В мой первый шаг, что так храним, Я был и робок, и раним. Глядеть, знавать хотел — и боле, Отдался я знакомствам воле.
В моих руках блокнот. Блокнот немного помятый, кое-где страницы загнуты, а где-то — затёрты старым седым ластиком почти до дыр. Не то чтобы это было слишком важно. Страницы не затаили в себе сокровенные тайны владельца. Ничего того, за что ему могло бы быть стыдно. Но всё-таки важно. Важно, как разговоры случайных людей вокруг. Как улыбки, что они дарят друг другу. Как серенады дружбы и любви, произнесённые ими. У меня, впрочем, всего этого не было, но и нужды я не питал. У меня был блокнот, местами потрёпанный. Страницы издают усталый скрип, когда я заглядываю внутрь. Там я не найду ничего нового для себя. Однако смогу создать. Я не подниму глаз, если кто-то зашагает рядом. Нет причин прислушиваться к щебету других студентов. Отвлечение — худший враг поэта. Поэтому я сжимаю карандаш сильнее, переписывая ещё одну строфу из головы на бумагу, пробегаюсь по всем словам с самой вершины страницы, пока не буду удовлетворён. Приступаю далее, а на лице отвлечённая, мечтательная улыбка. Поэзия — дело поистине непредсказуемое. В один момент ты стоишь, прислонившись к облупленной стене жилого дома, а слова сами перепрыгивают из головы на кончик твоего карандаша. А бывает и совсем иначе, когда, окунувшись в объятия сонного летнего тумана, ни одно слово не обретает крылья. И ты только и делаешь, что продолжаешь маять завистливым взглядом раннюю пташку. Что ж, я довольствовался тем, что имел. Иногда я не понимал то множество людей, что не читает книг, не следит за робким морским приливом, не закрывает глаза навстречу ветру, чтобы вдохнуть полной грудью. Теперь, покинув родной дом и сестру, с которой вместе провёл большую часть своей жизни, я нашёл больше уединения, чем у меня когда-либо могло быть. Борозды засохшей грязи, кюветом обогнувшие городские дороги, только отдалённо напоминали о том месте, откуда сам я был родом. Конечно, житие моё состояло не только из всех духовных рутин. Также я имею дело с ежедневными занятиями, проходящими во владениях авторитетного университета на самом конце одной шумной улицы. Ещё, может быть, время от времени сталкиваюсь со сварливым соседом по комнате. Но всё-таки чаще того приходится мне, как и сейчас, видаться со старым блокнотом. Век бы продолжал свои безрадостные элегии, однако же опасаюсь заметить, что сегодняшний случай, о коем берусь высказаться на свежей ныне бумаге, был не о том. Вернее, не совсем о том. Как бы много ни находил я отдушины своей и товарищей там: в неисчислимых строках нетленных книг да на необитаемых островах фантазии, которые автор сам заставляет оживать и развиваться, тогда я был… — Эй! В эту же секунду я встрепенулся. Здесь и сейчас, не часом позже, завязалось наше знакомство. А боле не смею скрашивать пафосом лишним листок. Тогда я держал блокнот в своих руках, пребывая, как уже стало вам предельно ясно, где-то далеко отсюда. Однако спокойствию было суждено кончиться, когда одна очень проворная сорока лишила меня бесценной бумаги, скреплённой хилыми кольцами. Тотчас я устремил взгляд на воришку и вскоре понял, что все мои мысли вдруг расстелились перед его хитрым взором. — Под солнцем у озёрной глади, где крылья скоп лелеют свет, где скалы, гордо вскинув камни, возносят сосен парапет… — с острым чувством зачитывал незнакомец, свободной рукой в то же время вырисовывая в воздухе самые случайные картины. — Ого. Ненадолго он смолк. Это позволило мне немного вернуться в себя. К шуму коридорных сплетен приноровиться было сложно, но ещё тягостнее было справиться с беспокойством, нарастающим во мне. Незнакомец своими яркими глазищами вторил на меня, обомлевшего. Я пока не нашёлся, что ответить. Сам себе я теперь казался неуклюжим, отчего не поспевал сказать слово. Оттого страница блокнота вскоре сменилась предыдущей, а я даже и глазом моргнуть не успел. — В лёгком утреннем тумане, прячась, будто в океане, ввысь проронят сосны крик, Вдруг воззвав к ним солнца лик… — со стороны чтеца последовал смешок, а затем он опустил глаза чуть ниже. — Роща сосновая в танце дриад… Так, погоди, у тебя, что, какая-то… Не совсем обычная тяга к соснам? — Не твоего ума дело, — всё-таки ответил я шатким голосом, протянув руку. — Это моё. Верни, пожалуйста. Эти слова стоили мне некоторых усилий, но, к сожалению, просьба моя не исполнилась. Непрошенный чтец лишь подловил мою ладонь своей свободной рукой, чего я совсем не ждал. Блаженная улыбка прозябла лозой на его свежем и бодром лице. — Билл. Билл Сайфер, премного рад знакомству, — вновь вспорхнул он духом, не выпуская меня, дрожащего, из нежелательного рукопожатия. Враз мне удалось отскочить от Билла. Я озирался на него с опаской и в тайне желал, чтобы знакомство наше поскорее подошло к концу и ни в век бы не продолжалось более. Тогда, ещё не ведая о своей дальнейшей судьбе, я был полон страха и робости. То, на удивление, совсем не озадачивало Билла. — Даже не скажешь своего имени? — Билл спрятал мой блокнот за спиной; его улыбка приобрела крайне фамильярный характер. — Хорошо, в таком случае буду называть тебя… Сосна. — Господи, как ты можешь говорить такое незнакомому человеку? И не учил ли тебя хоть кто-нибудь тому, что брать чужие вещи без разрешения — плохо? — не на шутку меня возмутил ответ Билла, я вскипел. — Знаешь, твои слова всё ещё оставляют меня в сомнениях, — он продолжал задумчиво галдеть. — Докажешь? — Может, канцлер сможет поведать тебе основы этикета. — И сможет доказать мне, что у тебя нет особенных предпочтений? Правда? Это было бы занимательным опытом. Было очевидно, что Билл решил потешаться надо мной. И шутки эти проникали острием ножа в центр груди. Я ничего такого не сделал, чтобы заслужить такое к себе отношение, верно? Тогда почему?.. Наверное, подсознательно я понимал, что виновник здесь не я вовсе, но всё-таки стыд, оковавший мою неокрепшую душу, был жесток ко мне и всем моим чувствам. Лёгкое поэтичное настроение, что плескалось в моей груди всего минутой ранее, уже точно не настигло бы меня в ближайший срок. — О, не смотри на меня так, будто я только что устроил апокалипсис и превратил твоего двоюродного деда в золотое изваяние, — налегке вздохнул Билл и пролистал ещё пару страниц. Было ли моё недовольство Биллу усладой или нет — не суть. Всё крылось в том, что он, даже завидя все мои возражения, открыл страницу другую. Именно тогда и сложилось моё первое впечатление о Билле Сайфере. Явное и сильное, за которое цеплялся ещё долго, но от незнания ещё не в полной мере верное. Может, пишу так, потому что не те уже сутки между нами. Как бы там ни было, а вещаю слова эти несмело. В письменах моих лишь чувства мои — ничего боле. — Неплохо, знаешь, мне нравится, — высказал Билл, тотчас оглашая ещё один фрагмент из блокнота. — Подобна вольности небесной, которая в огнях горит твоей копны в пылу чудесной, прелестных форм и пенья птиц. Вдругорядь он выбрал зацепиться за меня своим броским взглядом. Билл продолжил подтрунивать надо всем мной. — Всё-таки не только сосны, да? — Мы не собираемся продолжать это. — Извини, не могу ничего утверждать. Билл развёл руки. Затем же я, не встреченный боем, смог получить свой блокнот обратно. Небольшие кольца, коими были скреплены страницы, покоились теперь под моими пальцами. Теперь я был способен только тайно негодовать на своего знакомца, желать скорее быть покинутым им. Однако немного погодя всё-таки удалось прийти в себя и неуклюже двинуться прочь. На этом, кажется, завершилось наше самое первое знакомство. Но их, знакомств таких и менее подобных, я теперь уже знаю, будет много. Каждый раз, возвращаясь к этим страницам, я приветствую его и, конечно, вас заново. Неоднократно могу быть я недоволен своим словом. Даже стараясь не покладая рук, точка в предложении моём никогда не будет совершенна. Стараюсь избавиться от этой привычки, но более же болтать с вами не могу.***
Прежде ещё никогда не смел заприметить я черты чахнущего осеннего портрета в подобном свете. В тот день тропа, проложенная сквозь одичалый городской сквер, напомнила мне собой безрадостную картину Уайета. Как сейчас помню руки, покрытые словно кружевом инея, скрывающиеся в тонких карманах пальто. По старой привычке я мог нащупать блокнот, которому не страшны ни ужасы непогоды, ни беспощадный поток времени. В те сутки, совсем не благосклонные к людским гуляниям, мне всё-таки случилось оказаться здесь в компании своего знакомца. И чего бы мне вздумалось вдруг вспомнить об искусстве? Тогда, сужу по-своему теперь, и случилось наше второе знакомство. Незатейливое поначалу, окольцованное нелюдимой поздней осенью и такой же безлюдной дорогой. Чего бы ни с того ни с сего захотелось Биллу увязаться за мной — не мог я знать. Однако же и моим упущением было то, что не стал ему перечить. Дал волю на слово и, возможно, потому сейчас и пишу обо всём, что случилось между нами. Начиная с тогдашнего. С того самого, когда поплёлся за мной по заурядным дорожкам. — Погода сегодня, конечно, не для поэтов, не так ли? — вспорхнуло, как ни странно, за моей одеревенелой спиной. Не решился я на то ответить, не желая вновь стать участником ссоры. Радости от моего нового преследователя было мало, быть вернее — не было тогда совсем. Но настроение моё его не смутило. — Эх, не понимаю, о чём мог думать живописец, находя на холсте место голой гнутой ветке. Здесь, к сожалению, смолчать уже не получилось. — Для одного — ветка, для другого — часть белого света, — был мой ответ вульгарным речам Билла. — О, дай угадаю, Констебл, Тёрнер? О, может, другой вариант? Клод Моне? — Билл, прищурив глаза, неприлично растянул фамилию живописца. Слова Билла серьёзно взбудоражили и удивили меня. Сперва не скажешь, что человек этот хоть сколько-нибудь смышлён в тонких делах искусства, однако же и об этом было судить рано. Быть смышлёным и осведомлённым — дело разное. Сильнее нахмурившись, вздумал я верным остановиться и удосужить собеседника небольшим вниманием. — Прекрасные люди, ничего плохого сказать о них не смею, а ты с какой целью завёл о них такой разговор? Теперь я вновь увидел его. В ассамблее выцветших охристых зданий, прячущихся за кистями заботливых куп деревьев. В первое знакомство наше не счёл я нужным нарисовать его перед глазом читателя. Но только в те, уже давно ушедшие минуты впервые я разглядел в глазах его живость. Совсем не сразу, возможно, сам ещё того не поняв, но было там что-то эдакое: пока, наверное, только назревающий энтузиазм и вычурная экспрессия. Выраженное чувство, ещё мельком проблескивающее среди всех черт его. Яркие глаза ни на секунду не смели отвлечься, разлучиться с потрёпанным кончиком пряжи, с помощью которой и завязывался наш разговор. Он был всего на пару дюймов выше меня, но из-за пышущей уверенности своей возносился будто бы всё дальше. Однако старался не давать я облику его оказывать особое воздействие. За гордо вскинутыми плечами, тогда думалось мне, не кроется так много, как пытается показаться. — Дай угадаю, тебя пугает реализм? — Билл разом сменил тему, за которой могли бы мы заговориться. — С чего бы это можно взять? — Ты больше похож на романтика, — Билл невзначай улыбнулся, как это бывало и раньше, и сейчас. — Реализм мне, правда, приятен не столько, но всё же Хоппер страшит меня сильнее того. Почему-то тогда решил признаться честно. И тем не менее разговор наш всё-таки не на шутку заинтересовал меня. Да, обсудить тему прекрасных искусств удавалось мне редко. Настолько, что этим можно было бы пренебречь, как говорилось на нашем факультете, посвященном тонкостям механики. Но и об этом речь пойдёт совсем немногим позже. — Уже так доверяешь мне? — Билл искоса смотрел на меня, улыбаясь хитрым ломтем полумесяца. — И снова что-то выдумываешь. — Искусство, нравящееся человеку или нет, говорит о многом. — Тогда, может быть, в этом мире меня почти никто не знает, — вновь вздумал я отдаться откровению, ещё не зная от чего. Почти успел пожалеть, когда Билл вдруг притихнул, лишь долго-долго глядя на меня. Его эта черта не отрывать глаз в такие моменты действительно пугала. Я мог только надеяться на то, что со стороны кажусь в полном порядке. И ещё, возможно, в тайне желал не того ответа, который достался мне в итоге. — Что ж, не стану тебя жалеть, — наконец-то Биллу надумалось перестать созерцать моё беспокойство. — И не прошу, — я отвернулся, когда вслед мне в спину вонзился короткий незаметный смех. И уже чуть позднее слышу того более: — Ещё свидимся, расскажешь, что читаешь, откуда взять богатый дух, — отдаляясь, Билл громко огласил. И вот я снова ухожу, не попрощавшись. Не оставив маха лёгкого рукой, не бросив последнее слово. В смешанных чувствах: то робких, то смелых, но и продолжить уже не могу. Ох, как прямо сейчас, мне придётся закончить. Не успею сказать я всех мыслей своих.***
Мои шаги вдоль громоздкого коридора университета укоротились. Медленно перебирая ногами, я нерешительно поглядывал чуть поодаль от себя. Там, в неприкосновенной завесе собственных дум, мне снова удалось случайно отыскать его. Третье знакомство подобралось ко мне немыслимо скоро. Билл преспокойно прислонился к подоконнику и посвящал, к сожалению иль к счастью, всё своё внимание книге. Полностью умиротворённый, не напрягающий своё лицо во всевозможных гримасах, он выглядел вдруг почти что невесомым. А в дымке теперь уже привычной суеты теперь не знал я того, стоит подобраться ближе. И почему-то даже холодный осенний луч солнца, лениво потягивающийся в объятиях Билла, делал мою поступь только более шаткой. Возможно, смог бы я тогда пройти мимо и — бух! — всё, не случилось бы нашего третьего знакомства. Той самой, как я смею посчитать, последней встречи, на которой зародилось начало чего-то между нами. Как бы вольно я сейчас не предполагал. Возможно, судьба снизошла до нас, когда Билл всё-таки решился отвлечься от чтива, а, может, и по-другому всё вовсе. Кто его знает, что ещё в мире случается. После того, как завершу этот рассказ, уже вряд ли буду утверждать, что существует нечто невозможное. — М-м? — яркие глаза Билла спрыгнули со строки, нежданно начали внимать теперь меня. — Так-так, кто здесь? Здравствуй вновь? Не знаю, что тогда испытал я в большей мере: испуг ли, облечение ли. По крайней мере, сбежать я больше права не имел. — Привет… — чуть двинулся я ближе к нему, борясь с бушующим сомнением, и снова обратился к книге в руках Билла. — Эм… Что читаешь? — Я обещал тебе обсудить литературу, но, к сожалению, это не то, что заинтересует тебя, — Билл улыбнулся, когда я поднял глаза на него. Ответом я был не совсем доволен, что, наверное, было тогда по мне видно, потому как знакомец мой только напоказ вздохнул. — Коротко говоря, это связано с квантовой физикой. И, кажется, эту книгу никто не брал из библиотеки уже сто лет. В принципе, я понимаю, почему. Если прочитаю ещё пару страниц, то, уверяю, что умру от скуки. Информация, конечно, полная, но это явно не приключенческий роман… — О… — я неуверенно улыбнулся тираде Билла, хотя в целом его понимал. — Эх, честно, могу сказать то же самое обо всех учебниках на своём факультете. Я снова встретился с ним взглядом, из-за чего между нами родилось недолгое молчание и, кажется, безусловное понимание. Почти одновременно мы произвели смешок. — Ладно ещё я, а вот здесь, — Билл слабо тыкнул в мою грудь пальцем. — У меня ещё есть вопросы. — Что ты хочешь сказать? — я стушевался. — Судя по тому, какое у меня сложилось представление, ты совсем не математик, — пояснил Билл, из-за чего моя короткая весёлость тотчас пропала. — Или я ошибаюсь? — Ох, это… Долгая история, — я поджал губы. — Когда так говорят, в семидесяти процентах случаев это, на самом деле, очень короткая история. — И откуда же у тебя такие цифры? — спросил я с подозрением, хотя, конечно, это было вызвано больше очередным потрясением чужой наглостью, чем чем-либо ещё. — Собственные исследования и замечательная интуиция, — мне пришлось уловить, как Билл взмахивает указательным пальцем в воздухе. — Замечательная интуиция в семидесяти процентах случаев, да? — Хорошо, признаю, ты меня победил, — захохотал Билл вдогонку. — Итак, вопрос всё ещё в силе. Я ещё не был готов говорить об этом. Может быть, позже я смогу, но отнюдь не сейчас, когда мы лишь чуть знакомы. Приходилось просто закрываться, словно поздний цветок, встреченный предвестником зимы — прохладным ветром. — Я не собираюсь заставлять тебя рассказать, — возможно, Билл уловил мой настрой. — Но всё ещё узнаю это однажды. — Теперь я не уверен, что мой ответ будет жестом доброй воли, — попытался я пошутить, вооружаясь несмелым смехом. Билл крайне беспечно пожал плечами. Это мягкое движение, сопровождающееся тем, как он легко облокотился на подоконник, не оставило между нами более слов. Я не нашёлся, что ответить. Глядел только, как незыблемый, умиротворённый лик замер в безмолвии, когда веки его сомкнулись. Всё было совсем не так просто. Я поначалу и не решался задумываться над этим. Но теперь знал, что есть что-то в Билле сокровенное, как и, наверное, в каждом из людей вокруг. В любом мимоходом пробегающем человеке есть тайна, которую ты зачастую никогда не то что не разгадаешь, а даже не посмеешь догадаться об её существовании. Нет, тогда я ещё ничего не думал о Билле так, как это есть ныне. Нет, не таил всех тех чувств, не много ещё чего. Не задумывался о сокровище, что покоилось вот-вот сплошь и рядом. Ещё не задумывался о том, сколько на самом деле кроют в себе его слова. — Я здесь, потому что верю, что совершу великое открытие. Билл улыбнулся мне легко-легко. Так, как не забуду я никогда.