***
Через сорок минут автобус прибыл в конечную точку пути — Москву. Выйдя из салона, она посмотрела по сторонам, глубоко вдыхая холодный воздух. Москва — столица огромной страны, пятнадцатимиллионный город, в её переулках можно запросто потеряться. Это не Подольск, где каждый знает, кто она такая — захваченные бесконечной суетой люди тебя даже не заметят, можно не скрываться. Москва видела тысячи таких, на её счету сотни исковерканных судеб. Можно смело открыть лицо. И, пройдя несколько шагов, девушка сняла шапку и расстегнула воротник. Тёмно-русые волосы ниже плеч; зелёные глаза, которые раньше искрились озорным огоньком, теперь выглядели пустыми, но, несмотря на это, в ней без труда можно было узнать Марину Касаткину, капитана команды чирлидеров хоккейного клуба «Медведи». В Москву Марина приехала не для развлечений. Сегодня будет поставлена точка. Точка, которая наконец положит конец тому ужасу, который продолжается уже пятнадцать месяцев, два дня и одиннадцать часов.***
Марина старалась прогнать из головы любые мысли о том, что ждёт её впереди. Слишком страшным девушке виделось ближайшее будущее, хотя вряд ли оно будет страшнее её недавнего прошлого. Вот уже пятнадцать долгих месяцев она не могла спокойно ходить по улицам, потому что город, недолго думая, решил признать виновной именно её, и жизнь изменилась до неузнаваемости. Те, кого Касаткина считала своими друзьями, отныне предпочитают не замечать её в упор. Из группы поддержки ей пришлось окончательно уйти, да и сам клуб после той истории трещит по швам. Поначалу многие думали, что даже бесстрашный Калинин вновь ударится в бега, сменит фамилию, имя и внешность, лишь бы только не быть связанным с «Медведями», но олигарх оказался «стойким оловянным солдатиком» и продолжает свято верить в светлое будущее своих любимых «Мишек», чего не скажешь обо всех остальных. С вероятностью в сто процентов можно было утверждать, что для всех участников этой истории это не пройдёт бесследно. Она достала из кармана телефон, посмотрев на время, убедилась, что у неё ещё час в запасе, и решила идти не спеша, топча грязный, почти растаявший снег, как вдруг ей за шиворот упало что-то мокрое. Девушка подняла глаза и увидела, что с неба падали крупные хлопья снега. И вроде бы ничего удивительного в этом природном явлении нет — такое случается, в этих широтах идёт снег. Всё правильно, кроме одного: сегодня тридцатое марта. Какой-то слишком запоздалый снег. Поздний снег так же нелеп и неуместен, как и позднее раскаяние. Какой от него теперь толк? Крупные снежинки падали и таяли в её волосах, словно посыпая её голову пеплом. Марина действительно считала себя виноватой, но не потому, что так думали в городе, а потому, что свято верила, что всё произошедшее — лишь итог её собственных поступков. Если бы она тогда не стала изменять Егору с Андреем, если бы они со Щукиным не расстались, если бы она не стала нарочно встречаться со Смирновым, то всего этого можно было бы избежать. Однако слишком много «если», а всем давно известно, что история не терпит сослагательного наклонения, и её раскаяние бессмысленно — даже если она упадёт на колени и будет рыдать и рвать на себе волосы, ничего уже не изменится. Нет, конечно, сначала было очень больно. Марина даже не могла представить, что душевная боль может быть такой сильной. Она застилала глаза, отнимала силы. Первое время она даже по собственной квартире передвигалась, держась за стену. Потом стало легче, просто стало пусто. Люди говорят, что время лечит — оно не лечит, оно укрывает раны, словно засыпая белым пушистым снегом, невинным и чистым, постепенно и неторопливо пряча их от нас где-то в глубине. Со временем мы начинаем сами верить в этот обман, привыкая… Боль не исчезает и не забывается, она остаётся с нами навсегда, мы просто привыкаем к ней и перестаём обращать внимание на её присутствие. Чем больше человека «лечит» время, тем холоднее становится его душа, просто на место боли приходит пустота — такой уж время лекарь, ничего не поделать. В любом случае, теперь ей всё равно, что говорят и думают другие. Она, может, и виновата, но, видит Бог, она точно этого не хотела — если он, конечно, вообще есть. Впрочем, сегодня всё будет зависеть не от Бога, а от двенадцати абсолютно чужих друг другу людей, связанных на несколько часов одной миссией. В кармане куртки раздался настойчивый звон. Касаткина выдернула из уха наушник и достала гаджет. «Самойлова» — горела надпись на дисплее. Марина нажала кнопку и приняла вызов. — Касаткина, я надеюсь, ты помнишь, какой сегодня день? — начала она, не соизволив даже поздороваться, хотя Марина не могла не отметить, что Яна была одной из немногих, кто был на её стороне. — Скоро буду, уже подхожу, — ответила она и быстро отсоединилась. Любые другие слова были просто излишни. Девушка вставила наушник обратно в ухо: «Свою жизнь подлецу ты доверила, и никто не сказал, что нельзя», — она горько ухмыльнулась, услышав слова песни — слишком точно они звучали в данной ситуации. Подняв голову, она зачем-то ещё раз посмотрела на летящий снег. Он был таким крупным и быстрым, будто торопился, торопился продлить свой век, понимая, что зима вот-вот утратит свои права. Он был чистым, белым и невинным, будто бы давая шанс потерянным в лабиринтах интриг грешникам раскаяться и всё исправить. Жаль, что это не всем помогает. Снежинки, кружа в быстром танце, падали на землю и тут же умирали на чёрном асфальте. Их время закончилось, ничего не исправить. С серого неба летел последний снег… Завтра придёт весна. Марина дошла до точки назначения. Аккуратно поднявшись по скользким мраморным ступенькам, она потянула на себя ручку двери и вошла внутрь высотного здания, а затем исчезла в его коридорах. Вслед за ней закрылась тяжёлая массивная дверь, рядом с которой висела железная табличка с золотыми буквами: «Верховный Суд Российской Федерации».***
Бесконечные путаные коридоры здания Верховного Суда чем-то напоминали хитросплетение человеческих судеб. Всю жизнь ты бродишь в подобных коридорах, что-то ищешь, убегаешь, спешишь, блуждаешь наощупь в поисках выхода, в отчаянии опускаешь руки и навсегда остаёшься на одном из поворотов… Так или иначе, но ты дойдёшь до конца, а там тебя либо осудят, либо оправдают. Таков закон. Девушка открыла очередную тяжёлую дверь, и сразу же зажмурилась, яркий неестественный свет в сочетании с глянцевыми белыми стенами больно ударил по глазам. Глянцевые стены белого цвета очень походили на мрамор. Горели яркие лампы, но свет от них был очень холодным. Возле камеры, где должен будет находиться подсудимый, скучали два толстых дяденьки с автоматами наперевес. Изредка зевая, конвойные всем своим видом демонстрировали своё откровенное безразличие к происходящему. Впрочем, наверное, только в самом начале службы здесь они с интересом слушали дела, сопереживали тем, кто находился у них на прицеле, а может, даже делали ставки, какой приговор будет вынесен сегодня, обвинительный или оправдательный. Однако когда что-то происходит в твоей жизни постоянно, ты со временем теряешь к этому интерес, да и потом, невозможно жить и переживать за каждого, кто предстал перед судом — невольно приходится обрастать корочкой безразличия, ну или искать себе другую работу. А стены? Сколько видели эти стены клятв, слёз, молитв, обмороков и лживых показаний… Только они знают, сколько было осуждено невиновных и сколько оправдано грешников. От всех этих мыслей становилось дурно. Обстановка весьма давила на мозг.***
Марина стояла в дверях зала заседаний, как вдруг чья-то рука легонько коснулась её плеча. Она вздрогнула, словно очнувшись от кошмарного сна, посмотрела по сторонам и в очередной раз убедилась, что это не сон, а жаль. После девушка повернулась и увидела, что перед ней стоит Самойлова. Как всегда, в строгом костюме, светло-русые волосы собраны тугой незамысловатой «фигуркой», большие карие глаза смотрели прямо на неё. — Марин, сейчас через другие двери будут вести подсудимого, тебе надо отойти. Касаткина попыталась сделать вид, что не слышит, продолжая крепко держаться за ручку двери. Ей было всё равно, что говорит Самойлова, просто хотелось увидеть ЕГО, хотя бы издалека. — Мариночка, — видимо, поняв её почти обморочное состояние, Яна заговорила притворно ласковым голосом, — я понимаю, ты хочешь его увидеть, но сейчас нельзя! — она силой потянула её за руку, и Марине пришлось подчиниться.***
Конвойные через потайные двери ввели подсудимого в зал заседаний и заперли в зарешёченной камере. Молодой парень, примерно двадцати пяти лет. Сейчас даже близкие люди узнали бы его с трудом. Он теперь всегда был бледен. Похудел и осунулся. Голубые глаза умерли, в них больше не искрилась жизнь. За последние пятнадцать месяцев он в третий раз предстал перед судом. Всё, конечно, могло закончиться намного раньше, ещё после первого судебного заседания, но, как показала практика, упрямства Самойловой не занимать. Она решила драться до победного конца и даже смогла добиться суда присяжных.***
Взгляд молодого человека упал на дверь в глубине зала. Именно за этой дверью находилась совещательная комната, в ней присяжные ждали своего часа. Двенадцать совершенно разных мужчин и женщин, которые раньше и не подозревали о существовании друг друга, сегодня будут решать его судьбу. Двенадцать… По-моему, Блок писал что-то подобное? Его судьба в их руках, и ему всё равно, осудят его или оправдают. Пройти мимо он не мог — несмотря на то, что произошло между ними, несмотря на её предательство, он не мог поступить иначе. Ну, а то, что он теперь на скамье подсудимых — так выпала карта, так звёзды сошлись.***
Судебный пристав со строгим лицом показался из-за двери. — Сторона защиты, пройдите! — провозгласил он, немного повысив голос. Этот возглас заставил всех присутствующих встрепенуться. — Так, всё, я пошла! На, держи её, — обратилась Яна к Кисляку, который к тому времени появился в суде вместе с отцом, и передала Касаткину ему в руки. Марине даже удалось на мгновение отвлечься от происходящего и подумать совершенно о другом — например, о том, как эти двое всё же смогли поладить после развода. Да ещё и работать вместе. А новая… Марина отчаянно пыталась вспомнить имя второй жены Кисляка, но то, кажется, стёрлось из памяти… В общем, она не ревнует? — Чего её держать, маленькая, что ли? — громкие возражения её бывшего любовника вырвали Касаткину из раздумий, и она даже увидала его недовольную мину. — Помнится, когда-то ты был не против, — не удержалась от комментария Яна, и Марина подумала, что погорячилась, решив, что они ладят. — Так, всё, держи за руку её! — Яна, продолжая командовать, буквально вручила Марину своему бывшему мужу и скрылась за дверью. Касаткина, проводив её взглядом, поймала себя на мысли, что, возможно, на небе действительно существует некто, кто соединяет людей, заранее зная, кто кому предназначен. Взять хотя бы их. Этих двоих с детства поженили родители, хотя сами они всеми известными и неизвестными путями избегали друг друга. Но судьба вновь и вновь упрямо сталкивала их лбами, пока они не сдались. Но, как итог — ничего не вышло. Может, потому что кто-то заранее знал, что они «не те»? Свою вторую жену Андрей встретил случайно, в самый страшный день своей жизни. В её случае тоже кто-то, невидимый ей, будто знал всё заранее, но она слишком долго отказывалась видеть хорошее перед носом, ища лучшее. Потом Марина конечно поняла, кто ей нужен, но всё уже было проиграно, на табло горело «GAME OVER». — Андрей, как зовут твою жену? — неожиданно для себя выпалила Марина, даже не замечая, что это даже не он держал её, а она сама крепко вцепилась в него. — Полина, — ошарашено ответил хоккеист и добавил: — Ну и вопросы у тебя. Я думал, ты спросишь, например, чем всё кончится. — Ну и чем? — шатенка тут же подхватила тему. — Как ты думаешь, чем всё закончится? — спросила она. — Марина, — вместо Андрея в дискуссию вступил до сих пор молчавший Виктор Кисляк, главный прокурор их маленького городишки и по совместительству отец Андрея, — вы, главное, держитесь уверенно! Если прокурор почувствует неуверенность, он за неё зацепится. В этот момент Андрей хотел парировать отцу что-то в своём духе, «дак вот как вы, прокуроры, работаете», но их тоже пригласили в зал.***
На входе Марина столкнулась с одной женщиной — она была ещё совсем молода, но горе, пришедшее в её дом, заставило её постареть, прибавив морщин на лице и седин в голове; казалось, она даже ссутулилась — видимо, свалившийся на неё груз оказался слишком тяжёл. Её глаза были скрыты за чёрными очками, то ли от того, что в Подольске ей теперь тоже не жилось спокойно, и это вошло в привычку, то ли из-за желания скрыть опухшие от слёз веки. Поэтому Марина не могла разглядеть её осуждающий взгляд, а он не мог быть другим. Она никогда уже не будет смотреть на неё иначе. Во всём, что случилось с её семьёй, она, как и многие, винила Марину, и та готова была признать, что она имеет на это полное право. Эта женщина — мать Егора, а материнская боль — самая сильная. Хоть сама Касаткина так и не стала матерью, это она знала точно. Вслед за Еленой Константиновной в зал зашёл её единственный близкий человек — Дима; вот он не наградил Касаткину даже презрением, вовсе не посмотрев в её сторону.***
Помещение быстро заполнилось людьми, приехал даже Калинин. — Прошу всех встать, суд идёт! — громким и властным голосом произнесла секретарь, когда пристав надёжно запер дверь. Все послушно встали, а из потайной двери, которых здесь было несколько, появился седой мужчина, облачённый в чёрную мантию. Пройдя на своё место и раскрыв перед собой красную папку, которую украшал герб страны, он обвёл внимательным взглядом всех присутствующих, а после, стукнув деревянным молотком так громко, что у некоторых зазвенело в ушах, заговорил: — Слушается уголовное дело по обвинению Щукина Егора Андреевича в убийстве Алексея Игоревича Смирнова…