неизвестный

      Боль в ноге появилась только через некоторое время, когда слёзы уже пропали, и осталась лишь пустота. Федя мельком оглядел порезы и, хромая и придерживаясь за стену, пытаясь перенести тяжесть тела на здоровую ногу, направился в коридор, где в шкафу находилась аптечка.       Мать, судя по всему, куда-то ушла. И правильно. Видеть её сейчас Достоевский точно не хотел бы. Зная её, она сейчас так напугана, что в ближайшее время не вернётся. Как же это всё-таки замечательно.       Закончив с оказанием самому себе первой медицинской помощи, медленными шажками парень вернулся в свою комнату, кое-как улёгся на кровать и уставился в потолок. В его мыслях был беспорядок, на душе скреблись кошки. Только что пережитое состояние оставило огромный шок после себя, стало страшно.       Что на него нашло?       Чего он хочет?       Почему сердце стучит так быстро?       Хочется опять забыться, уйти в нереальный мир, сбежать от всего, что происходит вокруг. Хочется перестать чувствовать что-либо вообще. Раз и навсегда. Взяв с полки неподалёку упаковку сигарет, юноша поджигает одну, задумываясь о чём-то. Сигарета сильно и раздражающе воняет, но при всём этом приятно чешет лёгкие. Наблюдение за плавно рассеивающимся в воздухе дымом отгоняет тревогу.       Одной сигареты мало, так что Федя берёт ещё одну. Когда заканчивается и она, Достоевский укладывает её вместе с предыдущей в ладонь и медленно встаёт, пока часть кожи плавится из-за того, что сигарета не успела как следует остыть. Открыв окно, юноша выбрасывает всё в окно. Для него сейчас не имеет значения, куда упадут сигареты.       Он понял, что ему в настоящий момент необходимо, и собирается на улицу. Идёт очень медленно, ведь боль от порезов покоя не даёт. На путь тратит не пять минут, как обычно, а все двадцать.       Лестница. Последнее препятствие.       Стоп? А деньги он не забыл дома? Нет, всё на месте. Сделав глубокий вдох, как бы собираясь с силами и мыслями, Достоевский заходит в ларёк.       — О, Федя, привет, — улыбается из-за прилавка Маяковский. — Ты только из школы что ли? Это же как вас задержали там? Сколько уроков получается? Так, девять, десять, час дня, два… Девять уроков что ли?.. — заметив, что парень до сих пор стоит в дверях и при этом смотрит пустым, намекающим взглядом, Владимир поджимает губы. — Опять?..       — Да, — хрипло отвечает юноша и тогда, когда продавец уже скрывается в небольшом складе, добавляет: — На этот раз на один больше.       Маяковский вздыхает и хмурится, уголки его губ опускаются. Он глядит на Достоевского полными непонимания и некого скрытого презрения глазами.       — Увеличиваешь? Ладно, это твоя воля и… твои деньги.       Прихрамывая к кассе, брюнет достаёт заготовленную сумму и расплачивается.       Кажется, домой идти проще, нежели к ларьку. Юноша торопится, иногда даже забывая про сильную боль в ноге. На улице холодно, но из-за смешения различных чувств Феде жарко. Его голова немного кружится, ноги дрожат, а на лбу появляется пот. Похоже, это последствия двух сигарет за один раз (курил не часто всё-таки).       Уходя, дверь в квартиру парень за собой не закрывал — не было какого-либо желания, лень. Вернувшись, он закрыл её на все замки, спрятавшись таким образом ото всех и от всего. До своей комнаты или до куда-либо ещё Достоевский не дошёл; аккуратно опустился на пол прямо в коридоре, достал свёрнутую купюру, высыпал наркотик на экран телефона и, пусть и немного колеблясь, принял, а затем прилёг на пол, опустив голову на ламинат.       Под носом чесалось.       Дышалось тяжело.       Слабость.       Полная пустота внутри, отсутствие эмоций, которых, казалось, совсем недавно было непозволительно много; так много, будто сейчас разорвёт. Федя закрыл глаза и через некоторое время ему даже начало казаться, что он проваливается в приятный сон.

***

      Перед глазами все плывёт; появляются желтые, зелёные и красные искорки, но тут же потухают, давая загореться новым. Потолок только что был совсем серым, а теперь из него, как из темноты, вылезают какие-то причудливые узоры.       Становится очень интересно.       Федя старается как можно чётче разглядеть их, всматривается, пытается разговаривать с ними, но умолкает и моментально словно просыпается от глубокого сна, когда узоры превращаются в человеческий силуэт.       Оживившись, Достоевский берёт силы в кулак и уползает с того места, где только что лежал, в комнату матери и запирается, считая, что силуэт тут же пропадёт, не сумев пройти через закрытую дверь. Но не тут то было. Словно лужица проползает под дверью этот пугающий человек, становясь более похожим… похожим на… Вот уже перед собой брюнет видит её, только выше в раза два.       Видит, как спадают её криво состриженные по плечи волосы.       Видит карие глаза в темноте.       Даже голос её слышит.       — Федя, я ухожу, — она говорит таким же тоном, как в тот раз.       — Нет, — тут же кричит Достоевский, отползая всё дальше и дальше, пока силуэт сестры не прижимает его к самой стене.       — Да, я уйду, я не брошу работу, я люблю её.       «Я люблю её…» Эти слова по отношению к работе Достоевский боялся услышать сильнее, чем какие-либо другие её реплики.       Она любит свою работу…       Любой бы обрадовался на месте Фёдора, если б узнал, что его старшая сестра устроилась на ту работу, что приносит ей удовольствие. Но не Фёдор.       Ни за что.       «Я люблю её…» Слова эхом разносятся в голове Достоевского.       Страх.       Ему страшно.       Лишь страх управляет им в эту минуту. Сорвавшись с места, он торопится и как можно скорее убегает из комнаты. Бежать тяжело; почему-то ноги совсем не слушаются, стали будто ватными. Кружится голова. Через несколько мгновений, казалось бы, уже добежав до своей комнаты, Федя ударяется обо что-то лбом и тут же оббегает препятствие.       Силуэт сестры плавно движется за ним. Откуда-то льётся детский смех, сквозь который слышны упрёки. Похоже на то, когда пятилетние дети пытаются оскорбить друг друга смешными словами, но сейчас всё звучит крайне грозно. Кажется, голоса повсюду. Достоевский становится мелким муравьишкой, окружённым детсадовцами.       Сестра совсем рядом; слышны её шаги. Глянув на вход в комнату, Федя видит явно не её. На этот раз это… Это мать. Глаза той горят знакомым синим огоньком. Юноша сразу вспоминает эти их — так светились глазки камер, окружавших его, казалось бы, совсем недавно.       Накатившие воспоминания давят голову. Не сумев справиться с собой, парень хватает стеклянную бутылку из-под чего-то алкогольного и кидает в смирно стоявшую у входа мать, но та пролетает мимо и разбивается о стену.       Становится жутко. По всему телу ползут мурашки. Бросает сначала в холод, затем в жару. Не получается справиться с эмоциями, и Достоевский начинает плакать. Изначально тихо, лишь всхлипывая, но дальше он уже не может сдерживаться.       Мать, всё также стоявшая у входа, вдруг начинает растворяться в воздухе, но растворяется как-то криво, превращаясь в волны. Эти волны растекаются по стенам, медленно направляясь к Феде. Тот, заметив их, вскрикивает, а когда одна из них уже подобралась близко-близко к нему, бьёт по ней рукой. А затем ещё раз.       Не зная, как спрятаться от всего этого, парень с трудом поднимается на ноги и направляется в свою кровать. Когда лёг в неё, он зарылся в одеяле полностью и закрыл глаза, не желая ни видеть, ни слышать что-либо. Видеть-то не видит, но слышать — слышит.       Эти детские голоса не умолкают.       Не в силах сдерживать страх, юноша открывает глаза и всё ещё видит волны от растворившейся матери прямо перед собой.       Стало всё равно на то, что будет дальше. Достоевский уже не имеет никакого желания бороться с галлюцинациями, приняв то, что они уходить не собираются. Похоже, действие соли постепенно заканчивается — получается мыслить, думать о чём-то. Это Федя замечает сразу же после того, как понял, что перед ним не реальные картинки, а всего лишь глюки, созданные его сознанием по ошибке.       Брюнет смотрит в одну точку, не двигается, пытаясь осознать, что сейчас с его телом. Начинает чувствоваться боль в ноге и на коже живота, кроме того начинает почему-то болеть рука. Но это всё мгновенно затмевает осознание эрекции внизу. Достоевский сильно удивлён этому… Хотя… чего только не может вызвать вещество. Следует сказать спасибо, что жив остался. Но с другой стороны… Хотелось ли за это благодарить?       Не хочется.       Соль практически перестаёт действовать. Тянет в сон. От недавнего ощущения нереальности почти ничего не остаётся. Чувствуется лишь необходимость выспаться после сна. Сон после сна. Федя закрывает глаза, понимая, что ближайшие десять часов ничего не будет видеть, кроме темноты.       Детские голоса затихают. Боль вновь постепенно пропадает. Юноша опускается в глубокую яму, залитую тьмой, и ему всё равно.       Он устал.       Устал от того, что происходит в реальной жизни и от того, что творится в нереальной. Он не хотел бы никогда больше видеть своих мать и сестру, а также всех тех, кого знает в принципе. Разве что Маяковский, наверное, является исключением, и то вряд ли. А может быть… и ещё один человек, если со словами будет поаккуратнее. А что за человек? Федя сам пока не понимает. Мысли в его голове путаются, образуя огромный серый клубок, который распутывать сейчас нет ни желания, ни сил.