина совсем его не стеснялся. Но Кончем со своей автолюбовью, пожалуй, превзошел всех. Он стоял на коленях на заднем дворе своего дома перед новеньким фордом и подвывал. Падал крупными хлопьями снег, где-то лаял пес, и Фридрих, стараясь сохранять серьезное лицо, подумал, что и этому псу вполне могут присунуть, у них же тут одни извращенцы кругом. — Шел по двору, расстегнул штаны, чтобы поссать, поскользнулся — и вот, — проскулил Кончем, заметив Фридриха. — Не сможешь разобрать как-нибудь, чтобы я вытащил? — Только если трубу отпилить, — сказал Фридрих со знанием дела. — Но можно хуй повредить. Заскрипела калитка, впуская Эрни, в руках у него был чемоданчик, а поверх пальто намотан шарф. Этот шарф ему недавно прислали, Фридрих все пытался разглядеть адрес и имя отправителя, но Эрни не дал, оторвал извещение с посылки и сжег в пепельнице. — Привет, — Фридрих подошел и незаметно прикоснулся к его руке. Вроде недавно виделись, а он успел соскучиться. Эрни улыбнулся ему одними губами и развернулся к Кончему: — Что тут у нас? Шли по двору с расстегнутыми штанами и упали на трубу, так? — Да, — просипел Кончем. Лицо его пошло красными пятнами. — Больно, сделайте что-нибудь. — Надо подождать, пока узел не спадет, — Эрни осмотрел его плотно ввинченный в трубу член. — Минут двадцать, надо полагать, у вас будет держаться, все же возраст... — В трубе слишком узко, стенки твердые, узел нескоро спадет, — подал голос Фридрих. — У нас так некоторые развлекались, перевязывали полотенцем хуй и балдели по полдня. — За полдня он себе член отморозит, — брякнул Анхель, притопывая от холода. — Безусловно, вы правы, — задумчиво сказал Эрни. — Придется простимулировать через задний проход. — Это как еще, — заволновался Фридрих. — Ты его что, будешь в жопу... — А почему бы и нет, — мягко посмотрел на него Эрни, протирая очки новеньким платком с вышивкой, а потом тихо добавил: — Мне тоже иногда надо, для разнообразия и полноты сексуальной жизни. — А давайте, я его обработаю, — встрял Анхель. — Спасибо, я справлюсь сам, — Эрни достал из своего чемоданчика перчатку и гель. — Господин Кончем, потерпите, это займет некоторое время. — Ебаный в рот, — с чувством сказал Кончем, наблюдая за происходящим. Фридрих был с ним солидарен. Эрни присел рядом с Кончемом и попросил того полностью спустить штаны. А потом размазал гель на пальцах и начал копаться у Кончема в заднице, Фридрих очень хотел посмотреть, но Эрни попросил их с Анхелем отойти. Так что оставалось лишь наблюдать издалека. Через пару минут Кончем заохал и отвалился от машины. — Вот и все, — сказал Эрни, снимая перчатку и бросая ее в снег. — Будьте впредь осторожны, господин Кончем. — Спасибо, Леманн. Ты же никому... — Можете быть спокойны, я никому не расскажу, и Фридрих тоже. Ведь так, Фридрих? — Так, — сказал Фридрих. У него встал хуй, пока он наблюдал за Эрни. — Проводить тебя? — Пошли, — усмехнулся Эрни. На крыльце медпункта Фридрих схватил его за плечо и прошептал в ухо: — Выдеру тебя. Эрни вздрогнул и выронил ключи: — С презервативом, ты помнишь, Фридрих, — и наклонился, шаря по крыльцу, а Фридрих тут же притерся к его твердой заднице. Несмотря на свою внешнюю холодность, Эрни любил грубости, любил, когда его драли, прижимая руки к постели, даже иногда просил связать. И Фридрих приматывал его тонкие кисти к изголовью кровати, задыхаясь от чего-то непонятного и огромного, "я тебя не выпущу отсюда, Эрни, буду кормить с ложечки и ебать, пока полиция не разлучит нас". В медпункте было темно и тихо, отчетливо пахло средством для дезинфекции. — Что ты там Кончему в жопе делал, — спросил Фридрих, прижимая Эрни к стене и целуя. — Ревнуешь, — тихо усмехнулся Эрни. — Вот еще. — Могу и тебе сделать, хочешь? Это будет гораздо приятней, если без трубы. — Альфе жопа не для этого, Эрни, — Фридрих нащупал в кармане конвертик с презервативом, а потом поставил Эрни раком в вестибюле, задрав пальто и спустив до лодыжек брюки. Получилось очень по-блядски. — Люблю тебя, — выдохнул Фридрих, засаживая, а Эрни изогнулся под ним и простонал: — Зря ты не хочешь в попу попробовать, тебе бы понравилось. Потом Фридрих оттащил Эрни в комнату и уложил на узкую кровать. Расстегнул и помог снять пальто, размотал полосатый шарф и обтер им свою руку и член Эрни. Все эти подарочки от таинственных друзей только на это и годятся. — Тебе понравилось? — не выдержал Фридрих. Мало того, что платочки вышитые кто-то дарит (приличный омежка из Валбжиха?), теперь еще и шарф этот... — Сигарету, — сказал Эрни, прикрывая глаза и позволяя стянуть с себя ботинки. — Надо поговорить, — Фридрих прикурил одну и сунул ему в зубы, присаживаясь рядом. — Меня выпустят через пять месяцев. — Поздравляю, — Эрни выпустил дым в потолок, не меняя позы. Он всегда после отдера такой был, расслабленный и равнодушный, протестовал только, если Фридрих рядом засыпал, "пердишь во сне, глаза режет". Фридрих на это не обижался, пердеж — дело обычное. — А тебе сколько? — Что "сколько", — заулыбался Эрни, опять увиливая. — Сидеть тебе сколько? — Спроси у дружка своего, у Кончема, — усмехнулся Эрни, затягиваясь. — Он про всех все знает. — Он не говорит. Или хуйню морозит, или молчит про тебя. За что тебя вообще закрыли? — За беспорядочные половые связи, — заржал Эрни. — Нет такой статьи, я бы знал, — Фридрих погладил Эрни по плоскому животу. — На второй раз нарываешься? — Может быть, — загадочно сказал Эрни, выпуская дым ему в лицо. И Фридрих стерпел, как терпел уже тысячу раз все эти подлые шуточки, подколки и увиливания. Увидел бы кто — оборжался. Трудно быть влюбленным, а Фридрих был влюблен, и с каждым днем все больше. *** Между тем началась весна, везде потекли ручьи, а на лесопилке разверзлись глубокие и грязные лужи. Замученные зимой и работой ссыльные возились в поселке, облагораживая территорию: чинили заборчики и дорожки, красили все в зеленый цвет. Администрация поселка расщедрилась, выделив на это дело ремонтные фонды. "Жест одновременно хозяйственный и милосердный", — зубоскалил Эрни, имея в виду то, что на хозяйственные работы принимали ссыльных со справкой о слабом здоровье. Чтобы те и здоровье поправили и не сдохли без работы, значит. Фридрих теперь уже почти сразу понимал эти его смехуечки и иронию. А если не сразу, то, бывало, через пару дней доходило — и тогда такой внезапный ржач пробивал, хоть падай. И товарищей Эрни он тоже начинал понимать, хоть и не особо общался с белой костью их поселка, всеми этими сектантами, называющими себя религиозными мыслителями, и политическими. Не то, чтобы Фридрих рожей не вышел для умников, или наоборот, считал их непонятно что из себя строящими мудаками... Хотя нет, все так и было, и не вышел и считал, и с компанией их пересекался достаточно редко. Вот разве что в таких случаях, как сейчас: через месяц их поселок собирались навестить с инспекцией крупные хуи из Берлина, и местное начальство засуетилось, ни с того ни с сего обеспокоившись отсутствием культурной жизни среди ссыльных. Очевидно, деньги на нее были выделены, да как всегда просраны. Так что высокомерных политических умников согнали и велели заняться культурой, даже помещение выделили. Обычно-то их не трогали, даже рабочие места давали самые тепленькие. "Таких блядь отправь на завод, — как говорил Кончем, презрительно сплевывая. — Сразу вони будет на всю страну. Ах, заморозили жопу религиозному философу. Ах, заставили великого диссидента от пидарасятины на два часа больше поработать, ебанаты бля, борцы за силезскую свободу, поэты рваных жоп". Видимо, были прецеденты, думал про себя Фридрих, слушая его и ухмыляясь. В тот день Фридрих с Уве-шофером устанавливали разнообразные механизмы для сцены — столичных шишек собирались поразить каким-то спектаклем. — Кантуем, — крикнул Фридрих предостерегающе и подал знак Уве. Они подволокли и перевернули зловещего вида ржавую лебедку. — Левее держи, левее, а то раздавишь борца за силезскую свободу нахуй, еще Бляйджих наш по-человечески назовут, не дай бог. Вокруг все заржали, а Кзшиштоф-Януш, тот самый силезский борец-националист, малахольно куда-то ползущий, ожил и с руганью отскочил. Этот Кзшиштоф-Януш всем заявлял, что звать его надо именно так, по-силезски, но, конечно же, такую хуйню никто нормально не выговаривал, и все называли его (к вящему гневу) Кристофом-Анусом. Рядом остановились два альфы, Роланд-проповедник и Хайнре Рыжий (тоже националист, но не силезский, а социалистический, он так себя и называл "национальный социалист", и жил в вагончике со своим омегой, таким же идейным, хоть и не ссыльным). — Куда наш великий авторище и сценарист запропастился, — сказал Хайнре, закуривая. — Эрон наш из Лассаля, певец арийских жоп. Фридрих покосился на него с интересом. Эроном из Лассаля в местной компании называли Эрни — непонятно почему, ведь полное имя того было Эрнст, а родом он был из Фрайбурга. Никакого же Лассаля в природе не существовало (по крайней мере, в районе Фрайбурга, это Фридрих точно знал). Сам же Эрни на вопросы о странной кличке не отвечал, отделывался смехуечками. — Каких еще арийских жоп, — желчно сказал Роланд-проповедник. — Говорите уж прямо, Хайнре — где мой возлюбленный автор богомерзкой пидарасятины, диссидент от порнографии. — Возлюбленный? — нахмурился Фридрих. — Не в настроении, Роланд? — меланхолично отозвался Хайнре и подмигнул Фридриху. — Боженька сим утром сиранул в мозг особенно знатно? — Вы границ-то не переходите, — завелся Роланд. — Надо мной глумитесь и попирайте, а Бога не троньте. — Признайтесь, вы просто завидуете, что вам не дали сценарий писать, — вмешался Кзшиштоф-Януш со смешком. — И слава всем богам, что не дали. — Да уж, — заржал Хайнре. — Ваше-то божественное говно и нам всем прямо в голову? Нет уж, спасибо, Роланд, и своего хватает. Они еще пиздели и переругивались, а у Фридриха в этот момент как будто щелкнуло. Слова Хайнре о "великом авторище", намеки Кончема на "певцов рваных жоп", все это наконец-то соединилось в его сознании с именем Эрона из Лассаля. Именно так звали того самого автора ебли с гигантским осьминогом, чье произведение зачитывал прокурор на суде. — Перекур, — сказал Фридрих, доставая пачку. Руки у него тряслись, ветер все время задувал спичку, и закурить никак не удавалось. — В себя тяни, это не свисток, — хохотнул Уве, глядя на него. — Смешно, — ответил Фридрих. Ему и правда было смешно в глубине души, так смешно, что хотелось выть прямо в высокое весеннее небо. — Я никому не нужный гандон, — он смял сигарету и зашагал прочь, не слушая все эти "ты чего, Фридрих, не с той ноги встал, прости, дружище". Вот значит как. Эрни, наверное, было очень смешно, когда Фридрих рассказывал ему обо всем. Про порнуху на ноутбуке Кристофа, про осьминога этого, в рот он ебись, про то, как взял на себя вину мужа. И как потом этот муж его кинул. Эрни всегда так внимательно слушал, проявляя интерес к незначащим, казалось бы, деталям, но теперь Фридриху открылось его предательство во всей красе. То-то Эрни веселился, наблюдая за жертвой своей пидарасятины. Еще и в постель затащил, чтобы уж совсем в пучину порока... Ноги сами принесли его к медпункту. Эрни только что закончил обрабатывать побитую рожу какому-то работяге и теперь складывал инструменты в допотопный стерилизатор. Фридрих запоздало подумал, что надо было просто напиться. Как тогда, после развода, просто нажраться и все забыть, и наутро предательство Эрни поблекло бы и перестало иметь значение. Эрни заметил его и улыбнулся, приглашающее махнув каким-то зажимом. — Ты!.. — Фридрих схватился за дверной косяк, пошатнувшись, ему вдруг не хватило воздуха на очередной вдох, — я все про твоих осьминогов знаю. — Ты пил? Подожди, я сейчас закончу. Фридрих много чего хотел высказать подлецу Эрни, но слова как-то не шли на ум (еще бы, ведь Фридрих не писатель). Он запер дверь в смотровую и сказал: — Эрон из Лассаля, я тебя сейчас убью. Эрни метнулся к окну, но Фридрих перехватил его с подсечкой и повалил на пол. Ему удалось скрутить руки Эрни шнуром от лампы и кое-как примотать к батарее. — Фридрих, это не смешно, — серьезно сказал Эрни. — Отпусти меня. — Очень смешно, — хохотнул Фридрих. — Просто теперь моя очередь смеяться. — Развяжи меня, — тихо повторил Эрни. — Расслабься, представь, что тебя украл гигантский спрут. Я ведь большой поклонник твоего творчества, Эрни. Эрни больно пнул его по колену и чуть не укусил за палец, и тогда Фридрих зло засмеялся и стянул с него штаны вместе с трусами. Хотел выпороть по голой заднице, как когда-то в детстве омега-отец выпорол самого Фридриха, найдя под кроватью порно-журнал. Но Эрни, погрязший в своих извращенных фантазиях, все неправильно понял: — Это изнасилование, Фридрих. Отпусти меня, это же серьезное преступление, тебе добавят срок. — Я гигантский осьминог и мне похуй на срок, — Фридрих раздвинул ягодицы Эрни, "полюбоваться напоследок на дырку", и смачно плюнул туда, а потом растер пальцем. И от беспомощности Эрни, от ощущения его дырки под пальцами и от слов об изнасиловании член у Фридриха встал сразу и аж до боли. Чертов Эрни действовал на него как наркотик. Фридрих судорожно расстегнул ремень, звякнув пряжкой, а Эрни вдруг перестал сопротивляться и прошептал еле слышно: — Ну ты и урод. Фридрих дернул его за плечо, переворачивая, и ударил. Не кулаком, правда, а раскрытой ладонью по зубам, все жалел почему-то. Эрни стукнулся головой об батарею, с губ у него потекла кровь. И Фридрих как опомнился. Он отстранился, глядя на Эрни сверху вниз — как тот возится и дрожит, растерзанный и униженный — и молчал. Что за отвратительное помутнение рассудка накатило на него, нет, ему бы никогда не пришло в голову насиловать кого-либо. Но Эрни, как всегда, думал вперед, и думал самое гадкое. Ебаный певец человеческих пороков и пидарасятины, словно специально провоцирует. — Ремнем бы тебя отодрать, чтоб на собственной жопе понял, о чем пишешь и каким говном омежкам в их пустые мозги срешь. — Неужели ты думаешь, что без меня твой чистый и невинный омега оставался бы всю жизнь таким, каким его видел только ты в своих эротических фантазиях? — поднял голову Эрни. — Заткнись, просто заткнись, — сказал Фридрих и наклонился, чтобы его развязать. Эрни прислонился спиной к батарее и принялся растирать посиневшие запястья. А Фридрих все не мог свалить, хотя давно надо было. Он присел на корточки и заглянул Эрни в лицо: — Вот скажи мне, писатель, почему каждый раз здесь так больно, когда предают? — он прижал руку к груди. — Вроде бы уже привыкнуть должен. — Сам не знаю, — ответил Эрни, губы его подрагивали. — И где я тебя предавал? Я тебя любил, а ты... — Любил?! — рявкнул Фридрих и подался вперед, врезав кулаком по стене. Эрни дернулся, прикрывая лицо: — Теперь не люблю, не ори. Фридриху захотелось схватить его за горло и пиздить об батарею, чтобы навсегда стереть с лица эту кривую издевку, а из голоса — это высокомерие. Но он сдержался, просто положил руку ему на горло, почувствовал судорожное движение кадыка, а потом встал. — Что ты вообще в любви понимаешь. Эрни затравленно на него посмотрел и съежился: закрыл лицо ладонями и уткнулся в колени. Словно спрятался от него, не желая больше ни говорить, ни видеть. Почему-то от этой картины у Фридриха болезненно сжалось горло. Впрочем, неудивительно, чертов бета всегда приносил ему только боль. Он развернулся и вышел, аккуратно прикрыв дверь. *** Днем было легко не думать обо всей этой хуйне, Фридрих работал как проклятый (только из культурного мероприятия самоудалился), а по вечерам сидел с ребятами с завода и станции техобслуживания. Но ночью его мучили воспоминания, и это было совсем не похоже на ту злость, что одолевала его после предательства Кристофа. Он часами лежал у себя, не в силах заснуть. Закрывал глаза и видел бледное разбитое лицо Эрни, запястья со следами шнура, сжатую в страхе задницу... И слышал это его тихое: "любил". Обида и злость давно испарились, оставив Фридриха наедине со стыдом и острым сожалением. Господи, да и чего он тогда так взбесился? Ну хотел Эрни хранить свои маленькие грязные секретики, ну пусть бы. Ведь действительно, не он же виноват в том, что Кристоф оказался расчетливой блядью, а Фридрих — доверчивым лохом. Что стоило Фридриху не бросаться с разборками, а просто поговорить? Может, еще не поздно, думал он каждую ночь. Но днем, встречая иногда Эрни — с этим его невидящим взглядом и ледяным выражением лица — Фридрих сразу терял все слова и уходил. Сейчас Фридрих был бы даже рад, если бы Эрни попытался на него наехать, как на того своего любовника, про которого болтали в поселке. Видимо, к тому альфе Эрни был все же неравнодушен, раз захотел за что-то отомстить. Разумеется, все сразу узнали, что Фридрих и Эрни расстались, по правде говоря, эта тема стала просто событием недели, на время затмив даже будущую инспекцию. Так что Фридрих наслушался всякого — про всех любовников Эрни, настоящих или воображаемых (среди них кто-то записал даже Кончема), и узнал тысячу причин, по которым Эрни посадили и по которым он наехал на того альфу. Правды во всей этой бочке говна было едва ли на ложку, но Фридрих не мог отказаться от того, чтобы не прислушиваться к слухам. Их удивительная, никогда не испытываемая им ранее дружба-любовь ушла, оставив после себя пустоту, которую хотелось заполнить хоть чем-то. Хотя бы чужими сплетнями (сам Фридрих все еще держался от того, чтобы опуститься до их распространения).