Сцена
Занавес поднимается. На сцене за столом сидят двое: дряхлый ростовщик-старик и молодая девушка с ребёнком. Она о чём-то упрашивает, в конце переходя на тихий плач. Старик безмолвствует, а потом говорит своим шипящим, как у змеи, голосом. Женщина рыдает навзрыд. Свет гаснет и через минуту зажигается. На сцене всё те же лица, но без ребёнка. Старик протягивает женщине три монеты. Она покидает сцену с пустым взглядом. Свет гаснет, в зале слышится детский плач. Занавес опускается.***
Императорский дворец
Все народы мира уникальны, все они подарили человечеству великие произведения искусства, музыки и живописи, то, что будет жить ещё долго, когда самих народов уже не станет. В вечности зажурчат искусственные ручьи чудных садов Летиции на Западе; будут бросать вызов самому времени грозные пирамиды неведомого Эль-Хулуда на таинственном Востоке; экзотической красой пленят нас дивные поэмы на гаррийском языке, языке несравненной поэзии, чья родина Юг; храбростью и задором наполнят наши сердца сказания и застольные песни великих воинских племён далёкого Севера. Но не стоит радоваться раньше времени, ибо всё отныне товар и он уже продан. Проданы были и сады, с их ручьями, и пирамиды в песках Востока, и поэзия, вдохновлённая тёплым южным ветром. Ушли «с молотка» храбрость и задор. Все они стали безделушками в руках жадных до барышей дельцов. Таков закон… Но были в наступившем времени и плюсы. Никогда ещё человечество не производило так много всего: машины, одежда, несметное множество бытовой утвари. Всё сходило с огромных, дышащих паром и воняющих машинным маслом конвейеров. Всё стало одной большой фабрикой. И злоба хозяев этой фабрики затмила злобу королей. Теперь пропали какие-либо различия, какие-либо достоинства и ценности, кроме одной: бессердечной жажды наживы, бессовестного чистогана. Люди меняются вместе с миром. Они становятся такими же однотипными, как прокатные изделия, кои без остановки выплёвываются заводами и фабриками. Когда гниёт общественное устройство, гниёт всё, в том числе и люди. Как сказал великий поэт одной далёкой страны: «Всё уменьшается, мельчает каждый час...». Один ворует с настойчивостью, достойной лучшего применения, даже не пытаясь это скрыть (определённо, много ума для подобного не надо). Другой не нашёл дела поинтересней, кроме как гоняться за юбкой очередной придворной шлюхи, рассчитывая, вероятно, что Венера вечно будет обходить его вниманием. Третий просто горделивый идиот, думающий, что об него не вытрут ноги. — Да, время… Протянул премьер-министр, откидываясь в роскошном кресле, спинку которого украшали три льва. Дорогая древесина заскрипела под тяжестью обрушившейся на неё ноши, а пламя свечи, подобно загадочной восточной танцовщице, заплясало на фитиле. Словно следуя им одним известному сценарию, тени начали свой безмолвный парад, безумное шествие зловещих фигур. И на этом шабаше бесплотных духов форма имела причудливую привычку быть непостоянной. Казалось, что всё это проделки шкодливых детишек, дорвавшихся до красок и чернил. О, вот кого-кого, а детей Онест не переносил надух. Даже относительно взрослых. При виде их улыбающихся лиц так и тянуло позвать Безголового и стребовать себе детские головы на серебряном блюде. Его Величество вызывал это чувство в меньшей степени по той простой причине, что не воспринимался старым интриганом, как человек, скорее, как живой, послушный инструмент. — Какие тёмные мысли… Премьер-министр перевёл взгляд в угол комнаты, к источнику звука, которым оказался знакомый Онесту и, пока что, не знакомый нам человек. Это был высокий мужчина с белыми, как седина глубокого старика, волосами и багрового цвета глазами, в глубине которых затаились огни. На нём был простой наряд: бедного вида пальтишко, рубаха с дешёвенькими пуговицами, мятые брюки, сшитые в паршивенькой мастерской, и видавшие виды, перчатки. Выделялась из всего фасона только одна деталь: хорошо сделанная, дорого оббитая и выкрашенная трость, а вместо набалдашника была серебряная волчья голова. При одном взгляде на этого человека уже возникал вопрос: как его вообще подпустили близко ко дворцу? Страже следовало бы без второго слова вышвырнуть его вон! Но первое впечатление зачатую обманчиво. — Да, а ты неплохо устроился, — гость прошёлся к столу и взял в руки один из документов. — Вот сколько я не живу, а вы люди не меняетесь. Приятное постоянство. Греет душу, знаешь ли, — пауза. — Но ты же у нас в душу не веришь? Онест положил руку на набалдашник трости и начал отбивать пальцами незамысловатый ритм. Камень замерцал. Похоже это действие придало премьер-министру уверенности, и после небольшого колебания он ответил: — Что тебе здесь надо, Латипак? Гость начал прохаживаться по комнате, словно хищник, который поджидает момент, чтобы вцепиться в горло своей жертвы. Взгляд премьер-министра неотрывно следовал за ним. — Я здесь по делу, — ответил гость рассматривая картину на стене. Онест непонимающе взглянул на него. — «По делу»? — Ничего особенного. Просто надо навестить пару знакомых. Эх… Дела, дела, дела, дела! Нужен отдых., — рык. После повеселевшим голосом. — Мало ли, чем можно заняться? Что за жизнь без приключений, просто ужас, а не жизнь! * Онест поднялся со своего места и подошёл к окну. Была глубокая ночь, и внешние убранства Дворца напоминали тёмный океан, в котором, будто утопающие, плескались огни окон. Луна же скрылась за облаками, дабы не видеть того безобразия, что творится в Столице под покровом ночи. Не поворачиваясь премьер-министр произнёс: — Поставь статуэтку на место, — гость устало вздохнул, но вернул вещь на «историческую родину». — Что с приключениями, что без, жизнь — дерьмо, — потом перевёл взгляд на трость. — Но, как бы плоха не была жизнь смерть хуже. Тем временем у гостя в руках, будто по мановению волшебной палочки, появилась бутылка вина, и он уже разливал содержимое по бокалам, а услышав последние слова хохотнул. — Да ты филосов! Твоя правда, но это ведь не отменяет того, что на этом можно хорошо заработать, — передаёт один из бокалов. — А как же приключения? — с издёвкой спросил Онест. — Одно другому не вредит, скорее дополняет. Я знаешь ли личность предприимчивая. Куда не пойду везде денежку найду, — отпил из бокала. — Кстати, как поживает Его Величество? Наверняка бедняжка так и не оправился от смерти родителей. Такая трагедия! Как хорошо, что у нашего Императора есть такой верный слуга как Вы, премьер-министр. Онест перевёл на Латипака тяжёлый взгляд. Этот человек знает правду и даже больше, и при других обстоятельствах стоило бы его свести в могилу, но… Вот вам и «но». — У Его Величества множество верных слуг, готовых оказать ему всякую помощь по мере своих скромных сил, — сухо проговорил премьер-министр. Потом задал запоздавший вопрос. — Кстати о скромном… Чего ты так вырядился, словно нищий? — А к чему твой наряд? Модник в шелках? Взгляни на меня, если бы ты не знал кто я, ты бы сказал, что я хозяин мира? Вот он весь секрет фирмы! — достав из внутреннего кармана брегет, гость с изумлением воскликнул. — О, чёрт, надо идти, часы на цепочке, а время бежит! Латипак, отсалютовав, быстро осушил бокал и направился к выходу. Стоя в дверях, гость обернулся, и в этот момент в свете свечей его лицо приняло зловещий, скорее звериный, нежели человеческий, вид. Глаза вспыхнули алым пламенем, а губы растянулись в кровожадной усмешке. Могло даже показаться, что серебряная волчья голова ожила и шире растянула свой оскал. Латипак на прощание продекламировал трогательно и вдохновенно: — Как влажный лютик на болоте, — и после секундной паузы под удивлённым взглядом Онеста продолжил. — Блуждающий погаснет огонёк. Огонь свечей заколебался и потух. Определённо, этот тип был самым страшным из всех знакомых Онесту, а знал он людей немало. Угораздило же, но ничего не поделаешь. Однажды этот человек оказал премьер-министру услугу, и теперь пришёл час платить. Надо было отказаться. Но что он мог тогда? Нет, от таких предложений не отказываются. Просто хорошая сделка. Бокал с вином полетел в стену и разлетелся на множество осколков. — Г-господин, — раздался тихий голос служанки. Она услышала странный шум из кабинета премьер-министра и посчитала нужным проверить. Наивная, слишком молодая. Ей наверняка ещё не рассказывали о несчастных служанках, заставших министра в плохом расположении духа, и о их страшной судьбе. Онест стоял ещё минуту с немигающим взглядом в никуда, размышляя о чём-то своём, а после сказал: — Вина, — после чего зажёг свечу. — Много вина, — добавил он. — И позови кого-нибудь, чтобы убрали, — жестом указывает на сверкающую россыпь осколков.***
Императорский дворец. На следующий день
— Простите, господин де Монфор, но сейчас нельзя! — причитал старик едва поспевая за молодым человеком. — Можно. — Скажите хотя бы по какому вы делу? — По личному, — бодро ответил собеседник и вошёл в кабинет. Дверь распахнулась с лёгкостью перевёрнутой ветром страницы, и комната предстала перед гостем во всей красе. Плотные занавеси закрывали широкое окно, и от того в комнате царил полумрак, а единственными источниками света служили свечи, которые уже почти догорели. За столом сидел Онест, пристально смотря в одну точку, будто там скрыта какая-то тайна. Словно кольцо врагов, премьер-министра окружало множество пустых бутылок из-под вина, и оставалось только гадать по какой причине на лице хозяина кабинета не было ни малейшего признака алкогольного опьянения. Гость шагнул вперёд. — Поднимайтесь и улыбайтесь! — бодро возгласил он, отдёрнув занавески. — Я пытался его остановить, — слугу прервали на полуслове взмахом руки, и тот вышел из кабинета. Старый Уипл был анахронизмом, пережитком старины, экспонатом из музея. Он был из той когорты людей, которые, исчезни Империя уже завтра, не смогли бы принять новый мир, предпочтя ему мир старый. Наполнив очередной бокал остатками «того в чём заключена истина», Онест повернулся к гостю. — И что же послужило достойной причиной, чтобы врываться ко мне в пол восьмого утра? — задал наводящий вопрос Онест. Вломившийся не проявил никаких симптомов раскаивания, но даже наоборот, оживился, довольствуясь произведённым эффектом. — Эх, какая погода! Самое то для путешествия, ты так не считаешь? — вопрос остался без ответа. — Кто знает, может в пути мне встретится загадочная чужеземная красавица, и скучная деловая поездка превратится в увлекательный роман? — «мечтательно» прикрыл глаза Луи. — А что все проститутки Столицы приняли целибат, и теперь ты вынужден полагаться на «встречи»? — Уж тебе ли не знать, что человеку для поддержания формы полезно иногда прикладывать усилия, — с менторской интонацией ответил Луи. — Впрочем, в твоём случае это затруднительно. Ненадолго в комнате повисла тишина. Драматическая пауза, не более чем светская вежливость, необходимая в разговоре, если не в сценарии. — Вижу твои дела на востоке обстоят не самым лучшим образом, — Онест позволил себе со всем комфортом развалиться в кресле. — Это попытка показаться неосведомлённым? Онест пожал плечами. — Ну, я же не всеведущ. Да и к тому же сейчас полно других дел, требующих... Внимания. — Хм, — выдавил из себя Луи. — И по твоему бурление челяди, в которое подливают масла мои конкуренты не повод озаботиться? — Вот правильное слово: твои конкуренты. Если бы кто-то сейчас зашёл бы в комнату, то не узнал бы обычно весёлого де Монфора. Глаза его казалось могли сейчас прожечь дыру в человеке, а крепко сжатые, до хруста кулаки обладали достаточной слой чтобы убить одним ударом. Луи подошёл к премьер-министру и процедил сквозь зубы: — Ты видимо пресытился своим положением? Или думаешь, что те шакалы, роющие мне могилу, не приготовили место и для твоей туши? — Онест поднял взгляд, и гелиодор встретился с сапфиром. В комнате стало ощутимо холоднее. — Не забывай, что время нынче неспокойное, и никто не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день. — О чём вы, никак не могу понять. Что не говори, а Онест был человеком терпеливым и расчётливым. Конечно он знал о всей это возне, знал, как некоторые банкиры, промышленники и прочие "предприниматели", копают ему могилу или, что в принципе тоже самое, помогают финансово и технически Революционному движению, видя в нём способ добраться до кормушки. И, конечно, он держал всё в поле зрения. Другое дело, что те, кто под него копал, были далеко не лавочники, а не менее могущественные, чем де Монфор люди. Здесь надо было действовать чрезвычайно осторожно. Тем временем, Луи отошёл к окну. В последнее время он начал ощущать, что выпускает возжи из рук. Теряет хватку, как же! Нет. Не в этой жизни. Не после тех усилий, что были приложены, не после тех жертв, что пришлось принести на алтарь его огромного состояния. Ещё раз нет. Лучи восходящего солнца отразились от хрусталя бокала и мириадом солнечных зайчиков разлетелись по комнате, побежали по стенам и потолку. В их блеске предстал во всей красе щёгольский наряд Луи: камзол из кармазина с золотою ниткой, на плечах накидка, в руках шляпа с петушиным пером, с боку шпага с выгнутым эфесом, а внутренняя сторона плаща горела кровавым подбоем из атласной материи. — А зачем это? — осведомился Онест. Луи поправил и без того идеально сидевший на нём кафтан, смахнул невидимые пылинки и с важным видом развёл руками. — Мера предосторожности. Мало ли желающих зло подшутить над таким доверчивым человеком как я! — уже игривым тоном ответил де Монфор, похлопав по эфесу шпаги. — А так, глядишь, вместе посмеёмся. Драгоценный камень вставленный в эфес сверкнул и на глазах наряд, больше походивший на театральный реквизит превратился в обычный строгий костюм с лёгким налётом позёрства, что выражалось в том самом другоценном камне, теперь красовавшемся в заколке галстука. — Поменьше шуму, месье де Монфор, поменьше шуму. Сейчас нам не до, кхкх, разногласий, — картинный жест. — Время нынче неспокойное: смуты, войны, бунты... Не стоит подкидывать нашим недругам карты в рукава. Одарив собеседника выразительным взглядом, Луи кивнул, продолжая разглядывать одну из картин, усердно делая вид, что в нём проснулся эстет. — Тогда, до встречи! — резко развернувшись, фабрикант направился к выходу. — Да и ещё кое-что напоследок, — де Монфор остановился. — Я дам тебе телохранителя. Считай это презентом за твою помощь с Дювалем. — "Ситцевый заговор"? Да, помню, весёлое было время. — И крайне прибыльное. Пауза. — Тут не поспоришь.***
Пристань Эйн Гутер Вэк
Восток Империи был красивым местом. Густые леса встречали путника желавшего отправиться туда. Эти заповедные места — лес Гайам. Обросший, как старое дерево мхом, легендами, преданиями и суевериями, он хранит много тайн и секретов. В тени вековых дубов, здесь, более двух сотен лет назад творил великий поэт, и был он не один здесь, нет, с ним были верный пёс, муза и бескрайнее синее небо над головой. Но то чудное время прошло, ушли и эти отголоски счастья. Остались только бессмертные стихи поэта, его прекрасное наследие человечеству. Сердце, отданное людям. А вдалеке на северо-востоке над покровом леса возвышался Грабкаммер. Словно пики горного массива уходили ввысь его башни, отбрасывая мрачную тень на окрестности, а клубы ядовитого дыма поднимались ввысь и казалось, что этот построенный из железа и камня монстр дышит. Вперёд, мой друг! Прочь отсюда! За лесом Гайам нас встретит пейзаж равнин, лугов и редколесья. Здесь, под бескрайним кровом ночного неба родился Потрясатель Вселенной, создавший первую империю мира, от Восточного моря до западных пределов. Он ушёл так рано, сочтя этот мир слишком малой наградой для себя, оставив после лишь свою немеркнущую славу и потомков, которым будет не суждено достичь его высот. За равнинами простёрлась пустыня Джафар-Азим. Омываемая уже пятое тысячелетие морями песка, это место помнит многое. Империи, королевства и короли. Все они приходили и уходили, а пустыня оставалась, и глубоко в её песках нашёл приют Архитектор. Слава его искусству и вечная слава ему! И через весь северо-восток протекала широкая река Вита или Рам-эль-Малу, Дарующая жизнь, как говорили жители Джафар-Азима. Эта река была настолько огромной, что не было видно другого берега, а по её глади могли свободно ходить огромные корабли, не боясь сесть на мель. Восток — дело тонкое... На пристани гудела жизнь. О, эта суетливая, спешащая жизнь. Сновали пассажиры, экипаж грузил багаж, еду и инвентарь. Матросы проверяли канаты, спасательные лодки и прочую жизненно необходимую аппаратуру. А в недрах коробля, в раскалённой, удушающей атмосфере моторного отсека качегары уже жгли монструозные печи, которые подобно вампирам выпивали жизнь из людей с той же сноровкой, с какой пожирали уголь. На железном боку плавучего гиганта белым было выведено имя корабля: "Добрый путь". Почётные гости, уважаемые дамы и господа, поднимались по массивной аппарели непрерывной процессией. Это были богатые люди, аристократы, промышленники, банкиры и предприниматели. На борт поднялся и знакомый нам хозяин ткацких фабрик. На палубе его ожидал попутчик. Это был юноша, совсем ребёнок, на нём была чёрная куртка и короткие шорты, что сильно выбивалось из окружающей моды. Это значило либо, что у этого мальчишки достаточно ума чтобы не повторять, как бессмысленная обезьяна, за другими, либо что у него нет вкуса, ведь думая, что кругом одни дураки, можно не заметить, что дурак смотрит на тебя из зеркала. Но в данном случае истина состояла в другом. Юноша почтительно склонил голову перед Луи. — Значит ты и есть тот "телохранитель", которого Онест ко мне приставил? — Да! Моё имя Няу! Господин премьер-министр поручил мне заботиться о вашей безопасности! — неожиданно бойко отозвался собеседник. Ага, и слушать в оба уха, чтобы Онест ничего не пропустил. Луи смотрел ещё с секунду на мальчугана, а потом прошёл мимо. — Дурак твой господин. Ну, уже ничего не поделаешь. Пошли, нас ожидает долгая дорога. Через час корабль отправился в путь. На палубе, облокотившись о фальшборт, стоял молодой человек в белом костюме, а рядом, скрытый от глаз окружающих, его напарник в броне-неведимке.