Забвение

      Цзянь И точно не ожидал, что после завтрака он окажется не в классе Трансфигурации, а перед входом в кабинет директора. Прошло всего четыре дня с возвращения Хэ Тяня в стены волшебной школы. Все эти дни он либо спал, либо бегал по всему замку с кабинета в кабинет и вымаливал извинения перед профессорами. Те охотно простили бы ему все грехи мира, что уж говорить об обычных пропусках. Тяню потребовалось только две ночи чтобы справиться с немалым количеством накопившихся заданий. В этом ему подсобил Сиси, который также не спал эти две ночи и нарушал устав, запрещающий лазить ночью в школьную библиотеку. Если дело доходило до чего-то важного, Сиси не могло остановить ни одно заклятие или правило. В этом они с Тянем были схожи. Профессора приняли все задания Хэ и отпустили его, но каждый посчитал своим долгом напоследок отчитать парня, словно двухдневного марафона загонов и месячного персонального ада было недостаточно. Стоит отдать брюнету должное — каждое слово преподавателя он услышал и даже нашел, что ответить, хотя не у каждого бы нашлись силы на это. Зато с утра за столом брюнет сидел вяло и был похож на брошенного котенка, устало лакающего молоко с кружки. Змеи явно чувствовали себя неуютно за одним столом с этой компанией, но духу что-либо сказать нет, особенно Тяню, что сам пригласил троих ребят к столу Слизерина. Цзянь излучал энергию за всех ребят, чем смущал соседей — те изредка стреляли глазами в компанию друзей и перешептывались без всякого стеснения. Блондин усердно старался сохранять в их компании шумок, который не позволял двоим ребятам напротив обратно уснуть. С приходом Тяня школьная жизнь словно стала на свои места. Необычно то, что отсутствие парня играло такую важную роль в спокойном обучении, но стоило признать — играло. Друзья в день возвращения брюнета всё же дали ему отоспаться в уютной кровати барсука. Не сказать, что трехчасовой сон пришел ему на пользу, глаза после него открыть оказалось сложнее, но голова заметно полегчала. Тогда-то Хэ и рассказал чем занимался этот месяц своего отсутствия в стенах замка. Занимался тем, о чем и предполагали — ходил по банкетам и был прямым лицом отца. Никто не мог оторвать глаз от юного волшебника и от его отца, вальяжно расхаживающего рядом с ним чуть ли не под ручку. Тянь за месяц подобных прогулок понял одну вещь — лицо играет огромную роль в презентации. Ни темное прошлое отца, ни его угрюмость и скупость в словах не смущали приставучих мужчин и избавиться от их присутствия было непросто. Порой спасал Хэ Чэн, который вовремя подходил, вежливо просил прощения и отводил их в другой конец зала. Эти банкеты ничего из себя не представляли. Тянь по несколько часов наряжался, прибывал в шикарные залы, встречался со множеством людей, каждому говорил одно и тоже, отчего порой язык заплетался и приходилось выговаривать ещё и извинения. Поясница затекала от того, что приходилось отдавать каждому вышестоящему поклон чуть ли не в девяносто градусов, и руки не разгибались от того, что в них всегда оказывался если не бокал, то какой-нибудь подарок для отца, с которым приходилось стоять целую ночь, дабы показать признательность. Но все же было что-то забавное в этих банкетах, особенно когда у родителя интересовались его детьми, на это нужно было смотреть. Мужчина говорил об одном и том же, коротко хвалил сыновей, умудряясь спутать имена, и тепла в словах не ощущалось, отчего спросившие пребывали в легком смущении. В этот момент Тянь всегда стоял неподалеку и всеми силами пытался сдерживать усмешку. Когда её не удавалось скрыть, Хэ Чэну приходилось отводить брата в сторону и ставить на место. Ребята слушали этот мутный пересказ событий и сами впадали в сон, у Цзяня даже слов едких не осталось после такого утомительного рассказа, а хотелось чуть дольше поиздеваться над Тянем и пристыдить, но оказалось, что нечем.       Вот что вспоминал блондин, наблюдая как Тянь еле доедал свой завтрак. Чжань сидел рядом с ним и к еде так и не приступил — ложка стояла в загустевшей каше, а любимый пирог был даже не тронут. Никто не смел тревожить короткий сон Чжаня — Тянь был занят собственной едой и время от времени поглядывал за тем, чтобы Мо кушал свою. Шань же не трогал Сиси по собственным убеждениям, считал, что сон сейчас ему наиболее необходим. Цзянь был солидарен с Рыжим, но пару пирожков со стола все же забрал, чтобы на переменке Сиси смог поесть до обеда. Блондин без умолку трещал о бытовых мелочах, которые возникают в стенах школы и получал короткие комментарии от Рыжего — в принципе этого было достаточно, чтобы держать настроение. Продолжил бы свое дело, но внезапно с потолка под его нос упал пергаментный конверт со школьной печатью. Парни тут же обратили на это внимание. Как оказалось, письмо Цзяню подкинула огромная сова заместительницы директора, которая по завершению своей короткой миссии присела обратно на плечо хозяйки. Женщина встретилась взглядом с Цзянем и легким кивком указала на письмо. Блондин ждать не стал и аккуратно распечатал свеженький конверт. Неожиданное послание пробудило интерес у всех, и Тянь, и Мо буквально привстали на цыпочки чтобы разглядеть содержимое письма, которое Цзянь и не скрывал особо. На нем одним предложением красовалось приглашение в кабинет директора после завтрака.

* * *

Разглядывая огромную статуя горгульи перед проходом в кабинет, Цзянь чувствовал неладное в атмосфере, точно понимал, что на обычный разговор учеников в кабинет не зовут. И это не должно удивлять — Цзянь не выполняет домашнее задание и любит прогуливать нудные пары по Истории, но неужели это такой большой промах? Друзья отпускать его одного не хотели, особенно Чжань, который после резкого пробуждения был ещё какое-то время на взводе. Рыжий уже хотел сбегать за мантией-невидимкой, как преподавательница по Трансфигурации, по совместительству заместительница директора, появилась за спинами ребят. Она по доброму улыбнулась той самой улыбкой, в которой люди обычно закладывают иной смысл, и поделилась тем, что будет рада видеть их лица на её уроке. Её урок был следующим. План был провален с самого начала. Статуя горгульи перед Цзянем ожила. Каменное нечто распахнуло тяжелые крылья, с нехарактерным скрипом, точно камни клацают друг по другу, рассекло воздух, и в такт медленному маху стена открыла проход к витиеватой лестнице, ведущей в кабинет директора. Блондину приглашений не требуется — он проходит на лестницу, водит рукой по стальным перилам. Лестница неширокая и кажется, что чем дальше по ней поднимаешься, тем уже она становится. Цзянь И ступает с особой осторожностью по ступеньке, каблук отчетливо отбивает каждый шаг по скользкой поверхности. Время застыло для блондина. Он словно вечность пытается пройти эту злосчастную лестницу, но по мере усталости в ногах там, наверху, конца края не видно. Цзянь ступает в некуда и с каждым шагом эта мысль забивается под корочку мантрой. Все таки обучение в школе волшебства нагоняет своеобразных идей и бредней.       Цзянь ловит на стенах игры пламени, что обычно остаются от свечей под потолками. Означает это одно — он близок и придумывать речь уже бессмысленно, остается только импровизировать. Ещё пять ступенек и Цзянь оказывается в просторном кабинете. Значительно больше, чем некоторые кабинеты в замке и бескрайний, как лестница. Необычайно высокий потолок и захламленность кабинета навели на мысль, что эта комната походила на диковинную кладовую. Цзянь разглядывает перед собой громоздкий стол, на котором стояли неизвестные серебристые приспособления, которые крутились, вертелись и дергались без постороннего вмешательства. Блондин проводит рукой по холодной поверхности стола и собирает на кончике пальца свежую пыль. В кабинете никого не нет. По крайней мере никто не сообщает о своем присутствии блондину, а тот в свою очередь не торопится окрикивать пустоту и тихо взывать о ком-то — куда занятнее рассматривать стены, украшенные различными портретами с дремавшими стариками и дамами. Цзянь огибает стол и заглядывает за стеклянный стеллаж, на котором лежала Распределяющая шляпа. За дверцей вместе с другими вещицами она напоминает обычную шляпу, которую вовремя не выкинули и теперь избавляться от нее жалко. Ещё бы, эта вещь старше самого директора. Блондин держит голову в задернутом состоянии довольно долго, разглядывая необычную мозаичную картину на потолке — шея начинает ныть и Цзянь разминает её, время от времени опуская нос к полу и изучая плитки под ногами. Каждая трещина на этом полу тоже скрывала за собой многолетнюю историю. Особенно увлекательным Цзянь считает приспособление, отдалённо напоминавшее ему телескоп. Интересная вещица похожего строения была дома у Чжаня, когда им было лет по семь. Тогда Чжэнси проявлял большой интерес с звездному небу и подробно его изучал, что было совсем из ряда вон выходящее для ребенка его возраста. Но Цзянь с любопытством сидел с ним до трех часов ночи и слушал какие-нибудь факты о звездных телах, которые Сиси прочитал из энциклопедии. Сиси вскоре забросил это дело и забыл про телескоп также быстро как и присосался к нему, а когда узнал о существовании Астрологии в стенах Хогвартса то даже расстроился. Его увлечение звездами носило сугубо научный характер, но теперь, познакомившись с волшебной стороной мира, ему сложно дается восприятие науки. Чжэнси словно разрывается на два мира, когда как другие принимают существование и того и другого. Инструмент заскрипел, стоило Цзяню его немного тронуть. Конструкция оказалась хлипкой несмотря на свой вид, и по кабинету раздается противная симфония, напоминавшая плач сирен на воздухе. Скорее всего, именно этот плач дает знать о присутствии студента в кабинете, потому что сразу после него свечи под потолком загораются ярче, камин под лестницей ведущей к библиотеке, вспыхивает коротким пламенем и сверху слышится манерная тихая поступь. Престарелый мужчина появляется наверху. Он подходит к балкону и приветствует ученика с легкой улыбкой, скрытой за густыми усами. Мальчишка суетится. Ни разу ему ещё не удавалось остаться с директором школы наедине и пребывать в его кабинете, какова бы причина к этому не вела. Цзянь отстраняется от аппарата, попутно стряхивая с ладоней осевшую пыль. Блондин поправляет за ухо спадающую прядь волос и наблюдает за тенью старика, бегающей по портретам прошлых директоров. Эта надвигающая к его голове тень побуждает мальчишку к действиям — она будто выбивает все мысли, что хранились в его черепушке: — Я часто творю глупости, но помню каждую из них, поэтому я не знаю зачем вы позвали меня к себе, — начинает тараторить Цзянь, бегая глазами по всему угодно, лишь бы не глядеть на силуэт старика. К счастью Цзяня, в кабинете полно вещей, за которые можно зацепиться взглядом. Директор издает что-то наподобие смешка — густые усы заглушают и без того тихий голос старика. — По просьбе одной важной персоны, — ответ директора служит каким-то заклятием. Сразу после этих слов за его спиной появляется белокурая женщина. На её плечах лежит бежевая хлопковая накидка, поверх которой рассыпаются её длинные локоны. Она выходит из тени с хрупкой улыбкой на лице и слегка болезненным прищуром, точно ей что-то мешает без проблем смотреть прямо. В этой женщине Цзянь мог признать только одного человека: — Мама? — юношеский голос дрожит от приплывшего комка в глотке. Женщина слетает, по-другому это никак не назвать, с лестницы в объятия сына. Цзянь даже не может поймать её поспешной поступи. Женщина тихо подбегает, блондин слышит только легкий свист подола юбки по воздуху. Она протягивает за собой вдоль кабинета цветочный шлейф и прижимает лоб сына к своей костлявой груди. — Солнышко мое, — говорит, выдыхая в пшеничные волосы сына. — Как ты? Цзянь ластится к матери в ответ, обнимает и сильнее жмется, вбирая мамин запах в легкие. — Не переживай, всё хорошо, — вопреки словам голос дрожит. Цзянь позволяет чуть усилить хватку, чтобы понять — не мерещится, это действительно мама. Её невероятная худоба, её запах, что невозможно спутать с чужим и мерные похлопывания по лопаткам, выполненные с её особым ритмом, — а то, что я только что сказал про глупости это так, мелочь, правда, — как только Цзянь понимает, что он в руках своей матери голос обретает воодушевлённые нотки, но дрожать от волнения не перестает. Он поднимает к матери взгляд и видит в её прищуре слезы. Тут же выпрямляется, обхватывает худое лицо ладонями и большими пальцами стирает с глаз слезинки. Целует в макушку, там где еле заметны седые волосы и уже сам прижимает мамину голову к своей широкой груди. Он выше её на целую голову. Казалось, что совсем недавно Цзянь гордился тем, что вырос по мамино плечо и теперь он с ужасом осознает, что способен спрятать этого человека в одних своих объятиях. В голову тут же лезут дни, проведенные без неё. Их много, очень много, но Цзянь хмурится в нежелании о них вспоминать, потому что сейчас мама рядом с ним. — Я знаю, я знаю, — вторит словам Цзяня матушка, растирая последние крупицы с щеки. Теперь женщина глядит на сына полными глазами. Они блестят от восхищения. Она берет его лицо в ладони и охает — румяные щеки уже не помещаются в её руки. Цзянь И сильно подрос с их последней встречи. — Прости, что всё время не могу найти для тебя время. Мама словно по ритуалу лепечет извинения. Первое, что она скажет после долгой разлуки — это мольба о прощении. Она считает долгом просить у сына снисхождения за её отстранённость в его жизни. Цзянь тоже, как по заученному сценарию, целует тыльную сторону ладони матушки и шепчет: — Всё нормально, мам, я понимаю, я так рад тебя видеть. Нежные мамины руки. Цзянь забыл о том, с какой лаской они способны его касаться. Цзянь выглядит как маленький ребенок, но его это не волнует. Его мало что волнует, когда речь заходит о важных для него вещах. Его не заботит, как он выглядит со стороны, когда крепче сжимает мамину кисть и трется о неё щекой словно щенок. Он безумно скучал по ней и ни что сейчас в этом мире не оторвет его от маминых рук и ласки. Мама не отдергивает кисть, держит у лица сына, пока второй рукой зачесывает пшеничные волосы мальчишки за ухо. Парень весь изогнулся в желании подержать у лица мамины руки, женщина с печалью в глазах смотрит на школьную форму сына, понимая, что видит её на нём впервые. Покупать ему форму приходилось либо с другом, либо с няней. — Цзянь И, я улетаю, — женщина поднимает горячее лицо сына и заглядывает в глаза. Цзянь смотрит в ответ и слова матери до него доходят пустым звуком. Он знает, что её работа заключается в частых перелетах и так называемых командировках, поэтому без злого умысла с усмешкой отвечает, чуть прижав мамину ладошку к щеке: — Ты часто улетаешь. Мама качает головой. Она тяжело вздыхает, что дает понять Цзяню — все далеко не так просто как кажется. — Сейчас я улетаю надолго, — и опять же не удается понять, к чему женщина так уклончиво ведет, отвернув свой взгляд. Она поворачивается к огромным картинам и как Цзянь бегает по лицам стариков и старушек, не решаясь взглянуть в глаза напротив. — И насколько же? — Цзяню приходится самому допытывать нужный ему ответ. Женщина мнет в молчании губы. Она ломает брови и щурит глаза, отчего в уголках ее глаз собирается паутинка морщинок. Цзянь подобный ответ принимает за дурной знак. — Мам, всё же хорошо? — блондин придерживает женщину за хрупкие плечи. Она беспомощно закрывает лицо в ладонях и устало качает головой. Порицающий вздох старика доносится до них сверху. — Ты не делаешь ничего опасного? Белокурая женщина собирается с мыслями. Она вбирает в грудь побольше воздуха, говорить сыну подобное оказывается тем ещё испытанием. Для Цзяня же нервное молчание матери становится настоящей пыткой. Женщина отлепляет руки от лица и разглядывает тонкое кольцо на безымянном пальце. — Мама! — Я хочу, чтобы ты внимательно слушался одного человека, — женщина чуть отстраняется. Она поднимает взгляд и теперь он кажется более собранным нежели пару минут назад, — я дам тебе его адрес, напишешь письмо с просьбой предоставить тебе жилье, домой возвращаться тебя пока нельзя. Она поправляет съезжающую прядь с лица и подтягивает на плечо сползающую накидку. Несмотря на собранную решимость её руки мелко подрагивают. Она кусает щеки с внутренней стороны, отчего на лице появляются ямочки. — Мам, что происходит? Цзянь ненавидит, когда от него что-то утаивают. Пусть это назовут чрезмерной навязчивостью или детскими капризами, а то и паршивостью характера, пускай, Цзяню плевать. По-другому себя человеком он не чувствует. Сложно поверить, но Цзянь имеет большие проблемы с доверием. А что могло вырасти в сердце маленького мальчишки брошенного в незнакомом мире собственным родителем? Сплошные проблемы. Цзянь общительный, яркий и заводной, но он совсем чужой. Он не расскажет о том, что на душе и скорее отшутится в ответ, но что ему ещё остаётся делать, когда рядом никогда нет человека, готового выслушать? Чжаню высказаться невозможно. Рядом с Чжанем Цзянь перестает понимать собственные чувства. Он теряет способность ясно выражать мысли и забывает обо всем на свете. Цзянь боится. Чжань всегда рядом, но стоит одному непрошенному слову вырваться и Сиси может исчезнуть. Поэтому, да, Цзянь И никому не может рассказать о том, что его мучает. Поэтому слышать от матери недосказанность удручает. Вызывает агрессию, которую не хочется испытывать к любимому человеку, но что поделать с этим желчным нарастающим чувством? — Это связано с твоим отцом, — спокойно выдает мать, будто само собой разумеющееся упоминать о нем спустя столько лет молчания. — Я вернусь и всё тебе расскажу, но пока я хочу, чтобы ты выполнил мою просьбу. Цзянь только сейчас замечает, каким вымученным кажется лицо матери. Оно заметно исхудало и побледнело — его легко можно было сравнить с выпавшим снегом или холстом, на котором тонкими линиями бегают трещинки. Её тонкие губы в красной помаде, отчего бледность выделяется пуще, а потекшая тушь раскрывает глубину маминых светлых глаз, умоляющих сына послушаться. Цзянь И, вопреки этому тону и этим глазам, хочет ослушаться. Хочет выпытать все подробности, но мама смотрит решительно, а губы сомкнуты в плотную линию, она сжирает помаду в нежелании раскрывать рта и блондин понимает — задавать вопросы означает мучать маму ещё больше. — Хорошо. Хорошо, я понял тебя, — парню нелегко признавать, что сейчас он бессилен. Перед этой женщиной он теряет всё свое упорство. Мама давит благодарную улыбку и гладит сына по предплечьям. Она с легкостью вбирает в легкие воздух, простояв всё это время с затаенным дыханием. — Директор в курсе нынешних событий, именно поэтому он будет приглядывать за тобой, пока ты в Хогвартсе, — она поправляет полосатый галстук за воротом рубашки, разглаживает эмблему Гриффиндора на груди и Цзянь точно понимает, что мама летает в облаках, разглядывая красного льва на гербе. Её голос стих под печалью, а сама она глубоко о чём-то задумалась, не в состоянии оторвать взгляда от символа красных. Цзянь оборачивается на балкон — директор стоит все также на месте и смотрит на развернувшуюся сценку с нескрываемым интересом. После пропажи Тяня этому старику доверять не хочется от слова совсем. — Что случилось? — блондин не успокаивается, несмотря настрой женщины держать язык за зубами, — папа вернулся? У Цзянь И нет отца. Отец пропал много лет назад, ещё до рождения Цзяня, но обещал матери вернуться как только закончит с одним опасным делом. Больше об отце Цзяню ничего не было известно, кроме того, что его до сих пор не было. Любви матери блондину было достаточно, его не волновал факт отсутствия отца и даже передразнивания детей не задевали его больше, чем несдержанное матерью обещание. Да и мама не горела желанием делиться с сыном подробностями, лишь раз упомянула о нём, стоило учительнице спросить о родителях. Цзянь просто знал, что где-то на свете существовал его отец, где-то шлялся и даже не думал о них. Цзяня это задевало до глубины души, но мама однажды уверила — отец помнит о них и очень сильно любит. Цзянь никогда не перечил матери, поэтому молча выслушивал оправдания в сторону этого мужчины, от которого Цзянь И получил только имя. — Нет, не вернулся, — с толикой разочарования отвечает женщина, словно его приход мог действительно повлиять на что-то. Она отрывает взгляд от груди сына и заглядывает в глаза. — Вот адрес моего хорошего друга, который предоставит тебе укрытие на лето и человека, опытного Аврора, тоже моего близкого знакомого, ты можешь им доверять, — женщина копается в глубоком кармане своей легкой накидки и достает аккуратно сложенный листок бумаги. Она поспешно раскрывает бумажку и с осторожностью вручает её в руки сына, попутно сжимая его жилистые кисти, внушая этим жестом уверенность в свои слова. Цзянь подолгу смотрит на женщину с недоверием. Как бы сильно он не хотел слушаться маму и верить каждому её слову, эта спонтанная речь кроме беспокойства ничего не вызывает. Но она сжимает в своей руке руку сына, трет костяшки большим пальцем, разглаживает выступающие венки. Она смотрит на него снизу вверх с мольбой. Взгляд таки и говорит — доверься. Всё будет хорошо. Не волнуйся. Цзянь болезненно жмурится, подавляет тревогу в глотке и пялится в развернутый листочек с коротким текстом. Бегает глазами по адресу, по имени, и цепляется за то, что точно не ожидал увидеть на бумаге. — Хэ Чэн? Брат Хэ Тяня?