Зеркала-озера

На улицах Рязани серо и солнца не очень много. Погода в конце марта редко радует, но в этом году все как-то особенно грязно, мрачно и однообразно. Алёна капюшон на голову накидывает, чтобы хоть как-то согреть мерзнущие уши, музыку в наушниках делает погромче и продолжает свою бесцельную прогулку по серым улицам родного города. Брать не большой перерыв от учебы она не хотела, но Марта настояла, потом еще и собственное состояние оставляло желать лучшего (по ночам руки ломило так, будто кто-то стягивает их проволокой), поэтому чувство вины почти ушло. Ну или она заглушает его, как и прочие мысли в своей голове, с помощью громкой музыки. Честно говоря, она понятия не имеет, какова численность ведьм в Рязани, сколько есть зарегистрированных ковенов, сколько ведьм-одиночек. Может, здесь никого и нет, кроме нее, тети и ее ковена. Может, каждая вторая. Только это никак не меняет странные ощущения, которые посещают ее всякий раз, когда она гуляет по городу в одиночестве, наворачивая круги по давно изученным улицам и улочкам. В родном городе так много людей, и близко не подозревающих, что среди них ходят ведьмы, что огромный пласт ее жизни кажется обманом, затянувшимся сном и просто бредом. Не может такого быть, и все тут. Телефон звонит, нарушая звучание песни где-то недалеко от припева. Телефон звонит, а высвечивающееся имя напоминает о том, что ведьмы существуют. Ведьмы, школа, пропавшая первокурсница. И слишком сильно нравящаяся девушка, которая каким-то образом оказалась во все это вмешанной. Алёна смотрит на имя Леты, не решаясь сбросить звонок сразу. У нее никаких доказательств вины Леты нет, кроме того, что она видела. Да и что она, по сути, видела? Мокрую одежду и грязный ботинок? Это может быть чем угодно. И все же она сбрасывает звонок, не решаясь отвечать. Ей не хочется задавать вопросы, ей вообще не хочется думать о происходящем. Забыть бы — и все. Поверить самой, что это ничего не значит, и вот тогда… Телефон снова начинает звонить, и Алёна не знает почему, но снимает трубку на этот раз. Отвечает быстрее, чем успевает подумать. — Да? — Я рада, что ты все же ответила. Голос у Леты теплый. Не солнечно-радостный, как у Димки, а скорее обволакивающий. Густой, немного низкий, но приятный. Ассоциация почему-то с шоколадом, густым таким, без сахара, с горьковатой ноткой или с крепким-крепким кофе. Алёна не помнит, когда в последний раз пила кофе. — Просто неважно себя чувствую. — А-а, — тянет Лета, но звучит так, будто не особо верит. — Я спрашивала у твоей подруги, куда ты подевалась, но она предложила задать этот вопрос тебе. Алёна молчит, не находя слов, чтобы ответить, и Лета продолжает, чтобы прервать неловкую паузу. — Тебе что-нибудь нужно? Лекарства там или просто пообщаться? — Нет, спасибо. Я… я скоро буду в порядке, и увидимся в школе. — Я очень на это рассчитываю. На последней фразе голос у Леты становится тише, она произносит слова так вкрадчиво, что у Алёны мурашки по коже идут. Только бы она не была замешана в этом деле. Только бы не была! Слишком сильно ей нравится эта девушка, чтобы она оказалась ненормальной психопаткой. — Мне не хватает тебя, — говорит Лета, а потом прочищает горло и звучит уже не так томно. — Я могу позвонить тебе ближе к вечеру, если ты не против. — Честно говоря, я… Что? Что честно говоря? Врать надо быстро, но подходящей идеи нет. Еще и машина сигналит, резко затормозив перед пешеходным переходом. Алёне хочется послать нерадивого водителя, но она лишь одаривает того презрительным взглядом. — Ты на улице? Шумно просто. — Да, я вышла в аптеку, — наконец подыскивается подходящая, пускай и незамысловатая ложь. — Голова болит просто ужасно. Ты не обидишься, если мы не сможем созвониться? — Нисколько, — тут же подхватывает Лета. — Я смогу еще какое-то время поскучать по звуку твоего голоса, если ты пообещаешь отдохнуть. Идет? Она что же, флиртует с ней? — Ага, — несколько смущенно отзывается Алёна. — Была рада тебя услышать. — И я тебя, Алёна. Поправляйся. Хорошо, что Лета сбрасывает первой, потому что Алёна садится на одну из деревянных лавочек и все еще пытается осмыслить произошедший разговор. Лета с ней флиртует. Не просто дружелюбно интересуется, как у нее дела, а прямым текстом говорит, что соскучилась. И это… Это не то чтобы что-то грандиозное, это может ничего и не значить, но у нее за грудиной щемит от мысли, что девушка, которая ей нравится, девушка, которой очевидно нравится она, может быть причастна к пропаже Агаты. Все становится слишком запутанно. Ей бы выпутаться, но пока ощущения такие, что она блуждает одна по лесу, а болотник дышит ей в затылок. Точно не самое приятное, если коротко. Алёна тяжело выдыхает, откидывается на спинку лавки и засовывает телефон обратно в карман куртки, предварительно включив музыку. Она могла бы — и, наверное, все еще может — не врать Лете о своем самочувствии. Не то чтобы ей не было плохо, было, конечно, но сейчас она вполне сносно себя чувствует, если не считать непростые мысли, снующие в голове туда-сюда. Лета не так далеко живет, она бы приехала после занятий, они могли бы выпить по чашке горячего кофе (точно, вот тогда она в последний раз и пила кофе; с Летой), и Алёна задала бы ей все вопросы, появившиеся у нее после того вечера в лесу. И все же что-то не позволило ей это сделать. От Леты приходит сообщение, но Алёна его не читает, боясь еще сильнее запутаться в собственных чувствах. Вместо этого она судорожно переключает песни, проматывая, кажется, штук пятнадцать или даже больше, а потом возвращается домой той же дорогой, что и шла сюда. Надо перестать строить себе воздушные замки, мысленно повторяет она, открывая дверь в квартиру. Надо перестать придавать слишком большое значение обыденным вещам. Между ними несколько разговоров, один неловкий поцелуй и совместные неудачные поиски Агаты. Это не тянет даже на интрижку, не говоря уже об отношениях. Но внутри теплится толика надежды, никак не желая затухать. Внутри ей хочется верить, что все это — лишь начало чего-то большего. Чего-то искреннего, глубокого и продолжительного. Только бы Лета не имела отношения к произошедшему в школе. Только бы она оказалась у ворот случайно. Это не просто стало бы облегчением; это дало бы Алёне карт-бланш на то, что ее все еще может тянуть к хорошим людям. Осталось только самой в это поверить; а там, может, ей и не захочется избегать собственных отчаянных мечт и сообщений Леты. Алёна не успевает и разуться толком, как перед ней вырастает тетя и что-то говорит, но музыка в наушниках заглушает ее речь. — Чего? — переспрашивает Алёна, вытащив наушник. — Говорю: я как раз собиралась на рынок пополнить запасы трав. Не хочешь со мной сходить? Вместо ответа она лишь несколько неловко пожимает плечами и вытаскивает второй наушник. Марта, кажется, принимает это за согласие, потому что улыбается, руки вытирает о полотенце и добавляет: — Не разувайся тогда, я мигом. Ее это «мигом» растягивается минут на десять, так что Алёна успевает запариться, сидя на низком пуфе в прихожей. Впрочем, тетя за это не извиняется. Нахлобучивает несколько криво берет на голову и придирчиво вычищает пальто от кошачьей шерсти. — На тебе чего-то совсем лица сегодня нет. — Погода гадкая. — Неужели в одной только погоде дело? Марта подмигивает, ловко завязывает пояс и приглаживает лацканы выверенным жестом. — Ну, я готова. — Тогда идем, — устало отзывается Алёна и тяжело, будто с невероятным усилием, поднимается с пуфика. Кошачье мяуканье раздается где-то в недрах квартиры, когда она закрывает за собой дверь. То, что Марта громко называет рынком, на самом деле небольшая лавка, расположенная в самой глубине крытого рынка. За продуктами они сюда никогда не ходят, все же в супермаркете у дома покупать их проще, да и ехать на автобусе почти двадцать минут за молоком — не самое интересное занятие, которое тетя может для себя придумать. Раньше, едва-едва поступив на первый курс школы, Алёна с каким-то необъяснимым трепетом собиралась каждые выходные и ждала, когда же они поедут в ту самую лавку, торгующую специями, травами и всевозможными странными ингредиентами для разного рода обрядов, бесчисленное множество которых хранится в голове Марты. Люди, кажется, совершенно не замечали странных стеллажей чуть в глубине небольшой коморки, у которых ей всегда особенно нравилось задерживаться, рассматривая, что еще такого привезли в этот раз. Торговка травами — тучная добродушная ведьма — спрашивала про ее успехи в школе и как бы невзначай отвешивала чуть больше ингредиентов для домашних заданий. Потом лавка почему-то закрылась, Марта начала закупать все нужное в каком-то другом месте, а трепет, ровно как и добрая традиция ездить вместе каждые выходные в лавку, сошел на нет. Месяц назад лавка снова заработала, но острой необходимости для поездки все еще не было: дома ведь в избытке не только полынь и анютины глазки, но и более редкие ингредиенты, необходимые тете для работы. Если бы не внезапное предложение тети, то она бы и не вспомнила об этом некогда так любимом ею месте. До рынка они добираются, толком не обмениваясь и несколькими фразами. Алёна все пытается понять, что чувствует от внезапного звонка Леты, а Марта вроде и хочет с ней заговорить, но стоит им встретиться взглядами, как она всякий раз отрицательно мотает головой, мол, нет, ничего не хотела, все в порядке. Лишь заметив нового хозяина лавки, Алёна подает голос. — А куда делась наша старая знакомая? Иссушенный старик с желтыми зубами зыркает на нее неприветливо и оборачивается быстрее, чем Марта, к которой вообще-то и обращен вопрос, успевает что-то ответить. Взгляд у него неприятный, а глаза до того мутные, что кажутся протезами. — Те-й какая разница? — спрашивает он грубо, и Алёна как-то сразу же тушуется. — Из любопытства спросила, не подумала, — одергивает ее тетя и за свою спину задвигает. — Мне бы пополнить кое-какие запасы, милейший… Пользуясь тем, что Марта заговаривает старику зубы, Алёна проскальзывает в глубь лавки. Все здесь напоминает о тех днях, когда она поступила в школу и предвкушала свою новую, непохожую ни на что прежде жизнь. Стеллажи и банки на них стоят ровно так же, как сохранилось у нее в памяти. Даже перевязанные бечёвкой травы висят точно так же, как и у доброй Прасковьи. Алёна взгляд скашивает на тощего старика, собирающего своими костлявыми пальцами что-то в крафтовые пакеты и ловит себя на том, что есть в нем нечто ужасно неприятное. Даже отталкивающее. И нет, дело не в бородавке на подбородке (хотя и в ней приятного мало, особенно в жестком черном волосе, торчащем прямо из ее середины). Он подает голос, и она непроизвольно вздрагивает. — Не трожь там ничё-й! — Я просто смотрю, — и хочется себя же ударить за такой жалкий, почти извиняющийся тон. Была бы здесь Димка, она бы точно сказала, что он не имеет никакого права так с ней говорить. Куда ему, прихрамывающему деду, до молодой ведьмы, раскрывающей все свои природные способности. Будто прочитав ее мысли, Марта взглядом просит ее подойти. Тетя в отличие от Димки точно спорить и пререкаться не станет, ведь не для того Верховный совет годами старается уравнять мужчин и женщин в вопросах ведьмовства, чтобы уличные грубияны попирали все установленные ими правила. — И два снопа полыни еще, — произносит Марта, когда Алёна подходит к ней и останавливается, несколько неловко засунув руки в карманы куртки. — Тебе что-нибудь нужно? — Чертополох закончился. Старик принимается ворчать, но Алёна не слушает, пока он подтаскивает небольшую ступеньку-лесенку и лезет на верхнюю полку. Ее внимание привлекают две женщины средних лет, шумно разговаривающие о своих мужьях и детях. Они заходят в лавку так громко, что удивительно, как старик и на них не прикрикивает. Но он, кажется, чуть ли не сам взбирается на полку, на которой предположительно должен находиться чертополох, а женщины все продолжают копаться в небольших пакетиках с перцем, розмарином и приправами, что выдает в них людей. Алёна наблюдает за ними и уже собирается отойти в сторону, чтобы пропустить их вглубь лавки — туда, где помимо трав и специй лежат лапки летучих мышей, мука из костей птиц и прочие малоприятные ингредиенты для всевозможных отваров, — но они встают аккурат за ней с тетей, будто за ее спиной не продолжение лавки, а глухая стена. — Алён, отойди в сторонку, не мешайся дамам, — ласково обращается к ней Марта, когда одна из женщин фыркает и принимается рассуждать о современной молодежи. — Вот-вот, тут и без того тесно! — подхватывает другая. И Алёна, словно желая убедиться в собственных догадках, оборачивается, рассматривает дальние стеллажи. Нет, женщины точно их не видят. Вот они — под самым носом; но смертные оказываются слишком увлечены своими проблемами, чтобы обратить внимание на то, что существует рядом с ними. Старик с кряхтением спускается по лесенке и кладет тонкий стоп чертополоха рядом с другими травами и пакетами. — Ещё чё-й то или все? — Все, — как-то растерянно отзывается Алёна. Женщины остаются расспрашивать старика о приправах и слишком громко рассуждать о лучшем рецепте жареной картошки, когда они с тетей покидают лавку и выходят на улицу. — Ты не знаешь, что случилось с Прасковьей? — Заболела, наверное, — равнодушно отзывается Марта. — Попросила родственника подменить ее или отправилась куда-нибудь за новой поставкой. — Мало этот дед похож на ее родственника. — Алёна, — с укором замечает Марта, и Алёна цепляет тетю под руку. — Не скажу, что он приятнее в общении, но мы не выбираем, кто будет разбираться в травах, а кто нет. На языке тети это все равно что: надо быть терпимее, разве не этому тебя в школе учат? — Все равно он мне не нравится, — продолжает Алёна. И добавляет, поймав взгляд Марты: — И не потому, что он мужчина. У него взгляд такой… Недобрый, что ли. Аж мурашки по спине. Вот от Прасковьи такого впечатления не было. — Уж так ли тебя беспокоит торговка травами? Алёна хмыкает. Конечно, не в Прасковье дело. Дело даже совершенно не в ней, но на непродолжительное время она так сосредоточилась на этом зловредном старике, попирающем ее приятные подростковые воспоминания о лавке, что почти забыла истинную причину своего мрачного настроения. — Я переживаю из-за Леты, — честно признается она, пока они неторопливо передвигаются между рядами, направляясь в сторону выхода с рынка. — Мне никак не дают покоя мысли о том, что она совсем не случайно оказалась у школьных ворот. Еще и этот ботинок… Она цокает языком и замолкает, устремив взгляд куда-то себе под ноги. — Да уж, — тянет Марта. — Ситуация и правда запутанная. Между ними повисает непродолжительная пауза, и она продолжает, не дождавшись никакой реакции от Алёны: — А знаешь, я бы на твоем месте не торопилась с выводами. Все же вы сами не знаете, что видели. Да и потом, глупо обвинять кого-то, не имея даже должных оснований. Алёна хмурится, но не спорит. Вместо этого уточняет: — Думаешь, мы могли что-то не так понять? — Думаю, что если тебя и правда это так сильно беспокоит, то стоит поговорить с самой Летой, а не делать поспешные выводы, о которых потом придется жалеть. Марта улыбается ободряюще, чуть щекой прижимается к плечу Алёны и звучит совсем счастливо, когда вдруг говорит: — Как же я рада, что ты поехала сегодня со мной. Нам надо чаще выбираться в лавку вместе. Совсем как в старые времена, да? Короткая и несколько нервная улыбка сама появляется на лице. Алёна кивает, соглашаясь, и толком не слушает историю о том, как здорово было раньше постоянно ходить сюда вместе, как им нужно чаще проводить время вдвоем, а не только сидеть дома за чашкой чая или ужином. Вместо этого она цепляется за мысль про старые времена, и та непроизвольно самостоятельно раскручивается. Отделаться от тети в квартире получается даже быстрее, чем Алёна надеялась, потому что едва они успевают разуться, как приходит какая-то очень нервная девушка, немногим старше самой Алёны, и что-то начинает судорожно тараторить про сглаз, неудачу и черных кошек. Марта принимается успокаивать гостью, явившуюся на полчаса раньше оговоренного времени, приглашает ее пройти на кухню и тихо произносит: — Извини, мы попозже еще поболтаем, ладно? — Конечно-конечно, — соглашается Алёна и ждет, когда дверь на кухню закроется. На всякий случай задерживается в коридоре еще ненадолго, отсчитывает про себя секунд пятнадцать, а потом устремляется в комнату Марты и предусмотрительно оставляет дверь открытой. Если кто и поможет ей разобраться с трансами, то это никак не какой-то знакомый тети. Такие вещи просто так не проявляются, если ни у кого в роду не было склонностей. Коробка с альбомами и разрозненными фотографиями родителей находится на самой верхней полке платяного шкафа, и Алёна без особого труда вытаскивает ее, надеясь, что Марта пробудет со своей клиенткой достаточно долго, чтобы не пришлось посвящать ее в свои планы. Говорить о родителях с ней не хочется, особенно потому, что она снова начнет переживать и предложит помощь, смотря на нее то ли с сочувствием, то ли с жалостью. Так, будто она бедная травмированная девочка, а не взрослая девушка, готовая принимать самостоятельные решения и отпускать гложущих ее призраков прошлого. В коробке находятся фотографии со свадьбы родителей, фотографии ее маленькой — совсем еще грудной и несколько нелепой. Тут же ленточки, которые мама вплетала ей в косички на первое сентября в начальной школе. И Алёна перерывает всю коробку, даже залезает еще раз на самую верхнюю полку шкафа, рассчитывая, что пропустила еще одну коробку или не заметила что-нибудь выпавшее, но ничего папиного найти так и не удается. Неужели Марта отдала все его вещи его племяннице? Быть такого не может. Должно же было остаться хоть что-нибудь: портсигар, платок, любая памятная вещица, которую можно было бы держать как напоминание. Напоминание о том, что Алёна не сирота и никогда ей не была. Только на верхней полке больше ничего нет, и ей приходится смириться. Алёна садится на пол, поджимает под себя ноги и взгляд цепляется за верхнюю фотографию, сделанную в ЗАГСе. Рука непроизвольно тянется к фотографии, и Алёна подносит ее ближе к лицу, рассматривая счастливые лица родителей. Мама, в белом платье с фатой, глядит на папу с таким неподдельным счастьем, он улыбается ей, надевая на ее палец кольцо, солидный и статный в своем строгом костюме, и гнетущая тоска давит на грудь так сильно, что даже слез нет. — Ты бы подсказал, если бы был рядом, — себе под нос шепчет Алёна. — Вы бы оба знали, что мне делать. Она закрывает коробку, убирает ее на место и закрывает за собой дверь в комнату Марты. Лишь фотографию родителей решает забрать с собой, потому что в памяти нет эпизодов, где они были бы настолько счастливы, как здесь.