В конце один из них умрёт

Витя

Звонок телефона ощутился как взрывная волна, высадившая из лёгких весь воздух. Он так давно не слышал собственного звонка, он уже много лет не снимал телефон с беззвучного, и все равно узнавание мгновенной, пугающей силой пронеслось сквозь все его тело, обрывая накопившееся за весь этот ужасный день напряжение. Никогда прежде Виктору не приходилось так долго и мучительно ждать чего-то, как в этот день. Он малодушно надеялся, что ему позвонит какой-нибудь банк или социальный опрос. Никогда в жизни он так не ждал спамеров, как сегодня, но разумеется именно в этот день всё было тихо. Телефон угрожающе молчал, пока они с Юри ехали домой, глядя каждый в своё окно. И потом, когда Юри уговорил его поесть, и когда после он обнял его за голову, прижал к своей груди и слушал его бессвязные причитания, позволяя выговориться. Телефон молчал, с каждым часом, с каждой мучительной, долгой минутой становясь как будто все тяжелее и тяжелее. Витя сдался и выложил его из кармана, чтобы не чувствовать его кожей, хотя это и не помогло — смотреть было ещё хуже. Юри потом не выдержал, уснул, свернувшись тревожным комочком прямо на застеленной кровати, а Виктор ушёл в гостиную и сидел там, глядя в пространство, пока не затекло всё тело. На коленях бессмысленно и глупо валялась раскрытая книга — придавала иллюзию занятости. Видит Бог, он пытался, искренне пытался отвлечься, чтобы не глядеть все время на этот чёртов телефон, но смысл написанного ускользал от его рассеянного внимания. Витя вспоминал вчерашний день: как он стоял, привалившись к бортику, и грел руки о стаканчик с кофе, и наблюдал за Юркиным тренировочным прокатом — выискивал недочёты и не находил их. Как потом они все — и Юрка, и Юри, и Мила, подъехали к нему, и он сначала раздал им указания, потом раздал полотенца, потом пустил по кругу бутылку воды и слушал, как бухтит за спиной Яков: это мои дети, Вить, своим занимайся или проваривай с нашей тренировки. Это воспоминание случилось, по сути, вот только что, и при этом как будто было из бесконечно далёкой той, другой жизни. Которая мало чем была похожа на ебучее сегодня, начавшееся с лица Юры в экране мобильника. Тоже совсем не похожего на Юру того, вчерашнего. Телефон зазвонил, прошив тело зарядом дрожи, и Виктор тут же кинулся к нему молниеносной, заготовленной реакцией. Он снял трубку быстрее, чем успел прочесть имя на экране, настолько ему хотелось поскорее прервать прогремевший могильным колоколом звук. Не стал здороваться, не стал говорить «алло», просто слушал неясные шумы на том конце провода, в которых постепенно различил чьё-то тяжёлое, измученное дыхание. — Отабек? — позвал Витя, не узнав за пульсацией крови в ушах свой собственный голос. — Виктор, — отозвался телефон голосом Отабека Алтына, а потом снова затих. Витя не решался ничего спрашивать, хотя затянувшаяся пауза его убивала. В этом молчании слышались чьи-то отдалённые, чужие голоса и душераздирающий рёв сирен. — Нужна ваша помощь, — наконец произнёс Отабек. — Да? — отчеканил Витя. Он был готов действовать, ему хотелось сорваться куда угодно, лишь бы найти выход накопившимся эмоциям. Интуитивно казалось, что все это напряжение было не напрасно, и сейчас можно будет рвануть, поднажать, что-нибудь сделать, и все исправится. Надо только хорошенько постараться. — Николай Иванович прилетает. Самолёт из Ростова. В восемь тридцать. Рейс не знаю. Встретите? Виктор замер, растерявшись. Он ждал не этого. Он ждал чего-то другого, сам не зная, чего, но не этого. Просьба Отабека, его пустой, безжизненный голос прозвучали как холостой выстрел, от которого вдруг ослабели ноги, и Виктор, повинуясь этой слабости, опустился обратно в кресло. — Ладно, — глупо ответил он и замолчал. Потом добавил: — Встречу. Какое-то время он снова слушал молчание, чувствуя, как затекла и вспотела рука. Сомневался, стоит ли спрашивать, и если спрашивать, то как, но в итоге решился. — Отабек, где вы? — Здесь пока, — невпопад ответил Отабек, как будто Витя мог знать, где это — «здесь». — Я поеду с Юрой. Меня пускать не хотели, но получилось договориться. Я потом скину адрес. — Куда? В больницу? — Нет, — голос Отабека споткнулся. Он то ли попытался расплакаться, то ли рассмеяться, но тут же успокоился и заговорил как прежде — очень отстранённо, как будто издалека, останавливаясь после каждой своей реплики. — Сказали, не нужно в больницу. — Сказали, на экспертизу. — Тело. Витя уронил руку с зажатым в ней телефоном и сжал своё лицо, вдавил ладонь до боли, замер на несколько бесконечных, остановившихся мгновений и перестал дышать. Опомнился, когда из телефона донеслось: «Виктор, вы здесь?» — Я отправлю к вам кого-нибудь, — сказал Витя и вскочил, кинулся в сторону прихожей, добавил в телефон «держись» и тут же пожалел о том, как неуместно и пошло это прозвучало. Виктор бегал по квартире, выученным до автоматизма алгоритмом распихивая по карманам ключи, паспорт, кошелёк. Чуть не налетел в коридоре на испуганного и ошалевшего Юри. Увидел, как вызревают в его покрасневших глазах слёзы, и парадоксальным образом это придало сил, притупило его самого, Виктора, эмоции. Эта картинка — Отабек один в окружении медиков, с которыми нужно договариваться, которые говорят «тело» и собираются везти его куда-то, не называя адреса — этот образ, а ещё мокрые глаза Юри, мобилизовали его, дали мотивацию и цель, чтобы держать себя в руках. Держать себя в руках Виктор умел. Это было проще и понятнее, чем сдаться на волю тому ужасу, который он испытал, разговаривая с Отабеком по телефону. Виктор сухим, строгим голосом раздавал указания, инструктировал Юри, на бегу изучал Пулковское расписание прилётов в поисках нужного рейса. А когда получил от Отабека адрес, коротко прозвонил Якову и выжал газ в сторону аэропорта. К этому моменту ливень, терзавший город, уже стих. Держать себя в руках Виктор умел, но очень быстро понял, что в этих усилиях нет никакой необходимости. Где-то тогда, в тот момент, пока он сидел в кресле в своей гостиной и держал в ослабевшей руке телефон, что-то быстрым и болезненным рывком оборвалось в нём. «Виктор, вы здесь?» Виктор не был уверен. Виктор стоял напротив человека, первым рейсом прилетевшего из другого города, чтобы попрощаться со своим внуком, бюрократическим безликим голосом сообщал ему, что он опоздал, и ничего не чувствовал. Он ничего не чувствовал, стоя в вестибюле морга в кругу плачущих друзей, пока слабого и бледного Николая Ивановича под руку уводили на опознание. Единственной эмоцией, прорвавшей в тот вечер его глухое к происходящему сознание, стала злость, когда к ним пришла информация, что велосипедист, ставший причиной ДТП, вылетевший на проезжую часть и утащивший за собой Плисецкого Юрия Николаевича, выжил и даже не попал в реанимацию. Но даже она, эта вспыхнувшая ярким огнём ярость, быстро потухла, уступая место страшной, всепоглощающей пустоте. Уже к ночи, когда собрались журналисты, Яков сначала накапал себе в пластиковый стаканчик непонятно откуда взявшуюся валерьянку, потом плеснул в него же из понятно откуда взявшейся фляги, потом долго и раскатисто сморкался, умывал своё багровое лицо, приглаживал перед зеркалом измочаленный галстук, и наконец вышел к репортёрам дать комментарий. Витя сидел у стеночки, ковыряя в телефоне новости, которые уже успели откуда-то просочиться в СМИ. В статье была ссылка на Юрин инстаграм. Со смазанной, без фильтра, фотографии на него смотрели Юра и Отабек. Юрка, показывающий свои белые, ровные зубы — Витя давно его таким не видел, он всё ходил в последнее время запаренный, квады оттачивал. Отабек, выглядящий тут почему-то на порядок младше, чем в жизни. Мокрые и улыбчивые, они выглядели совсем как дети. В спорте детство длится недолго, но если задуматься, отвлечься от достижений, авторитета, ответственности, которую они несли перед своими сборными, они все-таки были почти ещё детьми. Виктор со всей силы вдавил палец в кнопку и держал, даже когда телефон уже совсем отключился. — В этот раз не выступаем, — сказал Фельцман, и сборная России снялась с Чемпионата Мира по фигурному катанию за неделю до первого проката, объявив траур. Никто не спорил. И не удивлялся. Все удивились, когда Отабек Алтын, отстояв молчаливой тенью в углу на похоронах, потом почти сразу сел на самолёт и, не прощаясь, улетел в Милан. Виктор смотрел его выступление по телевизору: как Отабек оступился, некрасиво приземлившись на ладонь, и как потом дважды прыгнул одинарные, заняв тем самым второе место с конца. Витя пытался писать ему. Они все пытались. И всем Отабек отвечал одинаково вежливо и скупо, однозначно давая понять, что поддержка ему не нужна. И в душу к себе лезть он не позволит. Ходили слухи, что он кое-как защитил диплом, вернулся в Алматы, и там за́пил. Виктор не был уверен, правда ли это — не проверял, и проверять не хотел, но на всякий случай рычал на всех, кто об этом заговаривал. Выходить из траура и возвращаться к работе было чуть ли не хуже, чем находиться в нём. С горем пополам они дотянули до конца года. Виктор плохо запомнил это время, месяцы смазались в одно длинное, неразличимое пятно. Юри улетел в Японию, побыть с родными, а Виктор остался, чтобы поддержать Якова, которого подкосило заметнее и крепче остальных. Яков выдавил из себя всё, что мог, чтобы закончить накопившиеся дела, а потом объявил об уходе на пенсию и долго уговаривал Витю занять его место, пока тот, наконец, не сдался. Вите не хотелось оставаться в России. На самом деле, он уже нашёл покупателей для своей квартиры. Никому об этом не рассказывал, это был их с Юри тайный уговор — разменять Питерскую трёшку на домик в окрестностях Фукуоки, найти себе какое-нибудь новое дело, начать все заново. Но уставшее лицо Якова и то, как сбивчиво и взволновано он рассказывал ему о своих подопечных, о новом, подрастающем поколении, о своём деле, которое ему больше некому оставить, и «вся страна ждёт, Вить, ты же мне как родной, ну кто, если не ты?». А еще Мила улыбнулась как-то таинственно, вглубь себя, и сказала: «Юре бы это понравилось. Что всех новых оболтусов на тебя скинули». Все это сложилось, выстроилось плотным заграждением, за котором уж стало не видно никакой Фукуоки, никакого нового дела и тихой, уединённой жизни, и Виктор уволил риелтора. Оставил себе свою просторную трёшку на Крестовском и тесный кабинет Фельцмана в Клубе Чемпионов. Табличку с двери сковырнули и вместо неё повесили новую, с его, Виктора, именем. А потом тренерские будни поглотили его. Да так быстро, что он даже пикнуть не успел. И совсем не заметил, как в водовороте взалившихся на него задач пролетело два с половиной года. Зима двадцать первого была до невозможности тёплой и влажной — Новый Год Питер встречал с дождём. В январе каналы то замерзали, то оттаивали, с домов вечно что-то капало, город обтекал жидким, вязким снегом и слякотью. А в феврале резко, одним днём, ударили морозы, и все это великолепие покрылось ледяным панцирем — глаже, чем у них, на стадионе. Поверхности сияли, как будто энвайрментом занимался хуёвый тридешник, не умеющий в текстуры. Виктор как раз возился со своей машиной, вмёрзшей в парковку спорткомплекса и размышлял, чем он заслужил такое наказание, когда из-за спины его окликнул смутно знакомый голос: — Виктор? Хорошо, что авто не сменили, а то со спины вас и не узнать. В ранних зимних сумерках, в жёстких отбрасываемых единственным фонарём тенях Виктор тоже не сразу сообразил, кто перед ним. Низкорослый, бородатый приезжего вида мужчина с виду был как сотни других таких же незнакомцев, примелькавшихся ему в этом городе. — Не знал, застану ли вас здесь. Слышал, это теперь ваше место, — снова заговорил человек, будто бы давая Виктору время признать его. И он признал. Эту ровную и вежливую на грани с фальшивостью манеру разговора. Эти короткие, с паузами, предложения. — Я проездом в России. По работе отправили. Решил заехать и сюда, а то не был здесь с тех самых пор. Виктора качнуло. Он чуть было не поскользнулся на льду, и хорошо, что не, а то было бы совсем иронично. Молодёжь бы засмеяла. Эта мысль взбодрила его, вернула в реальность из вспыхнувших было в голове воспоминаний. Виктор включил своё фирменное дружелюбие, трогал сквозь перчатки протянутую для рукопожатия руку, говорил Отабеку, как рад его видеть, хотя и не был уверен в искренности своих слов. Эта встреча выбила его из спокойного, будничного дня, заполнила настроение горькой тоской. Виктор не знал, как вести себя с Отабеком и уместна ли его показная весёлость в этом натянутом, формальном диалоге, происходящем на обледеневшей пустой парковке. Они обсудили какие-то неважные, необязательные вещи. Виктор поделился, что кататься, оказывается, несравненно проще, чем учить катать. Отабек поделился, что диплом юриста лежит без дела, пока он занят в продажах. Виктор смотрел в его узкие уставшие глаза и гадал, как он умудрился так сильно повзрослеть за какие-то жалкие пару лет. А когда неловкая пауза затянулась, кивнул головой в сторону Клуба и предложил зайти. Отабек посмотрел на парадный, украшенный триколором вход, его лицо отвернулось от фонаря, становясь чёрным и неразличимым. — Не уверен, — наконец ответил он и снова посмотрел на Виктора. Только тень эта как будто бы повернулась вместе с ним, пристала к нему, делая его совсем мрачным. Витя сморгнул причудившуюся ему иллюзию, а потом заговорил прежде, чем успел подумать: — Приходи завтра снова, пока ты ещё в городе. Нужна твоя помощь в одном дельце. Виктор рассказал Отабеку про Курпатову Олю, ставшую настоящей занозой в его несчастной тренерской заднице. Четырнадцатилетнее чудище каталась лучше, чем сам Никифоров в свои двадцать один, а он тогда, между прочим, уже первое мировое золото взял. Вот только Виктор опасался, что не дотянет эту рыжую соплю даже до России. Он опасался, что не за горами был тот день, когда кто-нибудь удавит несчастную Оленьку её же коньками, лишь бы больше не терпеть её свинские выходки. Будем честны, Виктор опасался, что этим человеком будет он сам. На прошлой неделе у него был очередной длинный разговор с Олиной мамой. Вернее, разговаривал Виктор. Олина мама кричала. После Виктор прятался в своём кабинете и воровато ел печенье, подаренное ему каким-то московским коллегой. А потом с ужасом подбежал к зеркалу, боясь увидеть в нём вместо себя широкое и хмурое лицо Якова Фельцмана. И долго разглаживал пальцами залом меж бровей, оплакивая свою беззаботную, счастливую молодость. Про эту часть истории Виктор умолчал, но надеялся, что Отабек и без таких душераздирающих подробностей понял его мысль. — Понял, — подтвердил Отабек ровным, без улыбки, голосом. — Девочка боевая, никому проходу не даёт. Он замолчал, оставляя не проговоренным самый главный вопрос — при чем здесь он? — Приходи завтра, — снова попросил Виктор. — Поговори с ней. Кто знает, у кого к нашему ангелочку найдётся подход. Я уже даже Якова вызывал с его огородного курорта, но там тоже труба. В общем, мы в поиске свежих идей. Вся надежда только на тебя. Отабек молчал так долго, что Виктор уж было окончательно уверился, что он откажется. Но потом тот вдруг улыбнулся и очень просто, спокойно ответил: — Хорошо, приду. — Познакомься, Оля, это мой старый друг, Отабек. Оля глянула исподлобья злющими зелёными глазами, скручивая непослушные рыжие волосы в неряшливый пучок на затылке. — Таксо не заказывала, — отрезала она, будто в лицо им плюнула. — Чё надо? Пять звёздочков поставить? Виктор почувствовал, как темнеет в глазах. Захотелось вытряхнуть малявку из её олимпийки, чтобы форму не позорила, и выволочь за шкирку на мороз, пусть там катается, как раз самый сезон. — Виктор Андреевич хотел, чтобы я с тобой пообщался, — спокойно сказал Отабек. Виктор даже до пяти досчитать не успел. — Приятно познакомиться. У тебя футболка задом наперёд. — Чё? — Оля глянула вниз, на свою одежду, потом обратно на Отабека с таким выражением на лице, как будто её только что послали нахер. На китайском. — Бирка торчит, — объяснил Отабек, садясь на скамеечку подле неё. Виктор слегка попятился. Оля с ненавистью вжикнула молнией, застёгиваясь до самого подбородка. — Ты кто, дядя? Какой-нибудь заслуженный фигурист в этом своём стане? — Я не фигурист. Мотоциклы продаю. В этом моём стане. Оля поглядела на непроницаемое лицо Отабека. Потом на Виктора, высоко задрав брови — что ты мне подсунул? Виктор радостно развёл руками. Даже если ничего не выйдет, растерянное лицо Курпатовой уже окупило всю эту затею. — Ну, молодые, общайтесь. До разогрева час. Отабек, если будут убивать — кричи. Отабек деловито кивнул. Оля обтекала, вращая головой. Тренировка в тот день выдалась такой спокойной и дисциплинированной, что Виктор пожалел, что не позвал репортёров — сюжет для России 1 вышел бы что надо. ПТСР Виктора не давало полноценно расслабиться. Ему всё казалось, что вот-вот начнётся заварушка, кто-нибудь из детей (или из взрослых) полезет с Олей в драку, прибежит охрана в поисках какого-нибудь важного ключа, стянутого прямо у них из-под носа, вырубится свет, начнутся крики ну или будет программа минимум — его величество Никифорова двухэтажно пошлют, лексикон обогатится каким-нибудь новым зумерским словечком, и он потом позорно полезет в гугл, чтобы разобраться, каким маршрутом и куда его попросили. Но ничего из этого не случилось. Оля даже не огрызнулась на прощание, просто сунула в уши наушники и молча утопала в сторону выхода. У Виктора не было никаких идей о том, как у Отабека это получилось, но Виктор не привередничал. Работает — и славно. Отабек уговорился задержаться еще на пару дней. Он просил не афишировать свой приезд, и Виктор — честное слово! — не афишировал. Слухи расползлись сами, и уже в пятницу вся старая гвардия была в сборе. О Юре они не разговаривали. Разговаривали о погоде, о пробках, о предстоящем кубке Ростелекома. Слон стоял в комнате, отбрасывая на их сыто накрытый стол свою мрачную тень, делая разговор звенящим и искусственным. Первым не выдержал Яков. Прокашлялся каким-то глубоким, раскатистым звуком и задержал поднятую в воздух рюмку. Все почтенно замолкли, словно в ожидании выстрела. — Надо бы выпить, — неловко начал он, глядя в свой раскуроченный салат. — За Юру. Все сидели, не шелохнувшись. Вытащенная на поверхность тема накрыла стол и всех сидящих за ним глухой, без просветов, крышкой, и в этом мраке стало вдруг совсем сложно шевелиться или говорить что-нибудь. — Отабек, — продолжил Яков скупым голосом и поднял глаза. — Спасибо, что был с ним в тот день. Спасибо, что в принципе был. Кажется, мы так и не успели тебе этого сказать. Виктору невежливым казалось смотреть на Отабека в этот момент, но все посмотрели, и он посмотрел. Отабек выглядел как обычно. С этой своей вечно прямой спиной, с немигающим ровным взглядом, по нему было невозможно понять, собирается ли он вообще отвечать. Но он вдруг отмер и потянулся за своей газировкой. Дождался, пока все поднимут свои бокалы, улыбнулся абсолютно искренне и сказал: — За Юру. Хорошо, что он в принципе был. И они выпили, не чокаясь.