* * *
Так пошла вторая неделя с пропажи друзей. Мо надеялся больше с этим жалким чувством беспомощности не сталкиваться, а теперь вынужден испытывать его вдвойне на пару с Чжанем. Их расследования проваливались одним за другим. Если в случае с Тянем зацепкой являлась очередная статья из Ежедневного пророка, то сейчас ни одной вещи, ни одного громкого события, что можно было связать с резкой пропажей парней. Одна яркая деталь в их деле — прямая причастность Цю Гэ и Хэ Чэна. Но связаться хотя бы с одним мужчиной не представлялось возможности. Письма не доходили, трансгрессирование и каминная связь не работали. Директор, что был в курсе всех событий, ожидаемо молчал в тряпочку. Беспомощность настигла парней во второй раз откуда они не ждали. Как глупо, что ни одному из них не пришла мысль о возможности данного поворота. Парни настолько были уверены, что Цю пребывал в школе для защиты Цзяня, что совсем не догадались о другом, не менее допустимом варианте — Цю оставался в школе лишь для того, чтобы по одному короткому приказу Чэна забрать подростков. Но зачем? В придачу к этому вопросу прибавилось куча другого: тревога, гнев, нервозность. Чжань поймал бессонницу, а Мо впервые за все время обучения завалил контрольную по Зельеварению и висел на волоске по остальным предметам. Их разговоры за едой и на переменах медленно сходили на нет или вытекали в одно и то же русло. Попытки отвлечься проваливались с треском — Мо игнорировать проблему не собирался. — Ты ведь заметил, что Тянь вёл себя странно после лета? — проговорил Чжэнси, помешивая остывший суп в кружке. Потеря аппетита пришла вслед за бессонницей. Они сидели в башне Когтеврана, окруженные разными стопками газет Пророка. Каждая страничка тщательно проверялась на наличие таких имен как «Хэ» и «Цзянь». А с Тянем правда было что-то не так. После его возвращения многое в поведении Хэ Тяня сменилось. Он стал более сдержан, старался держать хладнокровный вид, отчего напоминал Чэна. Выходило хуже чем у старшего брата, но Тянь усердно практиковался, и порой шутки гриффиндорца не могли вызвать улыбки на его лице. В эти моменты его мысли определенно были заняты иными вещами. Он сидел рядом с друзьями, но взгляд был устремлен сквозь их лица. Отстранённость появилась не сразу. Эти перемены вообще появились не в один миг. Постепенно, с каждым днём сияние его улыбки угасало и угасало, разговаривать он стал реже, а нарываться на драки чаще. Стал невыносимой колючкой и был способен вывести из себя даже уравновешенного Чжаня. Он и раньше славился редкостной язвительностью, но та перешла все границы. Слава Мерлину, Тянь быстро сбавлял обороты. Он всегда знал, когда стоило захлопнуть рот и извиниться. Иногда его можно было застать тихим и безучастным, словно декорацию посреди комнаты, а можно было слышать из всех щелей вперемешку с руганью Шаня. При том, кроме как прямых издевок, Тянь ничего больше не показывал. Он не смеялся от своих шуток, не ругался в ответ на неаккуратные слова Цзяня. Ничего. Лишь гадко ухмылялся в змеиной манере и вызывал желание стукнуть по голове со всей силы. Напоминал белого змея, что делал все гадости с одной целью — прочувствовать. С приближением зимы состояние Тяня выровнялось. Меньшим козлом он не стал, но зато можно было проследить за моментом, когда Хэ готов был выдать очередную хрень. С подобными сменами полярностей Тянь походил на мальчишку в самый сок пубертата, что, отчасти, было правдой. О чем и думал Чжэнси, поэтому большого значения выходкам слизеринца не придавал, терпел и свыкался. Теперь же Сиси не покидало ощущение, что все бурные перемены в поведении Тяня были тесно связаны с его пропажей. Отсюда несложно догадаться, что Тянь знал о предстоящем уходе. Но если знал, почему не предупредил? Почему не поделился? Для чего нужны были наигранные уговоры Чэна, вся эта затея с Рождеством и нужно ли было забирать с собой Цзяня? Вариантов у Чжэнси немного — либо Тянь безупречный слизеринец и хитрец, либо его все же настиг пубертат. — Я не настолько тупой, знаешь ли, — нахмурился Мо. С этими событиями его нервы ни к черту, любое слово он воспринимал в штыки. Будто его откатили к прежнему нелюдимому грубияну, который не желал принимать собственную принадлежность к миру волшебства. Грубияном остался, но с палочкой управлялся лучше и с удовольствием изучал новые заклинания и зелья. Мо продолжил, чуть насупившись: — Он не рассказывал. Я пытался выяснить, но эта псина сутулая только отнекивался. От Хэ редко когда удавалось слышать искренние вещи, поэтому Мо надолго запомнил эту горькую речь Тяня в спальне Пуффендуя. Ту самую речь, после которой Шань убедился, что Тянь обычный парень со сложными обстоятельствами, перекрывающими ему кислород из года в год. Ещё больше сентиментальной фигни он наслушался летом, когда Хэ делился с самыми постыдными тайнами, что имелись у каждого ребенка, выросшего в полном контроле. Этот разговор они как раз затеяли после позорного раунда на приставке. Тянь не смог приспособиться к джойстику, однако новые впечатления не дали ему удавиться послевкусием проигрыша. В другой ситуации так легко Мо бы не отделался. Тогда он в последний раз делился личными историями из детства. Их оказалось не так много, точно меньше чем у Шаня. Рыжий думал, что будет наоборот — не он жил бок-о-бок с магией. Впрочем, истории Тяня были куда краше, а их скудное количество не испортили впечатления. Но на этом всё закончилось. Такой благоприятной атмосферы между ними больше не возникало. Повседневные разговоры с Тянем во время учебы банально скатывались либо в шутки, либо во флирт. Ни то, ни другое не сдалось Рыжему, поэтому долго вести диалог он с ним не мог. Вот так просто, в один день, наступление которого ребята проворонили, Хэ построил между ними непробиваемую преграду. — Почему Цзянь ничего не сказал перед уходом? Он не знал о том, что ему придется уйти? — вопросы Чжэнси задавал самому себе. Ответы он мог получить не от Мо, но кинуть их в качестве догадки стоило. Теплилась надежда, что нужная мысль сама придет. — А может его актерские навыки лучше, чем у чистокровной собаки? — Шань пожал плечами, мотая растрепанной головой по сторонам. Сказанное звучало прямым обвинением в адрес Цзяня. — Он не мог держать такое в тайне. Он не Тянь, — парировал Чжэнси. Это звучало как обвинение в адрес Хэ. — С чего ты взял, что знаешь его как облупленного? — Мо пропустил мимо ушей ответ Чжэнси и зло шикнул. — С каждым годом сюрпризов от них становится всё больше и больше. Мне кажется, мы никогда не знали их по-настоящему. Злая речь задела. Как бы сильно Чжань не старался сдержать этого тонкого покалывания в груди, оно сумело пробиться тяжёлым вздохом. Шань, поймав этот вздох, тут же напрягся, отодвинул от себя очередную газету и сделал виноватый вид. Сказанное показалось слишком резким. — Ты хоть сам веришь в то, что говоришь? — Сиси сжал челюсть. Захотел стереть себе зубы в порошок от злого чувства. — Бля… — с продолжительной заминкой, Мо не мог собраться с мыслями. Конечно, не верил. По крайней мере, не хотел верить, — надоело уже сидеть с лапшой на ушах. А тебе? И ему надоело.* * *
Каникулы пролетели незаметно. Так бы они и прошли в иной ситуации, в тщательно спланированной всей четверкой, но увы, судьба распорядилась иначе. В Большом зале больше не царила тишина, он вновь заполнился смехом и гулом, который звучал со всех сторон и углов, разве что из трещин мог тихо проскользнуть ветер. Настроение не задалось с самого утра. Теперь это редкость — проснуться без желания лечь обратно и тупо пялиться в потолок. Мо во всей суете еле управился с долгами, а Чжань смог наладить режим к началу второй половины учебного года. Парни завтракают без особого желания и в тишине. За эти каникулы они сталкивались с ней чаще чем со многими преподавателями, и они здорово научились существовать вместе с ней. Мо наслаждался моментами тишины, Чжань, поглощенный ею, мог свободно думать о собственных переживаниях, и друг друга парни не отвлекали. Ещё не все ученики вернулись после рождественских каникул, многие надумали их себе продлить, а кто-то вдоволь ими насытился — многие студенты вернулись в школу с аппетитным загаром. Среди вернувшихся не было желаемых лиц. Учеба должна начаться через два дня, а от парней и духа нет. Безрезультатное ожидание осточертело. Еда не лезет в глотку. Чжань остается без сил, но понимает, что питание важная часть жизни и без углеводов мозг перестанет работать. Эта мантра о еде заставляет глотать очередную ложку с овсяной кашей и принять булочку от Мо. Шань думает, что сладкая выпечка, если и не поднимет аппетит, то скрасит нежеланный прием пищи. У него аппетит прежний, но нервы ни к черту, из-за чего кричать приходится чаще. Благо, Сиси понимающий парень и не обидится, если послать его с пылу куда подальше. Благо, что с ним сидит Чжэнси — другого рядом он бы не выдержал. Например, Цзянь бы полетел от «Остолбеней» ещё на второй день, про Тяня он вообще молчит. Стоит даже малюсенькой мысли о них проскочить в голове, как желание заговорить само лезет. Мо понимает, что собьет настрой Чжаня доесть тарелку, поэтому терпеливо, насколько это возможно, ждет когда от каши ничего не останется. От неё все же что-то остается, но Чжань откладывает в сторону ложку и сует предложенную булочку в сумку, а значит, можно поднять излюбленную и ненавистную тему. Только Мо открывает свой рот, чтобы выдать очередную причину головной боли, как со стороны Гриффиндора раздаются ликующие возгласы. Такие бурные, словно студенты со стола увидали местную звезду, каких здесь немного. Парни отвлекаются, выглядывают из-за спин соседей на причину бурной реакции, которая, судя по всему, только что вошла в зал. Они бегают глазами по мелкой толпе около входа, как натыкаются на знакомую фигуру, надвигающуюся в их направлении. Эта причина сама их искала. Цзянь, как только замечает друзей за столом Когтеврана, тут же спешит к ним. Парни ошарашены, да что уж говорить — в полном ауте. Чжэнси подрывается с места навстречу Цзяню, дыхание бешеное, будто после тяжелой пробежки, в груди начинает неприятно тянуть. Он от шока давится слюной и заходится страшным кашлем. Цзянь доходит до них очень быстро и не дает никому возможности отвлечь его — вцепляется в рукав Чжэнси и тянет за собой в сторону выхода. Сиси не успевает откашляться, сообразить, что происходит, как он оказывается на полпути к выходу и слышит позади возню, связанную с Шанем, пытающегося вылезти из набитого стола как можно скорее. Взять себя в руки все же удается, Чжэнси убеждается, что происходящее случается наяву. Он хватается за руку Цзяня, пытается остановиться как упрямый ишак и сквозь пыхтение говорит: — Ц-цзянь! Подожди! Цзянь не слушает. Он продолжает тащить Чжэнси к выходу, несмотря на прямое сопротивление, расталкивает по сторонам всех желающих с ним поздороваться. Такой напор пугает Чжэнси. Пугает также и отсутствие реакции от эмоционального Цзяня. — Какого хера, придурок?! Передо мной объясниться тоже нужно! — крик Шаня звучит довольно близко. Он также пыхтит, сбитый с толку, и он, определенно, в бешенстве. Злость просачивается на последних словах, и Чжэнси не удивится, если после них в Цзяня полетит что-то тяжелое. При выходе из зала они сворачивают на лестницу. Цзянь не обращает внимания на крики рыжего позади себя, даже взглядом не окинет Сиси, он видит перед собой некую цель, достижение которой сейчас ему необходимо больше всего. Чжань решает отбросить всякое сопротивление, последовать вместе с Цзянем и уже потом выяснить все интересующие моменты. Но Рыжий не улавливает эту затею, он намерен остановить их и практически достигает своей цели — его гулкие шаги звучат под самым ухом, а тень нагоняет их спины. — Куда ты уебываешь?! Рассказать ничего не хочешь?! Сиси оборачивается к голосу и видит Гуаньшаня в метре от себя. Он хочет успокоить друга, отправить его обратно в зал, но не успевает и рта открыть, как сзади Шаня замечает Хэ: — Я могу в этом подсобить, — Хэ стоит в одной белоснежной рубашке с высоким воротником, в узких брюках и с мешочком в руках. Мешочек звенит от короткого приветственного жеста Тяня. Хэ держит на лице привычную ухмылку и от вида Шаня она ползет вверх сильнее, а глаза сужаются в полумесяце. — Псина! Запрятанная дрожь в голосе Мо неосторожно вырывается. Тянь это замечает, его ухмылка становится ярче, превращается в мелкое подобие улыбки. Он достает свободную руку из кармана и раскрывает длинные лапища для объятий. Жаль, но Мо пользуется этой возможностью чтобы замахнуться на Тяня раскрытой ладонью. Слава Мерлину, что не кулаком, очень тяжелым и метким. Сиси не удается понаблюдать за дальнейшими событиями и узнать, прошелся ли удар Шаня точно по цели — Цзянь удачно сворачивает за угол в сторону лестничного пролета. Сиси не сопротивляется напору Цзяня, наоборот, всячески помогает ему огибать студентов на пути, извиняется за него, если тот задевает кого-то. Некоторые пытаются здороваться с гриффиндорцем, привлечь на себя его внимание легким и приветственным жестом, но Цзянь уворачивается от любой такой попытки. При этом не нарушает мертвого молчания. Даже недовольного звука не издает, его излюбленного, по которому можно понять в каком настроении он находится. Они поднимаются вверх и кажется удача стоит на стороне Цзяня, потому что им не приходится ожидать того, что лестница направится в нужном направлении. Они проходят второй пролет, третий, пятый, седьмой. Сиси, пробегая мимо очередной картины, понимает, что Цзянь ведет его на восьмой этаж. Чжэнси молча ступает следом за ним, нагоняет длинные шаги своими быстрыми, спотыкается, но гриффиндорец даже не оборачивается, не интересуется. Цзянь сам не свой. Юноши добираются до восьмого этажа. Они бродят по коридору замка, а на пути ни души. Когтевранец не догадывался, каким безлюдным становится самый верхний этаж Хогвартса во время завтрака. Неожиданно Цзянь, уверенно ступающий по намеченному пути, останавливается у пустой стены. Он сворачивает назад, проходит от силы десять шагов и вновь останавливается. Тогда-то Сиси и видит насколько сосредоточенную гримасу корчит Цзянь. Во время контрольных такого выражения на юноше не увидеть. Цзянь словно выполняет какой-то ритуал — намеренно проходит от одного края стены к другому, отсчитывая ровно десять шагов. На третий раз Чжэнси было не выдерживает. Хочет отвлечь Цзяня от странных действий, но он прекращает бессмысленные махинации, когда когтевранец пытается выдернуть руку из хватки. Он замирает перед стеной и Сиси, озадаченный резкостью с которой действует друг, замечает дверь. Пару секунд назад её здесь не было — Чжань верит своим глазам и чувствам. Цзянь И наконец высвобождает руку Чжаня. Только он это сделал, и парень ощутил прилившую к конечности кровь. Надо же как сильно тот её сжимал. Цзянь нервно осматривается по сторонам — вокруг ни души, пусто, настолько, что становится некомфортно. Он с легкостью отпирает незамысловатый замок, открывает перед Чжанем скрипучую и очень тяжелую дверь, пропускает вперёд в неизвестную комнату. Первое, что бросается в глаза, помимо крупных хлопьев пыли в воздухе и тусклой освещенности, это хлам, которым просторная комната заполнена до потолка. До о-о-очень высокого потолка. Если очистить эту комнату от всех вещей, получится просторный бальный зал. Он впервые находится в подобном помещении. Он делает три мелких шага и спотыкается об ножку желто-серого пуфика. Пока пытается удержать равновесие, умудряется снести с мелкой горы детскую бижутерию и чайный сервис. А всё из-за того, что ему послышалось сверху птичье пение, и, не поверив своим ушам, он задрал голову к бесконечному потолку. Щебетание продолжает доноситься с каждой стороны, но источник пения Сиси найти не может, как бы сильно не напрягал глаза и вытягивал шею наверх. — Что это за комната? — Чжэнси не выдерживает и озабоченно шепчет. Его шепот разлетается тихим эхом по полу большого зала. Откуда ему взяться в таком захламленном месте — одна из загадок Хогвартса. — Разве не слышал легенды, что ходят о Выручай-комнате? — с натянутым смешком отвечает Цзянь, спустя долгое молчание. Горло с непривычки першит. Он обходит каждый предмет, считает должным коснуться всего, на что падает взгляд. Многолетний слой пыли оседает на кончиках его пальцев и он небрежно вытирает их об чистую одежду. Чжэнси разглядывает Цзяня. Осунувшееся, высохшее лицо. Цзянь сам по себе бледный, но сейчас его лицо потеряло всякий живой цвет. В тусклом освещении Цзянь выглядит как типичный вампир из описаний учебника. Только на нем нет загадочного балахона, он стоит в белой шелковой рубашке с пышными рукавами, точно лепестками, и черные узкие брюки подчеркивают длинные ноги. Цзянь немного подрос. Или такой вид придают лакированные туфли на высоком каблуке. Чжэнси осознает, что пока шел за ним к этой комнате, невольно прислушивался к ритму, отбиваемому этой дорогой обувью. Таких у Цзяня не было. Не в его стиле разгуливать в лохмотьях аристократов. — Мне нужно с тобой поговорить, — пышный рукав его рубашки обезображен пылью. Конечно, ему плевать на этот наряд, по-другому быть не может. К чему эта показушность, характерная лишь для выходцев голубых кровей? Поговорить им надо. Этого Чжэнси и ждал, желал сильнее всего, но, услышав это неуместное предложение, которое не должно было звучать из этих уст, он не может сдержаться и с желчью выдает: — Соизволил наконец? Заводится с полуоборота. Стоит поумерить пыл, но вряд ли Чжань предпримет даже жалкой попытки. Эмоции наконец прорываются сквозь плотную пелену. Удивительно, как одно предложение способно вывести из себя: — Вау, прямо сейчас станцую в честь такого события. Тяжелый вздох Цзяня въедается в кожу. Он опускает голову к лакированным туфлям, на которых уже образовалась пленка пыли. Волосы словно шторка закрывают бледное лицо. Они успели сильно отрасти. — Прошу, давай без издевательств, — сказанное заглушается. Гриффиндорец протирает пыльными руками лицо, к скулам приливает кровь. — Единственный, кто здесь издевается — ты, на пару с говнюком Тянем! — злой крик бежит под их ногами и улетает прочь, огибая горы хлама. — Почему вы исчезли?! И где чертов Цю Гэ?! — Я тебя люблю. Цзянь выглядит измученным. Нет, на его лице и теле не проступают синяки и не видны следы насилия, но впалые, красные глаза болезненно блестят в сумраке огромной комнаты. Чжэнси впервые замечает обкусанные губы у Цзяня. Словно дурная привычка передалась ему. Чжань наблюдает за тем, как Цзянь плотно их сжимает после сказанного. До того сильно, что губы бледнеют и желваки на скулах проступают. Будто хочет проглотить вырвавшиеся слова. Сожрать самого себя за высказанную глупость, но глаза горят отчаянием. Чжэнси уверен, что видел весь яркий спектр эмоций Цзяня. Ошибался по крупному. Прожитые ранее чувства просто несопоставимы с этим взглядом. Но Сиси, хоть и внимательно следит за каждым движением Цзяня, ловит мельчайшую деталь в неузнаваемом лице, не слышит этих слов. Он так сильно зациклен на лице напротив, что попросту не замечает сказанного, а чувства с которыми были произнесены слова, кажутся ему глупыми. Тупыми и такими несерьезными. Злоба медленно сменяется на раздражение. — Сейчас… — Чжань прячет лицо в ладони, вдавливает глаза в череп, — не время для блядских шуток. — Это не шутки. Цзянь подходит ближе. Сперва делает один несмелый шаг. За ним следуют несколько других. Когтевранец мечется назад. Он чует неладное от осторожных действий друга. Как если бы хищник ступал за добычей. Чжэнси натыкается на преграду — за спиной из ниоткуда выросла огромная куча хлама, что секунду назад была в трёх метрах от них. — Я люблю тебя так сильно, что взорваться готов, — Цзянь останавливается в полуметре от него. Непростительно близко в данной ситуации, но Чжаню просто некуда деваться. Раствориться в куче он не может, как бы сильно он не прижимался к ней. Цзянь осторожно протягивает руку к лицу напротив. Такое же как и первого сентября. Потрепанное волнением и испуганное происходящим. И все эти эмоции почему-то в нем вызывает именно Цзянь И. Как немыслимое проклятье. Он не хочет быть причиной таких неказистых гримас на лице Чжаня, но всегда выходит в точности наоборот. Цзянь проводит ладонью по щеке Сиси. Ведет средним пальцем по линии челюсти, цепляет мочку уха и скользит ниже к подбородку. Чжэнси в полном замешательстве и не знает, что делать и как стоит реагировать. Никогда рука Цзяня так его не касалась. Цзянь сжимает подбородок и тянет Чжэнси к себе. Резко. Чжань даже не реагирует, времени не хватает. Единственное, что успевает сделать — глубокий вдох. Цзянь целует его. Наверное, таким должен быть поцелуй. Чжэнси не знает, он никогда прежде не целовался. Если так оно и есть, больше он этого испытывать не хочет. Чжэнси сопротивляется не сразу. Шок дает Цзяню фору в несколько секунд и он выжимает всё с этого ничтожного времени. Он мнет чужие губы, старается показать неумелой техникой всю нежность, но крышу сносит от покалывающих ощущений внизу живота. Нежность испаряется. Цзянь давит бешенным напором. Обхватывает лицо так, что кончики пальцев касаются горячих мочек уха, и углубляет долгожданный поцелуй. Чжэнси всё же оказывает маленькое сопротивление — издает болезненный стон и пытается выставить между ними руки, оттолкнуть. Они стукаются зубами настолько сильно, что каждое неумелое действие отдается легким покалыванием по всей челюсти. Цзянь не просто целует, он словно сожрать его хочет. Чжэнси вообще не уверен, что это правильно. Безусловно их ситуация сама по себе неправильна. Но Сиси казалось, что Цзянь, нежный по натуре парень, никогда не будет до боли вдавливать пальцы в скулы и заставлять человека отвечать на его «поцелуи» — считать это поцелуями вообще невозможно. Руки Чжэнси наконец оказываются между ними. На это уходит несколько секунд, в процессе которых Цзянь ни на мгновение не отлип от губ Чжэнси. Фора заканчивается. Сиси несмело бьет Цзяня по груди, пытается оттолкнуть его за плечи, но он крепко схватился за его лицо — парень чувствует как в щеки впиваются короткие ногти. Эта тягучая боль, что разливается по всему лицу, эти грязные поцелуи, от которых собирается слюна в уголках рта, и губы, что прежде не пылали подобным огнем, приводят Чжэнси в чувства. Парень мычит, пытается оттолкнуть Цзяня от себя и без толку — кроме нечленораздельных звуков произнести ничего не получается, а гриффиндорец от попыток не шелохнется. Он вообще не обращает внимания на возникшее сопротивление. Ему плевать. Он продолжает мять чужие губы, прерывает любую их попытку отдалиться или что-то вымолвить. Удары в грудь он не чувствует, пощипывания под ребрами тоже. Цзянь полностью отдан процессу, ему так нравится вбирать тонкие губы. Они до одури нежные. Цзянь подумать не мог, что губы парня могут быть такими мягкими. Ему нравится стукаться зубами и с каждым действием углублять поцелуй. Ему нравится, слышать мычание Чжаня, оно возбуждает. И растущее возбуждение подсказывает, что этого становится мало. Нужно больше. Чжэнси не хочет делать больно. Ему так не хочется делать Цзяню больно, но он увеличивает силу, с которой бьет по груди. Расстояние между ними ничтожно маленькое, будет чудо если лист пергамента протиснется. И Чжэнси пытается что-то сделать с этим расстоянием, сделать его больше. Он наращивает темп сопротивления — мычания в рот усиливаются, в грудь удары попадают уже не раскрытыми ладонями, а кулаками. Чжэнси топчется на месте и пытается найти носки лакированных туфель, оттоптать парню ноги. Он не может позволять Цзяню вытворять с ним всё, что вздумается. Цзянь, ведомый возбуждением и наличием слабого сопротивления, действует вопреки желаниям Чжаня. Цзянь опускает одну руку на талию и прижимает Чжаня ещё ближе. Цзянь проталкивает язык в рот Сиси. Чжэнси, скачущего на грани между паникой и разумом, охватывает ужас. Он больше не думает о том, чтобы не сделать Цзяню больно. Он колотит его под ребра, прикусывает ему язык и пытается вымолвить в рот просьбы остановиться. Результат противоположный. Цзянь жмется теснее, настолько погружен в процесс, что не удерживает равновесия и заваливает Чжаня на кучу древнего хлама. Инстинктивно прикусывает губы Сиси и ничего не делает с ударами по своим предплечьям. Не убирает руки с талии, когда её пытаются отдернуть или когда по ней бьют. Он продолжает глубже проталкивать язык, несмотря на то, что на нем пытаются сомкнуть зубы. К слюням прилип противный ржавый привкус. Каждая секунда происходящего заставляет Чжэнси ощущать невероятное отвращение. От руки, что сжимает его бок, от языка, пытающегося вылизать рот, и от полного игнорирования. Но пиком отвращения становится эрекция Цзяня, которую он так неудачно чувствует бедром. Чжэнси охватывает безумный страх. В груди нарастает давление, препятствующее дыханию, а истязающие губы не позволяют сделать вдоха. Паника овладевает разумом быстро, Сиси прикусывает язык Цзяня сильнее и мерными ударами попадает точно по ребрам. А Цзянь поглощен ощущениями. Ничего в этот момент не отвлечет от Чжаня. Даже сам Чжань. Сиси думает, что умрет. На глазах проступают слезы. От страха или колющего чувства на кончике языка — неважно. Сиси не задумывается о причинах собственных слез, он должен решить проблему посерьезнее. Он никак не может привести Цзяня в сознание. Гриффиндорец не открывает глаза. Страстно цепляется, не может оторваться, но даже не взглянет на причину своих беспокойных мыслей. Ему не стыдно, его не одолевает сожаление, нет. Он упивается ощущениями и знает, что с закрытыми глазами те становятся лишь ярче. Цзянь наслаждается, а Чжэнси задыхается. Сиси не позволяет себе даже моргнуть, чтобы не дать слабину и при том успевает разглядеть на лице Цзяня весь спектр запрятанных эмоций. Он не может справиться с этой бурей. Бить руками и уклоняться бесполезно. Спина затекает от напряжения, в поясницу упирается какой-то острый предмет, мало того что неудобно, мокро и грязно, так ещё появляется ноющая боль в боку и судорога в ноге. Эта судорога помогает остудить голову. Он еле сгибает колено — оно удачно оказывается между ног Цзяня. Чжэнси не дожидается, когда судорога ослабнет и одним резким движением бьет Цзяня в пах. Он не знает попадает ли, но Цзянь болезненно выдыхает ему в рот и наконец раскрывает глаза. Когтевранец, ощутив желанную свободу, спихивает парня с себя — он падает на пол и корчится от боли. Сгибается в три погибели и кряхтит. На пол, точно под его головой, капают мелкие крупицы крови. — Ты ебанутый?! — Чжэнси первым делом протирает свои губы. Ужасно мокрые и горячие. Кровь мутными пятнами размазывается на тыльной стороне ладони. — Ты что творишь?! Цзянь прокашливается, словно удар попал под дых. С момента как он открывает глаза, блаженство отступает на второй план, а реальность возвращается. Понимание не заставляет себя долго ждать и накатывает с каждым бешенными ударом сердца. Он целовал Чжаня. Вылизывал и терся как животное в гон. Он все ещё чувствует на губах его жар, язык горит и кровоточит, а под ребрами начинает характерно саднить. Перед ним сидит Чжэнси, с разодранными, влажными губами. Несмотря на то, что тело скованно от страха, он готов в любую секунду врезать — его руки сжаты в кулаки. Он внимательно следит за каждым движением Цзяня и на полном серьезе ждет ответа на свой вопрос. Иначе бы сбежал. Цзянь не понимает, что ему ответить. Да, он полный еблан. Да, он до ужаса жадный, сдвинутый по фазе, одержимый. Отвратительный. — Я не знаю! — Цзянь неожиданно повышает голос. От этого истошного крика где-то взлетают птицы — их щебетание проносится прямо над головой, а порхание мелких крыльев скрывается вдали безграничной комнаты. — Я в таком же замешательстве как и ты! В голове столько мыслей, просто пиздец! — стоя на коленях, Цзянь страшно вопит. Он срывает голос и заходится в кашле, пытается избавиться от комка, что мешает ему выговориться. Ему давно стоило это сделать. Взять и признаться Чжэнси в своих чувствах. Не глупо их отрицать, завидуя каждой девчонке, что в открытую может подойти к нему и позвать прогуляться после занятий. Избавить себя от страданий, не имеющих никакого смысла. Все его чувства не имеют значения. Не потому что Чжэнси смотрит на него глазами полные замешательства и отвращения. И не потому что он сам редкостный трус, задача которого была одна — сохранить их дружбу, единственную усладу в его жизни. А потому что появившиеся обстоятельства не дают и шанса. Чувствам не быть. Дружбе не быть. Им не быть. — Я не могу думать о ком-либо кроме тебя, ни одна девушка не возбуждает во мне эти чувства, — страшно даже представить жизнь без него. Цзянь закрывает глаза и даже там, в голове, везде Чжэнси. Наяву, в голове, во снах. Всегда рядом, держит его крепко за руку, не дает в обиду мальчикам-забиякам, что дразнят и называют голубым. Но Чжань не подумает о том чтобы отпустить руку Цзяня. Он кричит в ответ неприятные слова и при этом потрясывает кулак Цзяня, успокаивает. — Я хочу целовать тебя, обнимать, хочу никогда не отпускать, — Цзянь думал, что видеть его рядом будет достаточно. Как же он ошибался. — Хочу делать все эти отвратительные вещи, что показывают в порно, и мысли об этом просто сжирают меня изнутри! — Цзяня тошнит от самого себя. Перед глазами проносятся обидчики из детства. Их крики сливаются в одно единственное: «Отвратительно!» Цзянь не видит поддержки. Чжэнси сжимает свои дрожащие кулаки, не смыкает губ, чтобы следы отчаянного поступка Цзяня исчезли, а его голос пропитан знакомым гневом. В последнее время, этого гнева стало много. Глаза Сиси блестят от подступивших слез. Губы безбожно обкусаны, дрожат, зуб на зуб не попадает. И до такого состояния его довел Цзянь. Этого хватает для того чтобы возненавидеть себя от кончиков волос до пяток. — Я думаю лишь о тебе, — после всей речи звучит как жалкое оправдание. Ничего иного на ум не приходит. — Тебе нравятся парни? — ему не нужно этого знать. Он не хочет знать, нравятся ли Цзяню другие парни. Цзянь говорит не о своих сексуальных предпочтениях, он говорит о чувствах, и это намного хуже. Он совершает ошибку и понимает об этом моментально — по глазам. Чжэнси слышит как вдребезги разбивается всё внутри Цзяня. — Парни? — дрожь бежит сквозь голос. Слезы подступают следом крупными каплями. Они не теряются в пышных ресницах, которыми восхищается каждая девчонка на их курсе. Они стекают неровной дорожкой к губам. — Я сказал, что мне нравятся парни? Где-то внутри Цзяня теплилась надежда. Детская, наивная вера в человечность Чжэнси. В его добрый, чуткий нрав и стойкий характер. Цзянь до последнего надеялся, что он поймет его. Но у всего есть свой предел. Терпению, эмоциям. Пониманию. — Да, мне нравятся парни. Откровений достаточно. Цзянь убедился, что ни к чему хорошему они не приводят. Наверное, им стоило сначала поговорить. Но Цзянь И, мальчик, что всё портит, и в этот раз полностью оправдал свой статус. Он не обладает острым умом Тяня, его эмоциональность граничит со вспыльчивостью Шаня, а о критическом мышлении и речи быть не может. Никчемный мальчишка. Цзянь действует на поводу эмоций, что с каждым разом губит его. Этот день не исключение. Возможно, начни он с откровенного разговора, Чжань не окидывал бы его запуганным взглядом. Но он устал держать всё в себе. И эти события, что настигают с лета чередой неудач, давят, заставляют прожить каждый день как последний. Вот и заигрался. Гриффиндорец, спотыкаясь, поднимается. Куча хлама, на которую он опирается, медленно разрушается под его весом. Боль не проходит, наоборот, сильнее подступает к паху. Бесполезные крики высосали из него все силы. Бессонные ночи в поместье Чэна так не выматывали. — Я пожалуй… пойду, — болезненным хрипом заявляет Цзянь, пробуя придать своему голосу беззаботную манеру типичным нервным смешком. Не выходит. Ноги совсем не держат, но боль ослабла и больше сковывает каждое движение, Цзяню удается сделать первый шаг. — Что? Стой, нет! — они не закончили. Покончить с этим сумасшествием подобным образом нельзя. Сегодня с Чжанем всё не так. Он туго соображает, медленно действует и говорит полную чушь. Сам не свой из-за переживаний. Кто мог знать, что подобный пустяк как бессонница может выбить из колеи. Он упускает момент, когда Цзянь маленькими шагами заходит за огромный шкаф. Выручай-комната неспроста так называется. Цзянь скрывается из виду всего на секунду — ничтожной доли хватает, чтобы исчезнуть так, словно его здесь и не было. Стоило лишь мысли об исчезновении проскользнуть, как комната исполнила пожелание Цзяня. Лишь одна вещь доказывает Сиси, что он не сошел с ума. Тонкий шлейф ядреного одеколона от белоснежной рубашки висит в воздухе. Чжэнси как собака, принюхивается к чужому, нетипичному запаху. Если бы тот не оказался на Цзяне, Сиси вряд ли подумал о том, что он принадлежит гриффиндорцу. Чжань принимает роль следопыта как родную. Вся комната сплошной лабиринт из бесконечных стен, шкафов, столов. Куда бы Сиси не свернул — всюду одна картина. И тем не менее, он следует по одной очень прозрачной улике. Будто верный пес идет по запаху хозяина. Еле заметная нить не пропадает по мере того, как Чжэнси по ней идет. Он ждет, когда она оборвется. Утро только наступило, а он по горло в неприятностях. Судьба не может просто взять и сжалиться над ним. Однако нитка продолжает тянуться по воздуху и ведет Чжэнси вглубь комнаты. Конца ей нет спустя десять минут бессмысленной прогулки. И все же, пусть он потеряется в ней на час, два или семь. Плевать, пока не отыщет источник этого шлейфа дорогого одеколона. Цзянь все еще в этой комнате. Чжэнси уверен в этой мысли и ничто его не переубедит. Он знаком с Цзянем слишком долго, чтобы сомневаться. Сиси застывает на месте. Уверенность в том, что он знает Цзяня на все сто, попрощалась с ним и затерялась среди брошенного хлама. Ни черта он его не знал и не знает. Это внезапное осознание сбивает с пути. Теперь Чжэнси полон сомнения. Некстати запоздалая мысль настигает растерянную голову: «Что я ему скажу?» Наверное, ничего. Ему стоит промолчать. Позже обдумать всё произошедшее, тщательно подобрать слова, ведь сейчас он не в состоянии и двух слов связать, не то что дать ответ. Он ищет Цзяня не для разговоров. Он ищет его, потому что волнуется. Переживает об убитом состоянии Цзяня, ведь всегда думает о нем в первую очередь. У них не может быть по-другому. Мелкая стая птиц вспархивает неподалеку и отрывает когтевранца он угнетающих размышлений. Должно быть, их что-то спугнуло. Сиси решается проверить — может комната решила помочь и ему. Не может же она подчиняться воли одного Цзяня. Чжэнси находит его у старого черного шкафа, так сильно напоминающий ему шкаф в доме бабушки Цзяня. Только зеркало на дверце вдребезги разбито и Цзянь упирается о неё спиной. Он зарывается в собственные колени и тихо рыдает, действительно очень тихо. Так, чтобы никто не слышал. Он заглушает икоту, подпирая подбородок коленом. От прилагаемых усилий есть толк, и оттого его тело потряхивает словно в лихорадке. Чжэнси приближается с осторожностью. Он подползает к Цзяню практически на четвереньках. Дрожит не меньше чем он, это видно по руке, что тянется с трепетом к плечу. Чжань легко касается предплечья, не видит сопротивления и одним движением придвигается вплотную к Цзяню, захватывает дрожащие плечи в объятья. Цзянь не выдерживает и издает истошный вопль. Его плач прорывается сквозь глотку. Он с заиканием скулит и жмется ближе к груди Чжэнси, робко обнимает его за талию, прячет лицо в ключицах и срывается на безудержное рыдание. Сквозь слезы пытается что-то сказать, но единственное, что выдает — неразборчивые всхлипы и гулкие вздохи. Горло раздирает, дышать невыносимо сложно. Цзянь старается сделать нормальный вдох между иканием, получается отвратительно — всхлипы обрывают каждую попытку, голос вырывается из глотки с жалким хрипом. Чжэнси крепко прижимает Цзяня к себе, удобно устраивается на полу, подминая подол мантии. Он укачивает Цзяня, зарывается рукой в светлые волосы. Тихо гладит по сгорбленной спине, пытается направить дыхание Цзяня в нужном ритме, похлопывая по лопаткам. Он вспоминает собственные детские истерики, в точности выполняет каждое движение матери. Нежно проводит по волосам, поправляет за ухо выбитые пряди. Он не пытается его убаюкать как младенца, но покачивающие движения даже его вводят в транс, он прикрывает глаза, не прекращая плавных поглаживаний, и не замечает, как тихо, мелодично шикает. Они сидят в обнимку очень долго. Чжэнси при этом не останавливается, покачивается и с периодичностью мычит мелодию. Цзянь успокаивается, от прежней истерики ничего, кроме мокрой рубашки Чжэнси и тихой икоты, не остается. Гриффиндорец так крепко цепляется за одежду, что в пальцах начинает покалывать мелкими иглами. Тем не менее, расслабить хватку он не собирается. Цзянь уверен — шанса побыть в объятиях Чжэнси больше не будет. Эти мысли встают поперек горла. От них на глазах опять наворачиваются слезы. Он всё испортил. — Д-давай притворимся, что э-этого не было, а? — шепчет Цзянь ломанным голосом, точно чужим. — Я бо-ольше никогда не сделаю п-подобного, поэтому д-давай будем как п-прежде? — Сиси понимает, какой абсурд выдает Цзянь. Со всех сил держится, подавляет эмоции на лице, потому что Цзяню нельзя видеть эту нерешительность, он неправильно её истолкует. Но оставить всё как есть не получится. Цзянь просит о невозможном. — П-пожалуйста? — Сиси чувствует в какой агонии корчится лицо Цзяня, его голос вновь наполняется слезами, которые тут же впитываются в рубашку Чжаня. — Я у-умоляю тебя, прошу. Чжэнси еле сдерживается. Когда Цзянь робко смотрит на него краснющими глазами, Сиси чуть не ломается. Брови предательски ползут по лбу, искусанные губы кривятся. Всего секунду, но этого мгновения хватает для многих вещей. Сиси прижимает голову Цзяня обратно к груди. Он больше не вынесет измученного вида Цзяня. Он прячет его лицо, заключает в крепкие объятия — только чтобы спрятать накатившую дрожь. Страшно подумать к чему приведет сегодняшнее признание Цзяня. Но как прежде уже не будет, мальчишки это понимают, из-за чего Цзянь пытается пойти в полный отказ, а Чжань с этим крайне не согласен, хотя сделать ничего не может — не знает, он просто не знает, что ему делать. — Всё хорошо, всё хорошо, хорошо, — мантра для обоих. Конечно, всё гораздо хуже, всё ужасно, но эти короткие предложения, звучащие сквозь слабый шепот, как сигнал остановиться. Они к этому сигналу охотно прислушиваются. Чжэнси продолжает тихо шептать эти слова, пока наконец не убеждает себя, что всё действительно хорошо. Он перестает слышать самого себя. В ушах стоит плач Цзяня вперемешку с мелким щебетанием птиц над их головами. И разум совершенно пуст — эмоции выжали все соки, да так, что прерывистое дыхание ослабевает и кажется, что оно вот-вот прекратится. Но нет, Чжэнси чувствует как еле вздымается грудь Цзяня, как он, буквально, вынуждает себя сделать вдох. И он не лучше него. Сам еле дышит, очень тихо и осторожно, лишь бы не спугнуть это затишье. В мыслях пробегает желание раствориться. Чжань срубает её на корню. В этой проклятой комнате стоит позабыть о своих хотелках. Однако он бы с удовольствием повернул время вспять. Не стал бы останавливать Цзяня от признания, нет. Подготовился бы. Нашел слова, которыми смог бы утешить разодранное сердце его дорогого человека. Чжань разглядывает собственное отражение в потрескавшемся зеркале. Глубокая трещина красиво бежит по его лицу, полностью разбивает взгляд, оставляя от лица одни только искусанные губы. Они служат Чжаню напоминанием о том, что прошлое не воротить, а страшное будущее поджидает их за ближайшим углом. Чжэнси не знает, что ему делать. Чжэнси не знает, как он с этим справится.