неизвестный

      — Садись ко мне, они не пропалят, — улыбаясь говорит Коля, схватив Ваню за запястье, указывая взглядом на свою вторую парту.       Гончаров, ухмыляясь, кивает и, обогнув первую парту, садится на место Достоевского, кого не было в школе уже третий день, достаёт учебник по биологии, тетрадь и пенал из рюкзака, кладёт свой телефон на край парты, подготовившись к уроку.       В последнее время Гоголь заметил, что время летит слишком уж быстро. Даже непозволительно, можно сказать, быстро. Вот, совсем недавно был ещё понедельник, вся неделя впереди, усталость от мыслей о том, что трудиться и трудиться ему эту неделю, выходные не скоро, на предыдущих отдохнуть юноша не успел… А сегодня уже пятница, завтра — суббота, долгожданный выходной день.       А что же Коля успел сделать за эту неделю?       Ни-че-го.       Она закончилась, то есть, почти закончилась, а парень за учебу не взялся, ничего дельного и полезного не сделал и даже не прожил ни одного из дней адекватно. Правильней будет сказать, не прожил ни одного дня без стыда за себя.       Но, с другой стороны, посмотрите, когда же ему можно было успеть всё это совершить? Четырёх дней катастрофически мало на то, чтобы измениться, верно? Так что, вероятно, на следующей неделе юноша всё-таки…       Биолог вновь так же, как и всегда, тихо ведёт свой урок: мужчина открыл ученикам какую-то презентацию, которую, вероятно, скачал себе прямо перед уроком с первого попавшегося сайта, монотонно начал читать информацию со слайда, иногда кашляя.       Он старался не глядеть на учеников, видимо, дабы не отвлекаться на некоторые свои мысли о том, что преподавание — не его. Он прекрасно видел, что никто его не слушает: все заняты своими делами и самые бессовестные уже перешли с шёпота на нормальный голос, обсуждая очередные глупости, не касавшиеся урока биологии.       Преподаватель терпел всё, терпел долго и, похоже, готов был терпеть дальше.       — Так, — вдруг отвлёкся он в самый неожиданный момент, — давайте-ка я отмечу, кого нет в классе.       И он открыл журнал, оглядел всех разок, вздохнул почему-то и начал медленно надиктовывать фамилии…       — Гоголь? — спустя несколько человек, очередь доходит до Коли.       — Здесь.       — Гончаров?       Дверь в кабинет открывается. На пороге — Людка, в руках держит какие-то свои листки и, судя по всему, некоторые из них были важными и не очень документами. Обведя класс своим до смешного строгим взглядом, она вдруг резко на повышенном тоне проговорила:       — Так, Катя, я разве сюда тебя посадила?       Эта Катя от неожиданности слегка дернулась, укусила губу и, молча взяв вещи, направилась к своему месту, на котором уже кто-то сидел.       Гоголь с Гончаровым переглянулись, странно улыбаясь, уставились на классную руководительницу, пытаясь сдержать откуда-то взявшийся смех.       — Лера, а ты почему здесь? — Людка щурится, оглядывая весь класс. — А где у меня Ваня?...       — Я здесь, — тихо отвечает Гончаров, пряча насмешливую улыбку.       — Бегом на своё место, — прикрикнула женщина. — Остальных это тоже касается.       Поднимается шум, возмущённый шепот, усмешки. Недовольные пересадкой десятиклассники берут, приобнимая, свои учебники и пеналы в одну руку, в другой держат рюкзак, направляясь в сторону того места, куда посадила их во вторник классная руководительница. Когда все расселись, Людка вновь, чуть прищурившись, оглядывает свой класс.       — А Достоевский где? Знает кто-нибудь? — задав вопрос, она цыкает, не слыша ответа. — Понятно, гуляет где-то.

***

      На третьей перемене Коля и Ваня, как обычно, пошли в столовую. То есть, побежали. Отправились очень быстрым шагом. Обычно в столовую уже спустя три минуты перемены войти было тяжело: голодные школьники толкали друг друга, пытаясь протиснуться в маленькую дверь. Обычно уже в это время все маленькие квадратные столики, рассчитанные на четыре человека, были заняты.       Гоголь с Гончаровым поступали так: втиснувшись в столовую, кто-то один шёл покупать себе еду — булочку какую-нибудь или что-то из горячего, в то время как второй искал столик и занимал его. Затем, когда первый приносил то, что купил и садился есть, за едой отправлялся другой.       И вот, когда Ваня вернулся со своим пюре и какой-то небольшой котлеткой, Коля вскочил и побежал в буфет. Очередь там, благо, была не очень большой, и уже минуты через две Гоголь вернулся, держа в руках маленькую белую тарелку, на которой лежала обсыпанная сахарной пудрой булочка.       — У нас все стулья спёрли, — с набитым ртом говорит другу Гончаров. — Прости, не углядел.       — Блин, — Коля оглядывается, выискивая свободные стулья неподалёку.       Увы, рядом такового не нашлось: за каждым столиком сидело от четырёх до шести человек, и блондин прошёл чуть дальше от их с Ваней стола. Увидев троих младшеклассников (на вид, класс шестой), Гоголь подошёл к ним.       — Могу у вас стул забрать? — спросил он и, услышав положительный ответ, потащил его к своему месту.       Ближе к концу перемены, когда до звонка оставалось минут пять, Гоголь достал из рюкзака свои помятые игральные карты и с несильным размахом кинул их на столик с видом, мол, отказы не принимаются.       — Ладно, давай разок, — соглашается Ваня, в то время его друг уже перемешивает карты и раздаёт их. Проходит несколько ходов до того, как Гончаров с некой усмешкой спрашивает: — Ну как тебе без меня? Не скучно одному сидеть?       — Прекрасно, знаешь, тебя ведь не вижу, — улыбается тот, успешно побившись. — А если честно, я не знаю. Одному скучновато, но я хотя бы что-то из классной работы делаю, что-то пишу, не отвлекаюсь. С Федей мы только пол дня вместе сидели, так что не знаю, какой он.       Когда звенит звонок на урок, ребята, отвлекаясь от игры, быстро начинают собираться: Ваня хватает тарелки и относит их работницам столовой, а Коля складывает в хаотичном порядке карты в коробочку. Юноши хватают свои рюкзаки и торопятся на литературу.       Зайдя в кабинет и извинившись за небольшое опоздание, друзья садятся на свои места и Коля даже… он не только удивлён, но и в каком-то смысле даже немного рад тому, что его сосед по парте спустя несколько дней наконец изволил прийти. Достоевский скрестил руки и положил их на стол, а затем лёг на них подбородком; его глаза были закрыты.       Учительницу русского и литературы очень многие любили. В сравнении с остальным педагогическим составом школы, она была достаточно молодой, доходчиво объясняла правила, раскладывала весь материал по полочкам, интересно рассказывала разные факты не только, например, из биографии различных писателей, но и из своего жизненного опыта приводила примеры. На её уроках почти никогда не было скучно.       Вот и сегодня, в самом начале изучения учениками нового романа, женщина рассказала об истории создания произведения, о том, что хотел рассказать автор своим читателям, и чем он вдохновлялся, в какой жизненной ситуации находился, которая так повлияла на события в тексте…       Ближе к середине урока Гоголю всё равно наскучило, и он, мельком оглядев почти весь класс и заметив, что почти все увлечены рассказом преподавательницы, обратил своё внимание на Достоевского.       Тот всё так же лежал на парте. Его глаза были прикрыты, время от времени он открывал их, смотрел прямо, но будто в никуда.       Коля несильно толкнул брюнета в бок:       — Не спи — замёрзнешь, — в шутку прошептал юноша.       — Не лезь, — Федя резко вскочил, дёрнулся и, вздохнув, спрятал руки под парту, уставившись прямо на учительницу.       Гоголь мог увидеть необычные глаза своего соседа по парте. Они были тёмно-голубые, с небольшими аметистовыми блестками. А большие зрачки придавали взгляду некую печальную выразительность.