Зеркала-озера

Вечером в среду Димка сообщает, что уезжает куда-то с бабушкой на ближайшую неделю, причем, трижды подчеркивает, что это никак не связано с происходящим в школе, что вызывает некоторое странное беспокойство, конечно, но Алёна изо всех сил старается на этом не зацикливаться. Ей все равно нужно сосредоточиться на учебе, а в отсутствие лучшей подруги это будет намного проще сделать: никто не станет отвлекать на занятиях, а перерывы можно спокойно посвятить выполнению домашних заданий. Лету Алёна не то чтобы избегает, та просто не попадается ей на глаза (но было бы странно, если бы попалась, потому что Алёна все перерывы сидит в кабинетах, листая учебники и не отрывая носа от конспектов). Оно, пожалуй, и к лучшему. Что-то внутри никак не хочет признавать необходимость разговора. Потому, наверное, когда она в один из длинных получасовых перерывов сидит на подоконнике, перечитывая собственные записи, а Лета внезапно возникает прямо у нее перед носом, Алёна непроизвольно дергается. — А, это всего лишь ты. — А ты кого ждала? Лешего? — посмеивается Лета и встает рядом, прислонившись спиной к окну. — Ты мне не отвечаешь, и я решила пойти на отчаянные меры — выяснила, где у тебя следующее занятие. Она улыбается криво — всего одним уголком губ, — но тяжело не признать, что даже так она выглядит весьма очаровательно, просто донельзя. Хотелось бы, чтобы во рту не пересыхало от одного взгляда на нее; но Димка, кажется права, потому что как иначе объяснить эти странные чувства, которые возникают всякий раз, стоит Лете оказаться рядом. — Что читаешь? — спрашивает та, пока Алёна неприлично долго ее разглядывает, и заглядывает ей в тетрадь. — Могу тебе отдать прошлогодние ответы на тесты, кстати. Если найду, конечно, у меня дома настоящий бардак из книжек и записей. Только теперь Алёна понимает, что даже банальное «привет» ей так и не сказала. Все смотрела и смотрела, но Лету это, кажется, совершенно не смущает. — Ты как? Уже лучше себя чувствуешь? — Я? — точно, она же болела. — Да, вполне. Решила серьезно взяться за учебу вот. — Молодец какая, — хвалит ее Лета, улыбаясь чуть шире. Чертовы глаза, чертова девушка. Что она с ней делает? Алёна прочищает горло и старается улыбнуться в ответ. — Прости, что не отвечала на твои сообщения. Я… Наверное, не видела… — с длинными паузами произносит и лезет в карман за телефоном, чтобы увидеть с десяток непрочитанных. Ого, Лета и правда ей писала. На самом деле весь день писала. — Прости, — еще раз зачем-то повторяет Алёна поднимая на нее взгляд. — Не извиняйся, — Лета шутливо толкает ее плечом в плечо. — Ты же не специально. Я и не думала, что ты пытаешься играть со мной в «горячо-холодно». А ты, думает Алёна. Ты во что пытаешься играть? Но вместо того, чтобы озвучить эти мысли, она вдруг предлагает: — Может, нам стоит сходить куда-нибудь на выходных? В кафе, например, или еще куда-нибудь. Лета расплывается в улыбке, и на мгновение почти удается поверить, что нет ни школы, ни пропавшей первокурсницы, ни странных подозрений — ничего, кроме этой улыбки. — С удовольствием. Мы можем… — начинает она, но тут перед ними возникает Игорь (Алёна разве что не вздрагивает; неужели так сильно сосредоточила внимание на девушке рядом, что забыла об окружающих людях?) и бесцеремонно встревает в разговор. — Мне долго еще тебя ждать? — Я же просила дать мне пару минут. И эта внезапная перемена в ее голосе, эта разница между тем, как она говорит с ней, и брошенной фразой Игорю, настолько поражают, что на лице у Алёны отчетливо выражается удивление. — Твои пара минут закончились, — хмыкает он, сосредотачивая взгляд на Лете. Каким-то образом ему удается полностью игнорировать присутствие еще одного человека, находящегося совсем близко. — Или хочешь снова заявиться на десять минут после начала? Он поддевает ее будто бы беззлобно, но на его лице нет и намека на улыбку, которая должна превратить все в шутку. Лета закатывает глаза и отмахивается от него, как от назойливой мухи. — Иди, я догоню. Игорь вместо ответа фыркает, но больше не спорит. — Странный он какой-то, — замечает Алёна, как только он отходит на достаточное расстояние. — Друзья детства всегда немного странные, — парирует Лета, смотря Игорю вслед. — Иногда я думаю, что мы бы перестали общаться, не живи я у него дома. — Вы живете вместе? — Мы много чего делаем вместе. Он почти заменил мне семью, — и тут она поворачивается с той же широкой улыбкой, которая была у нее на лице до вторжения Игоря, и продолжает совсем другим тоном: — Ты выберешь место или мне выбрать? — Нам не обязательно встречаться в моем городе, ты же знаешь? — уточняет Алёна, и уголки ее губ непроизвольно ползут вверх. — Не обязательно, — соглашается Лета. — Но я все равно живу не очень далеко. Поэтому выбор места за тобой. А потом она делает то, чего Алёна никак не ожидает. Она говорит: — Ладно, не буду заставлять Игоря ждать. Он взбесится, если мы снова опоздаем. И целует Алёну в щеку. Мягко, осторожно. Но так, что по коже разливается тепло, и Алёна непроизвольно тянет пальцы к месту поцелуя, а Лета уже уходит. Оборачивается, чтобы помахать, и совершенно тупое чувство счастья затапливает с головой, унося из школьного коридора. Место поцелуя все еще хранит прикосновение ее губ, и Алёна отводит ладонь в сторону, тупо глядит на свои пальцы, все еще не веря, что девушка, которая ей так сильно нравится, девушка, которую она так неловко поцеловала, тоже к ней неравнодушна. Одно это заставляет все внутри трепетать от сладкого, кружащего голову чувства, которое все еще страшно называть влюбленностью. Нужно просто дать себе шанс, дать шанс им. Не портить все глупыми подозрениями и недомолвками. Теперь Алёна понимает это отчетливо: им нужно поговорить, она задаст все беспокоящие ее вопросы, а Лета на них ответит. Так ведь и поступают нормальные люди, правильно? Они разговаривают, они позволяют себе влюбляться и доверяют — или хотя бы пытаются доверять — новому человеку в своей жизни. Правда в том, что ей безумно хочется почувствовать себя любимой. И сейчас она ощущает эту потребность как никогда сильно. Остаток дня она проводит больше в своих мыслях, чем в учебе. За это бы стоит испытывать вину, но в голове нет ничего, кроме топящего ее счастья. Алёна несколько раз даже порывается написать Лете, но всякий раз одергивает себя. Не стоит быть излишне навязчивой, думает она. Все испортить можно не только отсутствием доверия, но и липкой приставучестью, которая мало кому приятна. И все же из приятных мыслей о Лете вырывает давно знакомое лицо. — А, Выстрякова, это ты, — небрежно бросает ей Волкодав, куда-то спешащая мимо как раз в тот момент, когда Алёна выходит из кабинета после последнего занятия на сегодня. — Мне тебя сегодня ждать? Судя по ощущениям, ее окатывает ледяной водой с головы до ног. Легкости и безмятежности как не бывало. — Точно, сегодня же пятница… — задумчиво тянет Алёна. — Так ты придешь или нет? — нетерпеливо уточняет Волкодав, смотря на нее из-под бровей. — Да, конечно, — тут же спохватывается Алёна, несколько неловко поправляя лямку сумки на плече. — Я же обещала, что не стану пропускать наши встречи. Кажется, в ответ психологиня хмыкает, но звук до того тихий и короткий, что уже через мгновение Алёна сомневается, действительно ли его слышала или ей показалось. — Тогда начнем минут на двадцать позже, чем в прошлый раз. У меня есть неотложное дело. — Конечно, — лепечет Алёна, но ее слова остаются сказанными, видимо, для самой себя, потому что Волкодав уходит, громко стуча каблуками и совершенно не заботясь о том, какую реакцию может получить. Алёна тяжело выдыхает и задирает голову, смотря в потолок. — Вот дура, — злобно цедит себе под нос, а потом вливается в число спешащих куда-то будущих ведьм и ведьмаров. Еще бы не дура. Так лепетать перед Волкодав, будто боится ее и ни за что не станет с ней спорить. Чувство собственной ничтожности давит так сильно, что треснуть бы саму себя, но Алёна старается подавить его в себе. Доходит до кабинета психологини и из чистого любопытства решает выглянуть из окна, выходящего во внутренний двор школы. Что-то подсказывает, что на самом деле нет у той никаких важных дел: покурить решила или выпить кофе с директрисой, а сама строит из себя важную шишку. И правда — Алёна замечает стоящую за углом Волкодав, с удовольствием смакующую сигарету и точно не выглядящую так, как положено выглядеть кому-то с очень важными и срочными делами. Удовлетворение от собственной правоты не приходит, как и злость никуда не испаряется. Алёна отворачивается от окна и решает подождать прямо здесь. Хоть двадцать минут, хоть полчаса. Это ведь ей нужно, а не Волкодав. Это она хочет разобраться в каше из чувств, мешающих ей жить. И дело не в психологине; дело в ней — в девочке, которая так сильно не хотела оставаться без родителей, что не смогла принять их уход из собственной жизни. Признаться самой себе оказывается непросто. А еще почему-то обидно до слез, и Алёна стискивает зубы, чтобы не разрыдаться прямо здесь — в пустеющем коридоре перед кабинетом женщины, ненавидящей всех в этой школе. Ее не заботит, что подумают другие. Не заботит даже то, что может подумать о ней Волкодав. Страшнее всего, оказывается, принять тот факт, что она все еще безумно любит маму, а не злится на нее, как привыкла считать за последние годы. До возвращения Волкодав Алёна успевает тихо выплакать те немногие слезы, что скопились за последнее время. Успевает взять себя в руки и вытереть влагу с лица так, что ничего не выдает в ней ту слабость, которая сидит глубоко внутри и никак не хочет уходить. Может, Алёне и не нужно, чтобы эта слабость ушла. Может, Алёне нужно всего лишь понять, что эта слабость делает ее живой. Она не смотрит на время и намеренно решает не засекать, как долго сидит одна в опустевшем коридоре. На этаже тихо, никаких шагов или звучащих вдалеке голосов. Вечер пятницы любая в этой школе предпочтет провести как можно дальше от кабинета Волкодав. И все же Алёна здесь. Сидит, ждет чего-то. Не просто появления женщины с тяжелым взглядом и непростым характером, а какой-то новой страницы в книге собственной жизни. Следующей главы, именуемой исцелением или хотя бы принятием. Для начала. Наконец со стороны лестницы раздается гулкий цокот каблуков — раз, два, раз, два, — и нет никаких сомнений в том, кто именно приближается к кабинету. — Признаться, не думала, что ты дождешься, — произносит Волкодав, вставляя ключ в замок. На ее темном пальто виднеются капли воды, но их так мало, что вряд ли дождь на улице был сильным, пока она там находилась. — Ты меня поражаешь все больше. Она распахивает дверь перед Алёной и не заходит первая. Наверное, это какой-то психологический тест или трюк, но думать об этом не хочется, поэтому Алёна молча кивает в знак благодарности и заходит в кабинет первая. Никакого разговора о погоде или об учебе не следует. Волкодав снимает пальто и переобувается, а Алёна оставляет сумку на полку и усаживается в кресло. Помещение не кажется таким уж враждебным, как в прошлые визиты. И все же здесь не хватает чего-то личного. Каких-нибудь фотографий семьи в рамках, плюшевой игрушки или какой-то мелочи, подаренной любимым человеком — чего-то такого, что могло бы рассказать хоть немного об обитательнице этого кабинета как о человеке, а не как о суровой профессионалке своего дела. Может, именно поэтому никакого уюта здесь и не ощущается. Волкодав занимает свое место за рабочим столом, раскрывает ежедневник и берет ручку — одну из абсолютно одинаковых в стаканчике. Ее цепкий взгляд впивается в Алёну, отчего инстинктивно хочется отвернуться. — О чем бы ты хотела поговорить сегодня? Если бы у Волкодав были когти, она бы вцепилась ими прямо в мозг. Но когтей у нее нет точно так же, как нет и каких-либо способностей к ведьмовству (этот факт звучит в мыслях голосом Димки почему-то), и Алёна напоминает себе, что серьезность, присущая сидящей напротив женщине, не делает ее врагом. В это было бы проще поверить, умей та улыбаться; только никакой улыбкой и не пахнет, выражение лица Волкодав все такое же сосредоточенно-напыщенное. Алёна зажимает ладони между коленями и с трудом находит нужные слова. — О маме. И после непродолжительной паузы добавляет: — Правда в том, что я ужасно на нее злюсь.