Маловероятно

Нина подкрасила губы любимым бальзамом с запахом вишни и убрала его в ярко-красный кожаный рюкзачок. Делать было совершенно нечего. Обычно Вороны занимали почти весь первый ряд — Уайлен и Матиас на второй парте, Каз и Инеж на третьей и они с Джеспером на четвёртой — но сегодня была занята лишь вторая парта, а к ней самой подсел Хэршоу, сидевший сзади. — Нина! — Матиас окликнул её прежде, чем она успела убежать в столовую. — Постой. — Ну что? — распихать всех, конечно, не проблема, но… — Если я из-за тебя опоздаю, то тебе ухо откушу. Или что-то другое. — Я приготовил для тебя вафли, — произнёс парень, немного смущаясь и протягивая серый ланч-бокс. Такой же серый, как и любимая шерстяная кофта Матиаса. — Ох… — Зеник облизнулась и глянула, что ж там за вафли такие. Те оказались немного помятыми и не совсем равномерно прожаренными, но зато на них обнаружилась нарезанная клубника. — Ты где ягоды-то достал? — Ос Альта — большой город. Торговых центров много. Папу попросил отвезти вчера вечером… Он поворчал, но согласился. Нина не выдержала, отложила вафли и крепко обняла возлюбленного. Умудрился растрогать её посреди бела дня. — Спасибо… Она прекрасно знала, чего ему стоили эти вафли. Во-первых, пришлось просить о помощи отца, который явно как минимум удивился желанию сына. А одобрение родителей для её парня было чем-то очень важным. А во-вторых, с готовкой у Хельвара совсем не ладилось. Его этому и не учили. Во Фьерде считалось, что кухня — место женщины, и мужчине туда соваться ни к чему, а то и вовсе не пристало. В некоторых семьях хозяйки даже возмущались, когда их мужья лезли в их святые обязанности. А тех девушек, которым не хотелось готовить, считали как минимум странными. Их могли и принуждать, и это было, к счастью, не законом, но очень крепкой традицией. Нину это выводило из себя. Тем более, что семья Хельваров была олицетворением идеала фьерданской семьи. Строгий отец, тихая и покорная мать, двое детей… Эти люди могли бы спокойно жить в родной стране, их было попросту не за что осуждать. И сначала ей очень не хотелось идти знакомиться с родственниками своего парня. Зачем устраивать совместный ужин, если все переругаются? Но всё прошло лучше, чем ожидалось. Альфред Хельвар, строгий и суровый отец семейства, которого Матиас чуть ли не боготворил, открыл дверь сам и дружелюбно улыбнулся, а затем сыграл с будущей невесткой в шашки и совсем не обиделся, когда проиграл. Лишь пожал руку со словами «я рад, что мой сын выбрал такую умную девушку». А на кухне их встретила Ингрид Хельвар, которую муж ласково называл Идой, а Матиас и его сестрёнка Клара — матушкой. От женщины пахло корицей, а в её голубых глазах читалась тихая мудрость и нежность. К детям, к мужу и ко всему миру. Она обожала готовить, и даже обмолвилась, что хотела бы открыть свою пекарню. И с первой же минуты пришла к выводу, что Нина — просто прелесть, а у её сынишки отличный вкус. Эта семья определённо очаровала Нину. Здесь было тихо и тепло. Чувствовалось, что родители искренне любили друг друга и сына с дочкой. Ингрид не была безвольной игрушкой своего мужа, у неё были цели, планы и любимое дело, её мнение, как говорил Матиас, всегда учитывалось и считалось едва ли не священным. А малышка Клара имела свою комнату, пусть и небольшую, но обставленную в её вкусе, и кроме кукол и игрушечной кухни у неё был и конструктор, и машинки, и много-много книг. Традиции так или иначе имели серьёзный вес у Хельваров дома. Но это выглядело не абсурдно. Даже бабушка Нины, Марина, почти что одобрила эту семью, а Матиаса одобрила целиком и полностью. Это было неудивительно: Зеник-старшая похоронила сперва дочь с зятем, а затем и своего мужа, Валерия, и у неё осталась только внучка. Нина помнила дедушку очень хорошо: тот ушёл, когда ей было десять, и оставил после себя море тёплых воспоминаний и незаживающую рану. Именно он рассказывал ей о родителях. Ей было известно всё: и как её мама, Виктория, смешливая хохотушка и талантливая лингвистка, познакомилась с местным хулиганом и легендарным прогульщиком Димкой. И как этого самого Димку стали гордо называть самым талантливым программистом только-только открывшейся компании. И как все радовались, когда разлетелась новость о беременности Виктории. Нина знала: маме с папой было всего по двадцать четыре, когда она родилась. А вот когда она осталась сиротой, папе уже исполнилось двадцать пять. У бабушки с дедушкой даже не стоял вопрос, оформлять ли опекунство над внучкой, которой и месяца от роду не было. И Зеник-младшая считала своё детство абсолютно полноценным и потрясающим. Ей дали всё то же самое, что было у других детей, живущих с родными родителями. Может, даже чуточку больше. — Ребят, сходите со мной к Дарклингу? Мне надо отнести ему лист посещаемости, — Уайлен отвлёк парочку друг от друга, явно очень смущаясь. — Но я и один могу, если что… — Мы тебя одного не пустим. Ишь чего удумал, — Нина искренне возмутилась, а потом отжала у друга этот самый лист. — Так… Нашим троим дебильчикам — точнее, Инеж и двум дебильчикам — отсутствие не поставил, правильно… Ещё вот Зое сотри, она меня попросила отмазать. За шоколадку. — А где она? — из чистого любопытства спросил Ван Эк. — Долгая история…

***

Николай проснулся от того, что на кухне что-то упало. Вчерашний день почти стёрся из памяти. Он знал, что к нему приезжала Зоя, и знал, что провалялся с температурой под сорок градусов несколько часов, и что девушка уже подумывала вызывать скорую. Знал благодаря её вечернему рассказу, но не помнил этого всего. Кажется, он спал, и видел какие-то очень мутные, вязкие, болезненные сны. Неприятные. Все, кроме одного. Холодная девичья ладонь касается его лба. Эта девушка очень красива. Синие глаза в полутьме комнаты горят ярко, ярче всяких звёзд. Роскошные кудри сливаются в сплошной водопад, по спине её словно расплавленная смола стекает, в лунном свете переливается. Так ведь не бывает, чтоб и правда смола. Не у живых людей. Поэтому Николай делает вывод: к нему пришла святая. Святая наклоняется и едва ощутимо целует его в лоб. И становится легче. Кошмары ему снятся часто-часто. Такие, что проще и не спать вообще. Но поделать с этим ничего нельзя, поэтому остаётся только терпеть. Николай думал, что Зоя уехала. Ей ведь в школу надо, да и тётя её потеряет, но судя по грохоту на кухне и нецензурным выражением, возлюбленная всё ещё здесь. Самочувствие оставляло желать лучшего, но, кажется, он постепенно шёл на поправку. По крайней мере, понимал, что делает, и на часах увидел не непонятные символы, а вполне конкретное время: девять утра. Пора вставать. Ланцов несколько раз моргнул, потянулся и поднялся на ноги. И даже не пошатнулся, когда сделал шаг. Один, второй, третий. Вчера получилось дойти до двери лишь благодаря так удачно располагающейся рядом стене. Сегодня же дорога до кухни не была тяжёлой. А у плиты стояла Зоя. Растрёпанная, ещё немного сонная, в его старой голубой футболке, прикрывающей её бёдра, и с кастрюлей в руках. — А вот и наш больной выполз, — в её голосе чётко слышалась усмешка. — Живой? Она отставила посудину с непонятной жижей обратно на конфорку и подошла к нему. А затем встала на носочки, заставила немного наклониться и прижалась своими губами к его горячему лбу. — Лучше, чем вчера, — девушка выдохнула с облегчением и повела плечом. — Так, я заварила тебе траву, будешь горло полоскать... — Траву? — Николай непонимающе наклонил голову и с подозрением глянул. — Ты её откуда взяла?... — Не ту траву, придурок, — Зоя показательно фыркнула. — Отвар травяной. Ромашка, календула и ещё что-то. Мне тётя всегда заваривает, когда я болею. — А что вон там за?... — его больше смущала непонятная субстанция в кастрюле, чем травяной отвар. — Бульон. Куриный, — а после этого он вдруг получил тычок в бок весьма острым ноготочком. — А теперь брысь отсюда. В кровать. Температура под сорок вчера была, а он уже шастает... — С каких это пор ты у нас главная? — весьма вяло поинтересовался Ланцов. — Я твой учитель, и... — С тех пор, как я просидела над тобой часов так десять, — спорить с собой Назяленская не дала, и подарила суровый взгляд. — Марш в постель. Зоя выглядела прекрасно. Смуглые стройные ноги, синие глаза, едва ли не молнии метающие, длинные тонкие пальцы, что трогали его лоб этой ночью в том приятном сне... Во сне ли? Спорить со своей красавицей не хотелось. Пусть командует, если ей так хочется. Сейчас у него нет сил на бессмысленные перепалки. Николай зашёл в ванную и на скорую руку умылся, а потом всё же добрëл до кровати. Простыня смялась, одеяло лежало где-то в ногах, и всё выглядело так, словно тут всю ночь кто-то ворочался. Интересно, кто же это был. Градусник обнаружился на прикроватной тумбочке и показывал ровно тридцать девять градусов. Сейчас должно быть меньше. А ещё рядышком лежали учебник по физике за одиннадцатый класс — наверное, Зоя читала — и синяя расчёска. На стуле висело голубенькое платье, в углу валялся рюкзак, да и вообще всё выглядело так, словно девушка здесь живёт не первый день. Мысль об этом оказалась неожиданно приятной. Так, ладно. Надо измерить температуру. Николай встряхнул градусник, сбрасывая показания, и лëг на кровать поудобнее. Самочувствие было уже значительно лучше, чем вчера. До полного выздоровления ещё не дошло, конечно, но ему хотя бы не хочется умереть на месте. — Итак, рассказываю, — заявила Назяленская, заходя в комнату с чашкой отвара. Или отравы. Это ещё придётся выяснить. — К тебе приходил вчера какой-то мужик с сырниками, я подумала, доставка какая-то, а он ещё обалдел так... — Это мамин водитель. Он передаёт сырники, которые она готовит, — очень тяжело вздохнул Ланцов. Теперь Татьяна гарантированно в курсе того, что у младшего сына в квартире какая-то незнакомая ей девушка. — Можешь их съесть. Или скорми кому-нибудь другому. Не знаю, Жене там. — Посмотрю по ситуации. Возможно, скормлю тебе. Потому что из еды только сырники и суп. — Это суп?... — Ладно, возможно, это не очень похоже на суп, — признала Зоя. — Но я не шеф-повар, сам понимаешь. — Да неважно это всё. Спасибо тебе. Просто спасибо. Она села на краешек кровати и взглянула на возлюбленного самую малость обеспокоенно. А затем запустила тонкие прохладные пальцы в его золотистые волосы. Он прикрыл глаза и пробормотал что-то, чего не понял сам, но интонация была весьма довольная. Наконец-то рядом кто-то есть. Наконец-то кто-то вновь заботится. Наконец-то не один. — Знаешь, раньше, когда я болел, обо мне заботился мой лучший друг, Доминик звали,— вдруг произнёс Николай. Отчего-то именно сейчас ему захотелось поделиться этим. — Его мама передавала мне пирожки с ягодами, а он сидел со мной и рассказывал разные истории, которые сам же и сочинял. Про море, пиратов и королей. — Звали? — Зоя, кажется, мгновенно поняла, в чëм подвох. — Да, звали. Он умер, — эти слова до сих пор были какими-то неправильными. Странными, неправдивыми. Прошло уже больше четырёх лет, а мысли о том, что его Доминик, его друг и брат, умер, до сих пор абсурдны. Повисла тишина. Он подумал, что не хочет поднимать взгляд, потому что увидеть жалость к себе страшно. Но в любимых глазах, синих, как глубокое прекрасное море, жалости не было. Лишь понимание и молчаливое сочувствие. — Ну, сочинять истории я не умею, но я могу что-нибудь почитать, — предложила девушка, немного краснея. — Но только после того, как ты поешь и выпьешь лекарства. — Как прикажете, доктор, — рассмеялся Ланцов. — Тебе только белого халатика и не хватает. — Отстань от меня со своими ролевыми играми, — впрочем, тон Назяленской выражал скорее одобрение, чем возмущение. А затем она многозначительно повела плечом и неспешно пошла на кухню, позволяя своему возлюбленному полюбоваться её стройными ножками. Николай проводил её взглядом и шумно вздохнул, а затем поплотнее укутался в одеяло. Собственное тело совершенно отказывалось слушаться, когда Зоя начинала свои хитрые игры. И ведь специально же мучает его. Возбуждает. И что ему делать с ней, такой прекрасной и соблазнительной? Он в любом случае планировал отблагодарить её за заботу. Кажется, благодарность будет не совсем стандартной. Но это всё потом. А сейчас нужно выпить противовирусные и невкусную микстуру.