Любит не любит, или сомнения о ценном

Шэнь Цзю не помнил, как все это началось. Его чувства. Сначала он просто хотел. Близость — телесная, душевная — опьяняла его, словно дурман, и его тянуло к Шэнь Юаню словно неведомой силой. Он помнил, как начал фантазировать о нем в темноте ночи, и как давил зародыши неловкости на следующий день, когда приходило время глядеть близнецу в глаза. Шэнь Цзю не из тех, кто чувствует неловкость за естественные нужды тела. Раньше он не знал тепла от общения с кем-то, так что, стоило в его жизни появиться тому, кто заставлял его улыбаться — язвительно усмехаться, никаких улыбок! — так часто, и все его нутро потянулось, как цветок к солнцу. Но то было лишь сначала. Все это оставалось поверхностным, неглубоким, оканчивалось, стоило ему завершить и утереться, и он почти забывал об этом поутру, и только в моменты жгучих споров эта тяга просыпалась вновь. И потому он не мог понять: было ли чувство существенным? Нужно ли что-то с ним делать? Задавить, пока оно не задавило его, или дать взрасти, оберечь, покуда оно не окрепнет в могучее дерево, что защитит от ненастий. Второе положение слишком наивно, впрочем. Но Шэнь Цзю стал слишком наивным. Нужно сказать: тяга, жар и желание были лишь в начале. Были семенем, если позволите столь абсурдную аналогию. Оно было, и в то же время было где-то далеко. Легко забыть, если не вспоминать. Но время шло, их общение текло. Шэнь Цзю хотелось лишь отодрать тело, надругаться, облизать, залюбить, как хотите. Сделать хорошо, смять, расплавить, увидеть блаженную улыбку человека, что потерялся в неге. Все, что можно было сделать с телом, он хотел. Ну, понимаете? Дело было в плотском. В желании слиться. Сделать тепло и просто быть рядом Шэнь Цзю не особенно хотелось. Ему нравились их жаркие обсуждения, их споры, нравилось ставить Шэнь Юаня в неловкое положение. Он временами был таким нелепым. А временами слишком крутым (словечко Шэнь Юаня), и тогда в Шэнь Цзю неразумно поднимала голову зависть. Обида, словно этот человек не имел права идти по жизни без него, не посвящая в детали. Но он шел, и не особенно посвящал. В то, что Шэнь Цзю не касалось. А потом вдруг. Настал день когда ему захотелось его поцеловать. Ну, просто так. Ничего больше. Шэнь Юань как обычно что-то болтал, а он как обычно слушал, и. Вдруг захотелось обнять. Просто обнять, поцеловать без страсти, неглубоко, а потом просто остаться сидеть рядом. Значило ли это что-то большее? Он не знал. Все еще боялся думать. Все еще думал иногда. Ему глупо и наивно хотелось любви, но разве то было не чтобы забыть его ужасное прошлое? Разве его желание не истлеет, стоит только получить? Настоящее ли то, что он чувствует? Само собой взросшее, или ему по глупости захотелось любить, так что он просто нашел, кого? Решил как по считалочке, выбрал наилучший вариант из возможных. А, может, он не падает в это без оглядки, держит стену, просто потому что знает, что это не взаимно? Шэнь Юань ведь, ну. Имеет другие предпочтения. Ему нравятся девицы, что щебечут милыми голосками, ему нравятся пышные формы. Шэнь Цзю все равно премерзкий. Грязный бывший раб, костлявый мальчишка с членом между ног вместо пышных грудей. В темноте ночи за закрытыми веками он тешил себя выдумками, хоть не было и шанса, что к нему чувствовали то же. То, о чем он фантазировал имело свойство не сбываться. Так что Шэнь Цзю был уверен, что его ничего не ждет. Может, поэтому не падал глубже? Но, боги, как много он фантазировал! Каждый день и каждую ночь, так часто, что разум терял чувствительность к фантазиям. Может, тем он просто избегал своей нелицеглядной реальности, но он мечтал. Как встанет перед Шэнь Юанем, твердый и уверенный, пока тот будет елозить, краснеть и отшучиваться. Или, может, он затихнет? Встанет истуканом, пока Шэнь Цзю будет делать все, что хочет. Он начнет медленно, потому что самому будет волнительно. Попробовать чужие губы на вкус — что-то, чего он никогда не делал. Первобытное знание, инстинкт бы его вел, но он не заменил бы знание собственное. А вдруг не понравится? Вдруг он все придумал, все те чувства и желания. Стоя перед зеркалом, воображая на месте своего отражения его, он закрывал глаза и прислонялся губами к холодному и скользкому стеклу. …Какой же он жалкий. Стекло не ощущалось как человек, не ощущалось вообще никак, только морозило губы холодом, напоминая, что идет зима. Воздух его пустой хижины был стылым и студеным, глух, словно здесь давно никто не жил. …Одиноко. Он положил руку на талию Шэнь Юаня из зеркала — подушечки пальцев кольнуло холодом. Какой абсурд. Зайди сейчас сюда Шэнь Юань… Зайди сейчас сюда Шэнь Юань, он намел бы кучу снега в хижину. Шэнь Цинцю бы принялся ворчать, и может они бы поругались, но это не страшно. Шэнь Юаня никогда не задевала его ругань, к счастью или нет. Он бы спросил, что Шэнь Цинцю тут делал, и тот бы соврал, что заметил на зеркале несовершенство. Шэнь Юань бы поверил. Он поверил бы во что угодно, лишь бы не видеть правды. Лишь бы не думать, что его обретенный брат-близнец хочет оттрахать его совсем не по-братски. …И снова по кругу, потому что: точно ли хочет? Будь его мысли изложены в книге, одной из тех что читает Шэнь Юань, и любой читатель бы закатил глаза со словами: «Ну сколько можно ломать комедию! Пойди и признайся уже, ты же его любишь!» …Голос, что при этом звучал в голове Шэнь Цинцю, подозрительно походил на шэнь юаневый. Но жизнь — не дерьмовая книжонка! Дурацкие чувства в жизни могут значить разное, а действиям обыкновенно свойственно иметь последствия. Как больно он сделает, если окажется, что все-таки он все выдумал, к примеру? Если поцелует, и ничего не почувствует, кроме теплоты чужих слюней на своих губах? Если прижмется и поймет, что прижиматься хочет лишь по-братски крепко, но без тени страсти? Если откроет Шэнь Юаню непостижимую для него романтичность своих чувств, и осознает, что соврал? …Вот же чушь какая. Влюбленные из книжек обыкновенно знают, что влюблены, а значит… Раз Шэнь Цинцю не знает, то и не влюблен? Не важно. Все это в конце концов не важно. Он знает, знает, что Шэнь Юань не испытывает даже тени тех сомнений, что терзают Шэнь Цинцю. Он видел это в разнице, с какой они относились друг к другу. Как Шэнь Цинцю тянуло знать о Шэнь Юане больше, и как он собирал каждую мелочь в мысленную книгу: какой он больше любит чай, когда встает, с кем дружил в детстве, какой материал предпочитает для ханьфу и насколько теплой он любит есть еду... а вот сам Шэнь Юань никогда ничего не спрашивал: ни про детство Шэнь Цзю, ни про то, какие книги он предпочитает, ни какой любит чай. Как Шэнь Цинцю готовится к их встречам часами, и как Шэнь Юань приходит такой же растрепанный, как если только что встал с кровати. Как Шэнь Цзю не сводит с него цепкого взгляда, и как Шэнь Юань едва ли посмотрит ему в глаза дважды за прогулку. …Иногда казалось, что Шэнь Юань все понимал, все знал с самого начала, чувствовал… И считал Шэнь Цинцю идиотом, еще одним воздыхателем в копилку к зверью Ло Бинхэ и Лю Цинге и тому демоническому змею-перевертышу — как бы его там ни звали. Казалось, Шэнь Юань чувствовал, и такими мелочами пытался дать понять… Шэнь Цинцю понимал. Проще от этого не становилось. Но были же моменты, да? Их общие моменты, когда только они, и никаких… помех. Глубокие беседы и чаепития в приятной тишине, вылазки на охоту, когда они понимали друг друга с полуслова… И все эти шуточки Шэнь Юаня, его бесстыдства!.. Зеркало под пальцами Шэнь Цинцю давно согрелось, а Шэнь Юань из отражения самую малость раскраснелся. На стекле осталось жирное пятно от его лба, и пятна от губ и пальцев. Последний раз он провел костяшками по скуле Шэнь Юаня. И сделал шаг назад. Надоело. Осточертело, задрало, остопиздело, потому что воображать, все время воображать слишком сложно. Их танцы на краю обрыва — шаг вперед и два назад — слишком сложно. То, что Шэнь Юань, бестолковый дурень, уходил, ускользал, когда еще шаг, еще слово — и они сорвутся вниз — сложно. Был ли у него шанс? Решить для себя всю эту головную боль: будь то изгнать ее из своей гнилой душонки или сделаться счастливым взаимно влюбленным придурком… хоть самый маленький шанс? Шэнь Цзю не знал. Он не знал. Из зеркала на него смотрело его отражение.