Сцена
Занавес поднимается. На сцену выходит человек и, поклонившись залу, объявляет: — Акт 1. Свет гаснет и через несколько секунд включается. Пролетает ворон. Зрители видят луга, просторные сколько хватает глазу, видят мёртвых и живых. Одни прижимают к себе детей, другие — ценности, у третьих ничего нет. Среди них ходят солдаты. На сцене появляется человек в офицерском мундире. Он долго обводит взглядом поле, будто что-то высматривая. Потом говорит. Громко и яростно: — Всех предателей повесить! Потом тихо добавляет: — Земля, угодья... Мерзавец. Случай... Слышен звук стягивающихся петель. Занавес опускается.***
Дорога
Дорога змеёй ползла через лес, извивалась, огибая озёра, камни и овраги. По ней прошли бесчисленные легионы ног, движимые одни нуждой, другие — сытостью. Такова участь дорог. Прозаичная, но необходимая. По "мощёной змее" шли войска. Солдаты, кавалерия, обозы с припасами и раненными. Тянулась вереницей артиллерия, гремели ящики с боеприпасами и сундуки с трофеями. Всё это — исход одной из множества войн. Впереди всех ехали двое: Макбет Трюон, высокий мужчина с поседевшими волосами и карими глазами, генерал Империи, и Теодор Банко, молодой человек лет двадцати пяти, талантливый военный. Оба были боевыми офицерами прошедшими огонь сражений, грязь дворцовых интриг и глупость вышестоящего руководства. Сейчас же, возвращаясь из похода, они не чувствовали радости. Солдат дома ждали семьи и тяжёлая, но по крайней мере мирная жизнь, а им предстояли новые бои на придворном поле боя, таком же бессмысленном и глупом, как то, которое они совсем недавно покинули. Первым заговорил Банко: — Скажи, Макбет, за что мы все сражались? Границы те же будто не отдали мы то, что теплится в груди! Макбет поднимает руку, давая понять, что здесь не лучшее место для подобных разговоров. — Будь тише. Подсылать шпионов легче, чем на войне сложить башку. — В Столице их в сто крат полнее будет! — Поэтому припрячем тему до нужды. За нас решают с кем войну вести, а наше дело небольшое: идти покуда силы есть, сражаться до последней капли крови и умереть на потеху всей собачьей своре. — Пока мы кровь реками льём на поле брани, кому-то выгоден размах: продать, как птицу на базаре, столь занимательный товар. Макбет поворачивается лицом к старому другу. Банко всегда был прямолинеен, за что и уважал его генерал Империи, но честность никогда не была хорошей политикой в этой жизни. — Довольно друг, не стоит разговоров этот случай, он неминуем, как ураган могучий. Скорее изживут себя понятия, чем будут найдены полезнее занятия. На том их спор сошёл на нет и оставшийся путь они прошли в благословенной тишине, которую нарушал только шелест листьев, да стук сапогов.***
Столица
Столица никогда не нравилась Макбету. Её блеск отдавал фальшью, богатство — лицемерием, сытость — подлостью. Её лоску он предпочитал своё скромное, в сравнении с другими, жилище. Но человек, тем более его положения, не устрица и не может всё время проводить в раковине. Это один из существенных недостатков подобного общественного положения. Конечно, было бы глупо сравнивать это неудобство с проблемами бедняков, нищих, обычных рабочих, трудящихся на заводах Хайера и де Монфора, или крестьян. Но Трюон об этом не задумывался. Он свято верил в иерархию, как и большинство его "коллег". Хотя считал, что многие из их "благородного племени" упали в качестве. И вот Столица, вот приём. Лишнем с моей стороны будет описывать изыск одежды, витиеватость аксельбантов и прочую шелуху, коей грешит высшее общество. С этим вполне неплохо справляются падкие на недостижимую роскошь графоманы-писатели. Сейчас генерал стоял перед Императором. Какая шутка! Мальчишка, не более, чем рудимент от трона. Впрочем, не лишённый черт достойных. Это был именно тот случай, когда просто не повезло. — Генерал Трюон. — Ваше Величество. Юный Император восседает на троне, который ему явно великоват. Какая жалость, что его родители ушли так рано, какая ноша свалилась на столь юные плечи! Хорошо, что вокруг с избытком преданных министров, готовых дать ценнейшие советы или указать на самый благожелательный вариант решения проблемы. — Добро пожаловать домой, — делает жест рукой, обозначающий радушное приветствие. — Покорнейше благодарю я всей душой. — Вам ваши подвиги сулят медаль и ордена, награды величающие славу, но может будут вам по нарву иные украшенья торжества? Просите, даю я слово, что, если на Земле сиё не ново, вам будет предоставлено оно. Как того требуют манеры, Макбет кланяется. — Мне титул кровью был обещан, земля и толпы деревещин, все славные страницы жизни, написанные предками вдали, мне по наследству перешли. Теперь, на сколне лет, желать могу я лишь покоя и ждать когда же наконец, в дверь постучится смерть с косою. Император кажется опечаленным, конечно, ведь в детском теле столько жизни! Года, которым которым суждено пройти, удовольствия, которым суждено взволновать юное сердце. Что может знать ребёнок о смерти? Нет, в таком возрасте всем нам кажется, что мы бессмертны. Это приятное чувство, чего здесь скрывать? — Но смерть ведь посетитель скверный. К чему ждать участи посмертной, и думать лишь о ней, считая время у огней, когда придёт сей час заветный? — Блажен кто унесён был незаметно, исчез с застолья средь друзей, героем пал в сраженье честном, приют нашёл в объятье женском и попрощаться не успел. А старикам один исход, надеяться на тихий сон, уснуть и больше не проснуться... — Тебя уж черти не дождутся! — раздался жуткий вой. Макбет оборачивается по сторонам, но не видит ничего необычного. Всё те же лица. — Что случилось генерал? Вы бледны словно холст, — насторожился премьер-министр — Прошу простить нижайше, я устал, вот вам поклон во весь мой рост, — берёт себя в руки Макбет. Торжество в честь победы над племенами Айялд проходило с подобающим размахом и величием: высокое дворянство, дорогое питьё и еда. Награды из рук самого Государя Императора, почёт и новые поводы для сплетен, грызни и копания в чужом дерьме. Впрочем, ничего выбивающегося из нормы. Айалд — это собирательное название для племён живущих на юге Империи. Их жители, несмотря на тяжёлые условия, были по-настоящему счастливы. Они не знали денег, гнёта и эксплуатации, им была неведома алчность или корысть. Их грех был в том, что поселились они на землях, хранящих в своих глубинах золото и драгоценные камни. Их грех — сам факт существования. Их приговор — смерть. Или нечто намного хуже её... — Извольте, вот вино. — Держите же бокал по-крепче! — Пусть кровь бежит, течёт. Удержишь? — Полни пуще прежне! Какой-то толстяк: — Не тот нектар пошёл, не тот. Каков он был тогда! Чуть на зубок возьмёшь, и схлынули года! — А что теперь, — подхватывает другой. — Сплошной скелет, нет ни румянца, ни мясца, а только кости да смертная тоска. Вмешался третий: — А всё таки то дело вкуса, к чему мне перезрелая капуста? Цветок сорвать необходимо с младу, чтоб аромат не пропадал за даром. Испить столь молодое зелье, сорвать с запрета зановесья, предать невинность и кончено веселье! Макбет и Банко проходят в стороне. Макбет: — Меня тошнит и вянут уши. Со всех сторон одни кликуши, в ушах звенит от этой чуши. Где здесь найти покой? Будь помоложе, хоть душой я мог бы прыгнуть в бурю жизни и утонуть в ней с головой. — Но молодость коварна и хитра, бросает колкости издалека, манит за призрачным весельем и увлекает дурака. Сокровищем бросается дурак, на ветер месяцы и годы, и платит он в тот самый час, роняя искренние слёзы. — Всё так, вот точно так, мучитель мой! Ушли года, прошёл покой, и не осталось даже пепла и нет надежды никакой! Со стороны послышались шаги. К двум командирам, пронзая пространство, двигался премьер-министр, ловко лавируя между скоплениями дворян и чиновников. За его спиной, подобно крыльям адской птицы, вздымался вверх белый плащ с кровавым подбоем, пузо выступало в качестве таранного устройства, самодовольное выражение лица свидетельствовало о полном присутствии духа, а ритмичный стук трости походил на сердцебиение какого неведомого существа. У Макбета иногда складывалось впечатление, что Онест уже с самого рождения был интриганом. В жизни своей генерал не встречал человека, который так гармонично выглядел во всём этом гадюшнике. Хотя так было не всегда... — К чему такой настрой? — указывает на Макбета. — Пойди, мой друг, и на румянься, с таким лицом ложатся в гроб! — было сразу видно, что премьер-министра сложившаяся ситуация только веселит. — Уж лучше в гроб, чем здесь валяться, — подметил Банко. Всем было известно, в том числе Макбету и Банко, что моральные качества Онеста, скажем так, не были хорошим примером для подражания. С другой стороны, для того мира в котором они живут на найти более подходящего человека, чем премьер-министр. На доброту и милосердие много не купишь. — На этот случай, вот совет, идите в церковь, ради бога, авось священный вам обет, послаще будет разносола! — ответил Онест, явно получая удовольствие при виде гнева на лице Банко. Банко. Молодой ещё, что он понимает, чего хочет? Справедливости? Ну, пусть тогда назовёт хотя бы одно место на Земле, где правила бы справедливость. Нет-нет, всё блажь! Чепуха и несуразица. — Разврат, иных бы слов не подобрал, — цедит Трюон. Макбет решил не дожидаться, когда Банко ответит Онесту. Он прекрасно знал нрав своего молодого компаньона, с тревогой предрекая большие проблемы, к которым тот его приведёт. — Вы милейший человек, генерал! Объективно в этой словесной дуэли верх одержал премьер-министр. Макбет лишь пожал плечами, демонстрируя своё отношение ко всему этому балагану. Попрощавшись с двумя офицерами, Онест вновь отправился в путь по огромному залу, заводя по пути самые непристойные разговоры, облачённые в самые благочестивые обёртки. Макбет проводил его взглядом, на секунду задержавшись на небольшом кольце, которым венчался средний палец правой руки премьер-министра. Этот аксессуар выделялся на фоне вычурной мишуры своей простотой: маленький лазурный камень в объятьях серебряной оправы. Трюон повернулся к Банко и взмахом руки позвал за собой. — Пойдём отсюда прочь, гневленьем делу не помочь. Что умерло, то не вернётся, а проданное не получишь вновь.***
Зала в отделении
Бокалы соединились в очередном тосте, который по уже устоявшейся традиции говорил Луи. Уж больно хорошо у него был подвешен язык. Когда слышали тосты Маркуса, то всю неделю пили успокоительное; Людвиг не блистал оригинальностью, а Артур просто не умел произносить речи. В эту дружную компанию "влился" премьер-министр. — Швея, станок, мушкет, реторта — сплошь шутка да феерия. И снова вместе собралась вся наша старая Империя! — сам же посмеялся над собственной шуткой министр и стукнул три раза тростью. — А ты всё тот же плут. Каким был, таким ты и остался, — парировал Хайер скорее из правил приличия, чем из большой охоты. — Приятно слышать, льстит немало, что с силами пока что не расстался. Между двумя стариками встал Луи, мальчишка по их меркам. — Остроты придержите на потом, — сказал текстильный магнат, передавая коллегам бокалы с вином, не забыв о себе любимом. — Залейте желчь свою вином. Авось толковые мыслишки гостями станут перед сном. — Подумать есть нам важный повод. О небо, вокруг сплошной обман и сговор! Де Монфор едва не подавился Sangre. Но всё же сумел взять себя в руки и не засмеяться в открытую. "Зачем Онест пошёл в политику? Ну зачем? Из него вышел бы прекрасный актёр", — про себя восклицал Луи, пряча усмешку за бокалом. — Паук ругает паука за пойманную муху? Ой-ой беда! Мир явно катится в разруху. Фарбен сдавленно загудел, стараясь не подавиться каким-то аппетитным куском мяса с трюфелями. — Довольно колкостей, воители остроты, — прервал всех Артур, как всегда в свойственной ему мрачной манере. Глава семьи Бойль вообще редко когда пребывал в хорошем настроении, особенно последние десять лет. Обычно он представлял собой холодную мрачную тень, которая выползала из своего железного логова только в силу необходимости, присущей людям подобных кругов. Целых десять лет... — Как будто есть получше что-то, — сказал Луи. — Конкуренты дышат в спину, пора и нам вернуться в силу, — де Монфор отложил в сторону бокал. — Я через три дня в отъезд умчусь, события не торопя, дождитесь вы меня и дня когда вернусь. — Исключено. Здесь не приёмная и ждать тебя не станут. — О, Артур, твои слова мне сердце разрывают! — с укоризной поглядел на коллегу по опасному бизнесу Луи. — Впрочем, игра там стоит свеч. Развеюсь заодно, здоровье стоит поберечь. Не стоило мне забывать о рубежах, чуть отпустил, а конкуренты пухнут будто на дрожжах. Вот вам и следствия из прошлого ошибок. А я не жалую, когда дышат мне в затылок. Раздался звон. Это в руке Онеста разлетелся на маленькие осколки хрустальный бокал и тоненькая струйка крови, словено экзотическая змея, ползла по ладони Онеста. — Не те бокалы стали, — с "сожалением" проговорил премьер-министр, вытирая салфеткой кровь. — Уж лучше сделать их из стали, — с еле заметной иронией сказал Артур. В том же нервно-расслабленном стиле прошёл остаток разговора. Для стороннего наблюдателя могло бы показаться, что беседа имела больше отвлечённый, в какие-то моменты даже дружеский характер. Но глубина этого заблуждения смело превышала бы непроницаемые глубины океана. Онест же, как старый интриган, хоть и позволял себе иногда забывать некоторые детали, никогда не упускал ключевые детали, узловые точки разговора. Такими "точками" являлись: новость об отъезде де Монфора, грядущая "разборка" между текстильными фабрикантами и ещё кое-что. В воздухе висело выгодное дело, которое совсем скоро задаст совершенно новый спрос. Революционная армия, вся эта заварушка стала отличным полигоном для испытаний: огнестрельное оружие, газы и даже исполинские орудия Хайера. Мир движется в совершенно новом направлении, к неведомой ранее резне. Тряхнув головой премьер-министр отправился в сторону молодого Императора, так безответственно оставленного им. Мальчишка что-то отвечал каким-то высокородным дамам, явно стесняясь присутствующих рядом ровесниц. "Молодость", — подумал Онест и ускорил шаг. Вот только бокал было самую малость жаль.