***
В тот день пятнадцать лет назад Кирей волновался, как и подобает настоящему отцу. Он ждал с замиранием сердца, он боялся и молил Бога о милости. Всё должно было решиться в считанные часы. В тот день пятнадцать лет назад Кирей волновался, но волновался он не за жену, которая могла не пережить роды, и не за дочь, которая могла появиться на свет болезненной и слабой. Он волновался за себя. Рождение ребёнка было его последней надеждой на спасение, последней проверкой на человечность. Если его сердце не дрогнет, если губ не коснётся улыбка и глаза не наполнятся слезами — всё пропало. Все его усилия, все его поиски окажутся тщетными. Кирей не мог испытывать здоровые интерес и удовольствие, не мог испытывать счастье и любовь, но прекрасно ощущал всё остальное. Сколько раз он сокрушался своей незавидной судьбой, своей чудовищной сущностью? Сколько раз гневался на несправедливый мир, сколько завидовал другим, сколько презирал себя — и не счесть. Он балансировал на грани отчаяния, наблюдая раз за разом, как его надежда стать нормальным человеком обращается в пепел. Больное сердце, больной разум, больное создание. Он сопротивлялся своей извращённой природе, как мог. Он всего лишь просил о спасении, он посвятил свою жизнь Господу, уповая на спасение, на чудо, способное изменить его. И ему становилось по-настоящему страшно от мысли, что на свет родится его ребёнок, а он вновь не почувствует ничего. Поэтому Котомине убеждал себя, буквально внушал себе, что он сможет, полюбит, наконец-то познает настоящую жизнь, о которой твердят все вокруг. Его ребёнок будет прекрасным, и Кирей сможет увидеть его красоту. Его ребёнок станет сокровищем, и Кирей будет дорожить им больше всего на свете. Потому что другого выхода у него нет. Потому что иначе он не имеет права на существование. Как только подошло время, Кирей вбежал в покои, истерзанный сомнениями. Он увидел белую комнату, белый свет, белую как снег девочку на руках Клаудии. Малышка открыла глаза, протянула свои крохотные ручки навстречу ему и громко заплакала. Его супруга тоже заплакала: от радости, от умиления. И Кирей с изумлением понял: да вот же оно, он чувствует что-то! Ему стало так хорошо и спокойно. Он наконец-то смог вздохнуть с облегчением. Но, увы, он не чувствовал счастья. Клаудия и Ризей были очарованы девочкой. Часами говорили, сколь она прекрасна и невинна, сколь похожа на ангела, и Кирей соглашался с охотой и без сомнений, потому что и сам считал так. Он сделал всё, что было в его силах, чтобы считать так. Он смог обмануть самого себя. Кажется, весь тот день он провёл вместе с ними тремя. Не отходил от постели жены ни на шаг. Наблюдал за мирным сном, за капризами крохи, как околдованный. И, хоть его эмоции угасали с каждым днём, Кирей был уверен, что смог полюбить девочку, названную Карен. Пусть по-своему, пусть совсем не так, как отец должен любить дочь, но хотя бы как то единственное прекрасное, что смог создать за свою жизнь. Для него уже это можно было считать прогрессом. Но страшная правда вскоре всплыла наружу. Как того боялась Клаудия, их дочь унаследовала её недуг. Женщина проливала слёзы несколько дней, не в силах смириться с жестокой истиной, она пеклась о Карен больше всего на свете и винила себя в произошедшем. Она была постоянно встревожена, изведена волнением, и её состояние стремительно ухудшалось. А Кирей наблюдал за ними, будто зритель в концертном зале, и чувствовал гнилую радость от того, что двое самых близких ему людей страдают. Всё-таки он был безнадёжен. Уродлив, тошнотворен в своей безжалостности. Даже любовь к своему дитя не спасла его чёрную душу, и тогда Котомине понял: уже ничто не поможет. Ни мольбы, ни проклятья, ни истязания. И Бог ему не поможет. У него оставался лишь один выход, и Кирей как никогда прежде готов был расплатиться за всё. Он рассказал о своих намерениях Клаудии. Признался, что так и не смог её полюбить. Что своими порочными мыслями осквернил само понятие семьи, и потому должен исчезнуть. Но даже будучи на грани смерти, даже зная о его непростительных помыслах, Клаудия была ласкова, чутка и самоотверженна. Она задумала убедить мужа в том, что он рано поставил на себе крест. Она верила: Кирей не так ужасен, как думает, и достоин жизни. И ради того, чтобы доказать ему это, она принесла в жертву себя. В предсмертной агонии Клаудии видела слёзы на его лице. Она смогла уйти спокойно, обрадованная тем, что была права. Но и её жертва оказалась бессмысленной. Она не принесла Котомине ничего, кроме чувства упущенной возможности, кроме разъедающей сердце тоски оттого, что он не прикончил супругу собственными руками. Кирей был монстром. Он так и не сумел изменить эту суровую истину, сколько бы ни пытался. Сколько бы ни обманывал себя, что у него есть шанс и есть предназначение. Он считал, будь иначе, он не родился бы на земле Господней. Но, видимо, он был просто ошибкой. После смерти жены Кирей утвердился в своих намерениях. Совесть и разум кричали ему, что он должен сделать это. Это будет самым правильным, самым лучшим решением. Не только для него, но и для людей, что должны были быть ему дороги. Его остановил отец. Ризей, кажется, был напуган его состоянием до смерти. Он никогда в жизни не видел сына таким. Он никогда не подозревал, что творится у него на душе, не подозревал о страшном ментальном недуге, что разрушал того изнутри, и Кирей так и не открыл ему правды. Привыкший оправдывать ожидания набожного родителя, он сильно стыдился себя настоящего и не нашёл в себе сил рассказать. Ризей логично решил, что дело было в смерти жены. Он очень долго говорил с сыном о произошедшем. Убеждал без устали, что даже теперь он не должен опускать руки, потому что у Кирея есть причины жить дальше. И главная причина — это Карен. Как бы ни было тяжело, он должен справиться с утратой ради неё. Он — её единственная опора, её единственная защита. Своим примером он должен показать ей, что даже горе от утраты дорогого человека можно преодолеть. И Кирей поверил отцу. Он действительно дорожил дочерью больше всего на свете. Несмотря на то, что этого было и близко недостаточно, чтобы зваться любовью. Карен была замечательной девочкой. Она стала первым лучиком света в его жизни. Само её существование доказывало, что в Кирее есть нечто крохотное хорошее. Котомине решил жить дальше, но так и не решился воспитывать Карен. Он хорошо знал себя и считал, что будет лучше держаться подальше, иначе рано или поздно он станет причиной её страданий. Ведь он совсем не изменился. Его лишь обрадует её боль. Кирей не мог этого допустить. Больше никогда не мог. Многими годами позже он понял, что это было лишь оправданием бегства. Он бежал от воспоминаний, бежал от ответственности. Он не хотел быть с семьёй, потому что она не принесла ему счастья и не дала ему ответа на извечный вопрос. Он оставил Карен, словно никогда и не был её отцом. Он позабыл её лицо.***
Здание кафедрального собора не отличалось особыми архитектурными изысками, не было монументальным и живописным. Составленное из серо-бежевых монолитных бетонных блоков, оно сливалось с окружающими домами, буквально утопая в заунывном обличие большого города. И лишь только высокий шпиль с колокольней говорил о возвышенности и значимости этого места, не позволяя ему окончательно потеряться. Кирей явился в кафедральный собор епархии ровно к полудню, как его и вызывали. Он провёл около получаса на встрече с епископом, обсуждая вопрос о переводе из Ассоциации Магов назад в Святую Церковь. Среди церковников он был на хорошем счету: служебные заслуги и репутация говорили сами за себя, но это его не спасло. Церкви очень не нравился статус опекуна, который Кирей получил после окончания Войны за Святой Грааль. Несмотря на перемирие с Ассоциацией и сотрудничество, такое положение вещей шло вразрез правилам. Не было ещё в истории случая, когда ребёнок из семьи магов становился подопечным священника. Столь близкая связь между членами разных организаций была недопустима, и это уже не говоря о том, что забота о ребёнке сказалась бы на работе. Кирею ясно дали понять, что, скорее всего, в переводе будет отказано. Епископ в своём отношении к магам был непреклонен, и никакие былые успехи Котомине не склоняли чашу весов в его пользу. Ему было предложено обратиться к главам других епархий, но перевод в одну из них означал был переезд в другой город, а то и в другую часть страны. То есть необходимость покинуть резиденцию Тосаки. Не то чтобы его это заботило. Его вообще не заботила судьба маленькой Рин. Он мог бы даже отказаться от опекунства. Но столь открытое пренебрежение к благородной семье магов не могло бы не вызвать вопросы и недовольство Ассоциации. Кирей не хотел привлекать к себе лишнее внимание и провоцировать конфликты. Его положение удручало. Котомине не сильно взлюбил магию, он попросту не смог проникнуться ею. Ему были чужды старомодные взгляды магов мир, их гордость и высокомерие, их правила и «положения ведения боя». Даже после всего содеянного в Войне учения религии казались ему ближе и роднее. Несмотря на то, что теперь его нельзя было назвать иначе как грешником. Наверное, магом нужно просто родиться. Кирей подумывал вернуться в отдел экзекуторов. Уж где, если не в их рядах, он мог бы дать разгуляться своей жестокости. Он мог бы легально наслаждаться чужими страданиями, потому что Святая Церковь не считала еретиков людьми, а вред им — преступлением. Но теперь всё это оставалось лишь фантазиями — ему придётся позаботиться о сокрытии своих будущих деяний. Прежде чем вернуться домой, Кирей собирался посетить ещё одно место. В соборе ему сообщили, что в Ассамблее Восьмого Таинства имеются для него известия, и он привычно-покорно, без особого энтузиазма побрёл к её ближайшему офису. Он с неудовольствием вспоминал о времени, когда работал там. Путешествия по миру и поиски святых реликвий не принесли ему радости, как, впрочем, и большая часть того, что он пробовал в жизни. Кирей присоединился к этому подразделению Церкви только ради отца и не желал пересекаться со своими старыми знакомыми. Впрочем, вероятность, что большинство из них сейчас скитаются по миру, была велика. Первым из осведомлённых, кого Кирей нашёл, был координатор. Он выглядел уставшим и весьма раздражённым, несмотря на раннее время суток. Он явно был загружен бумажной волокитой, и Кирею из вежливости стоило бы найти другое время расспросов. Но он не стал этого делать. — Добрый день. Я Котомине Кирей, в прошлом работал в Ассамблее Восьмого Таинства. — Добрый день, Котомине, — мужчина поднял на него взгляд, прищурившись, и тут же опустил его. — Да, я Вас помню. Вас перевели в Ассоциацию Магов три года назад. И, как я понимаю, Вы до сих пор числитесь там. В его тоне проскользнули нотки пренебрежения. — К сожалению. Далеко не всем была известна причина участия Кирея в Войне за Святой Грааль. Многие ключевые сотрудники Ассамблеи остались в неведении. Стоит ли говорить, сколько подозрений вызывало то, что Грааль счёл его «достойным», и то, что он на протяжении трёх лет якшался с волшебниками и обучался магии? В глазах некоторых служителей Церкви Кирей выглядел не иначе как предателем веры. Он не стал утруждать себя объяснениями. В это было очень мало смысла: он более не собирался работать с этими людьми. Даже если бы перевод в Святую Церковь оказался возможным, он предпочёл бы не возвращаться в Ассамблею Восьмого Таинства. — До нас дошли слухи о Котомине Ризее, — спохватился координатор. Он звучал довольно безучастно, словно говорил на автомате. — Он был прекрасным человеком. Мы выражаем Вам свои соболезнования. — Спасибо… Мне сказали, что для меня есть известия. — Ах да, — мужчина вздохнул раздражённо. — Мы должны сообщить, около трёх месяцев назад Вас искала юная девушка из отдела Экзорцизма. Она назвалась Карен Ортензией. Это имя Вам знакомо? Кирей на мгновение утратил дар речи. Ещё бы, знакомо. Но он никак не ждал услышать его в таких обстоятельствах. Он был удивлён и даже растерян. Котомине только и смог пробормотать: — Так зовут мою дочь. Ему не особенно верилось в то, что Карен могла быть здесь. Между Италией и Японией простиралась добрая половина мира. Пересечь её в возрасте пятнадцати лет казалось чем-то невозможным. Но откуда иначе координатору о ней знать? Может, она переехала сюда вместе с родителями Клаудии, которые должны были опекать её? Но ради чего? Ради встречи с Киреем? Разве пожилые состоявшиеся люди стали бы менять место жительства ради поисков никудышного зятя? — Да, она говорила об этом. Но мы, если честно, ей не поверили. Девушка не знала о Вас ничего, кроме имени. И была совершенно на Вас не похожа. Европейские черты. Рост совсем небольшой и волосы светлые. — Карен пошла в мать…. — Кирей с неудовольствием отметил, что описанная внешность соответствует тому, что помнит он. — Она ведь была в сопровождении взрослых? — Нет. Она говорила, что в этой стране у неё нет родственников, кроме Вас. — …Я не понимаю, — недоумевал Котомине. — Ей всего пятнадцать лет, как она могла оказаться здесь? — Она рассказывала, что присоединилась к Святой Церкви в раннем возрасте. И долго работала, чтобы добиться перевода в нашу епархию… — координатор нахмурился, пытаясь вспомнить что-то ещё. — Также она говорила, что получала от Вас подарки. Она показывала какого-то старого плюшевого… зайца? Я не уверен. Не помню, что за зверь это был. Кажется, Кирей понимал, о какой игрушке идёт речь. Он болезненно сморщился. — Как она узнала, где меня искать? Я не оставлял ей свой адрес. — Я не в курсе. Возможно, она расспрашивала служителей в местных церквях. Святая Церковь ведёт учёт сотрудников всех своих подразделений. Если она смогла побывать в одном из кафедральных соборов Италии, она, в теории, могла раздобыть информацию о Вас. Кирей был поражён. Он и подумать не мог, что его дочь окажется настолько напористой. Её не остановили ни неизвестность, ни тысячи километров. Он совершенно не понимал её: зачем девочка посвятила свою жизнь поискам того, кто бросил её и не даже удосужился ни разу поинтересоваться, как у неё дела? Кирей был уверен в том, что она не взлюбит его. Шокированные его безответственным поступком родственники Клаудии должны были позаботиться об этом. Но вместо этого они разболтали ей о том, что он — священник! …Впрочем, нет. Здесь он сам мог себя выдать. Не стоило отправлять Карен книги по религии! …Ладно. На самом деле, у него нет причин волноваться. Ему ведь совершенно необязательно встречаться с дочерью. Он сбежал от неё в детстве, избегал её всю жизнь — и продолжит избегать сейчас. Почему что-то должно измениться? Особенно теперь. Вряд ли Карен сможет найти на него выходы, вряд ли узнает об его опеке над Рин. Этой информацией мало кто обладает, и она совершенно не касается Церкви. А если всё же узнает, он будет морально готов встретить её на пороге дома и спровадить назад в Италию. Вот и прекрасно. — Ясно, — Котомине вздохнул с облегчением, решив для себя всё. — Она и сейчас работает в отделе Экзорцизма, так? Координатор вдруг опешил и впервые за разговор обратил на него больше внимания, чем на свои документы. Отчего-то Кирею показалось, что он в одно мгновение поник и помрачнел. Словно вспомнил что-то. Какую-то важную деталь. Кирей заметил, как он старательно подбирает слова. — Понимаете… — мужчина начал вполголоса. — Мне… правда жаль, что вы узнаёте это в такой обстановке. Да ещё и от меня, — он сделал довольно протяжённую паузу. — Дело в том, что… Карен уже нет в живых. — Что? Этот день продолжал шокировать его новостями. Одна за одной, они выбивали из привычного ритма жизни. И стоило только смириться — как сразу же открывалась новая нелицеприятная правда. Кирей не знал, как ему реагировать на услышанное. У него физически не получалось правильно реагировать в таких ситуациях. Конечно, он не почувствовал больше, чем глухую печаль. Он ощущал себя лишь наблюдателем трагичной истории юной девушки, что изо всех сил пыталась разыскать своего отца, — но никак не её участником. Он совершенно не знал Карен, и, чего уж обманываться, как человек, она была ему безразлична. Он видел в ней лишь своё прекрасное творение, но не более того. И её смерть не отозвалась в нём горем — лишь лёгкой тоской и облегчением. Потому что его проблема решилась сама собой. Но он всё-таки должен был спросить: — Как это произошло? — …При пожаре в Синто. Её нашли, когда разгребали завалы. Её тело было в… плачевном состоянии, — координатор, кажется, искренне сочувствовал ему. — Её даже не смогли опознать и принесли к нам только из-за церковной рясы. При ней были её вещи, так что… в отделе Экзорцизма смогли наверняка установить её личность. У Церкви не было никакой информации о её родственниках, только предположение о том, что Вы — её отец. В отделе долго пытались связаться с Вами, но… Дальше Кирей его не слышал. Он постепенно перестал понимать, что происходит. Ему показалось, что он может вот-вот потерять равновесие: поверхность будто выбили у него из-под ног. Почему-то именно в этот момент ему стало действительно страшно. Только сейчас до него дошло, что произошло на самом деле. Кирей побледнел. Какого чёрта? …Она погибла в пожаре? В том самом пожаре? Этого не может быть! Таких совпадений просто не бывает! Что, чёрт побери, она делала в Синто в ту самую минуту?! Трагедия, названная Великим пожаром Фуюки, стала завершением Четвёртой Войны за Святой Грааль. Она унесла жизни пятисот человек и превратила целый район нового города в руины. Со стороны всё выглядело как несчастный случай, но на самом деле на то была воля одного человека. Человека, что принял тьму в своей душе и явил Граалю свою сокровенную мечту. Он помолился о гибели рода людского… Этим человеком был Котомине Кирей. И он уже знал ответ на свой вопрос. Карен искала ЕГО. Ради встречи с ним она проделала весь свой путь из Италии и ради встречи с ним погибла в Синто. — … Вы в этом уверены? — Кирей не узнал собственный голос. — Вы уверены, что это была она? Нет. Это не так. Здесь точно какая-то ошибка. — Боюсь, что да… — Котомине не поверил его словам. — Вы можете посетить офис экзорцистов. У них на складе могли остаться её личные вещи. Может быть, вы сможете опознать что-то из них. — Да… Я должен их увидеть… Он должен убедиться, что всё это ложь. Это просто не может быть правдой. Всё, что было дальше, происходило с бешеной скоростью. Кирей не заметил ни дороги до отдела, ни ожидания встречи, ни разговора, ни спуска на склад. Всё события слились для него в единую невнятную массу. Он не был во власти разума, он стал будто бы одержим. Его тянуло вперёд неумолимое желание доказать, что все вокруг заблуждаются. Что-то подсказывало ему, стоит сдаться, стоит поверить — и жизнь уже не будет прежней. Он намерен был цепляться за любую сомнительную надежду. Кирей очнулся, держа в руках игрушечного зайца. С тех пор, как он держал его вот так в последний раз, прошло куда больше десяти лет. Заяц был одним из первых подарков маленькой Карен. Он постарел и истрепался, оделся в грубо соштопанную льняную футболку, покрылся заплатками, испачкался в саже и обжёгся о дикое пламя. В одном этом зайце было куда больше любви, чем во всём, что сделал Кирей за свою жизнь. Зверёк столькое повидал, столькое пережил. Он был рядом с Карен все эти годы вместо отца. Пальцы ослабли, и игрушка упала к ногам. Как-то резко стало трудно дышать. Хотел бы он не признать треклятого зайца. Хотел бы убедить себя в том, что видит его впервые в жизни. Что это другая игрушка. Что это, в конце концов, просто совпадение. Да вот только невозможно было себя обманывать. Истина была очевидна. Кирей вдруг почувствовал, как внутри него нарастает злоба. Отчётливая, несвойственная ему волна агрессии разрасталась стремительно: как быстро она прокатилась по венам, вскипятив кровь, как скоро начала распирать грудную клетку. Его сердце забилось в ушах, и молчать стало невозможно. — …Вы же знали, что на территории Фуюки проходит Война за Святой Грааль, — процедил Котомине сквозь сжатые зубы, стараясь обуздать накатившие эмоции. — Все в Церкви знали об этом… Но тогда почему… Почему вы позволили ей ввязаться, куда не следует? Какого чёрта не уследили? Кирей говорил весьма холодным тщательно контролируемым тоном, но это не помогло скрыть его ярость. Незнакомый ему мужчина из отдела Экзорцизма замер в растерянности. Он никак не ждал грубости в свой адрес, но постарался дать спокойный и убедительный ответ: — Карен Ортензия действовала без нашего ведома. Мы понятия не имели, что человек, которого она ищет, участвует в… — Что помешало вам связаться с этим человеком?! — его перебили. — Вообще-то, мы пытались. И не один раз. Ваш телефон был постоянно вне доступа. И, поскольку Вы перевелись в Ассоциацию магов, у нас не было информации о том, где вы находитесь. Мы сделали всё, что было в наших силах, в пределах разумного. Уж извините за прямоту, но мы не социальные работники и не волонтёры, чтобы заниматься поиском сбежавших отцов. У нас другие обязанности. …Какое возмутительное безразличие. Какое безответственное отношение к своим сотрудникам! Допустить самовольные действия ребёнка на территории Войны — непростительная халатность. Это правда, что Кирей не мог ответить на звонки. Ему пришлось сменить номер телефона, потому что старый мог храниться в базах, а Тосака Токиоми слишком уж опасался утечек информации. Но это ведь совершенно не отменяет того факта, что отдел Экзорцизма должен нести ответственность за действия своих сотрудников. Котомине почувствовал, как у него начинают чесаться руки. Он понял: пришла пора убираться отсюда. Если он сейчас же не покинет это место, его собеседник рискует не выйти со склада живым. Кирей развернулся и, ничего не сказав в ответ, ушёл прочь.***
По дороге в Мияму злость слегка поутихла. И, тем не менее, бывший священник не удержался и ввалился в особняк Тосаки, ударив ногой дверь. Она отворилась с грохотом, привлекая ненужное внимание. Котомине проигнорировал расспросы испуганных слуг, ему было совсем не до них! Он спешил укрыться в своей комнате, не желая ни с кем обсуждать случившееся. Кирею нужно было успокоиться. Он не хотел начать рвать и метать у всех на глазах. Сейчас ему только повод дай — и он взорвётся. Кирею нужно было сосредоточиться. За время в пути он смог посмотреть на ситуацию с другой стороны и нашёл в происходящем кое-что, что его действительно смущало. И это, как он считал, было достойно куда большего внимания, чем внезапный гнев. Всю жизнь проведя в поисках ответов, Кирей привык себя анализировать. Он прослеживал причины своих эмоциональных реакций, стараясь разгадать загадку своей личности. Он искал здоровые способы быть счастливым и обращал внимание на любые волнения своей души. Недавно он наконец-то смог увидеть и принять истину. Вот только теперь происходящее шло вразрез с этой истиной. И это не давало ему покоя. Он был на взводе, и оттого эта маленькая, но важная деталь казалась ему особенно раздражающей. Только-только обретя столь желанное понимание, он вновь рисковал отдалиться от него. Он не мог этого допустить. Его раздумья прервал протяжённый скрип отворившейся двери. На пороге его комнаты показался молодой человек, что не был частым гостем в резиденции Тоски с тех пор, как Война подошла к концу. Одиночество Кирея нарушил Король Героев. — Похоже, ты совсем не в духе сегодня, — Гильгамеш опустился на стул в своей манере вальяжно, потягивая из бокала душистое вино. — Что с тобой, Кирей? — Я в порядке, — тот попытался отмахнуться. — Не ври мне. Котомине глубоко и томно вздохнул. Как бы ни хотел, он не мог выпроводить гостя из комнаты. Кого угодно, только не его. Даже будучи Мастером, он не имел над своим Слугой власти и не смел указывать ему. Гильгамеш был очень своенравным, но также был и Королём среди Королей. Его желания были законами. Даже если он просто хотел удовлетворить любопытство или развеять скуку. Будь Бог милосерден к тому, кто воспротивится его воле. — Я узнал, что моя дочь погибла во время пожара в Синто. — Так у тебя была дочь? — от подчёркнуто удивлённого тона Котомине аж передёрнуло. Он посмотрел на собеседника с плохо скрываемой злобой. — Нууу, не горячись. Я просто впервые о ней слышу. — Да, была. Она жила в Италии. Мы с ней никогда не общались, но ей вздумалось искать меня под конец Войны, вот она и погибла, — выпалил Кирей на одном дыхании. — И теперь ты горюешь по ней? — …Нет. Арчер ухмыльнулся. — И то правда. Я был бы удивлён. Но тогда она не жила бы и Италии, и я хоть раз услышал бы о ней, — он взглянул на Котомине выжидающе. — Но в чём тогда дело? Гильгамеш прекрасно знал, что такое личные границы, но никогда не считал нужным их уважать. В конце концов, чего они стоили перед Королём? Кирей же был немногословен и не сильно любил пристальное внимание к своей персоне. Он предпочитал переживать потрясения в одиночестве, потому что привык скрывать правду от самых близких людей. Впрочем, нельзя не отметить, что, как бы он ни старался познать себя, Гильгамеш всегда понимал его намного лучше. Арчер был куда опытнее и отличался проницательностью. Наблюдая за людскими душами, он научился читать их. Он зрел в корень всех людских побуждений. Настойчивый интерес Слуги вызывал дискомфорт, но, наверное, только он и сможет помочь Котомине разобраться. Эта мысль его обнадёжила. — Я сам не знаю, что со мной, — Кирей дал выход своим переживаниям. — Я сильно зол на экзорцистов, с которыми работала моя дочь. Они не уследили за ней и позволили разгуливать по территориям, на которых проходит Война, но… С чего мне вообще есть до этого дело? Для меня всё закончилось хорошо. Эти безразличные к Карен люди оказали мне большую услугу. Мне даже не пришлось заботиться об отправке её в Италию. Но я всё равно злюсь на них. И я не понимаю, почему. — Вот оно как? — Король слушал его внимательно. — Да. И ещё кое-что… Я знаю, что Карен страдала. Она всю жизнь положила на мои поиски, но ей не хватило пары шагов. Все её надежды сломались в последний момент, а вся жизнь оказалась бессмысленной… И я должен наслаждаться её трагичным концом. Я причинил ей столько боли. Но я не чувствую радости. — Ты так наблюдателен, Кирей. Твоей чуткости к себе можно позавидовать, — Гильгамеш склонился к нему, и его голос стал мягче. — Но люди противоречивы, здесь нечему удивляться. Когда их союз только зародился, Котомине сказал, что он не прочь побыть королевским шутом. И, сам Король тому свидетель, этот человек был не из тех, кто отказывается от своих слов. Это очень похвальное качество. Наконец-то этот серый безотрадный день разжёг в Арчере проблеск интереса. Беседа обещала быть занимательной. — Я думал, что наконец-то смог понять себя… но вот я снова в замешательстве, — Кирей поднял на него просящий взгляд. — Ты знаешь, почему это со мной происходит? — Может быть, — уклончиво ответили ему. — Но, если я окажусь прав, всё будет весьма скучно. Вряд ли тебе понравится. — Это неважно, я хочу знать! — Ладно. Но ты должен понять всё сам. С этим я тебе помогу… — Гильгамеш смаковал чужое предвкушение. — Представь, что Карен прибыла в Японию и вычислила тебя, чтобы убить. Она сильно обижена, ей пришлось тяжело после того, как ты её оставил. Найдя тебя, она собирается отыгрывать роль любящей дочери пока не подвернётся подходящий момент для мести. Кирей потерял в замешательстве пару секунд. — …Но зачем мне представлять такое? И разве её мотив достаточен? — Не спрашивай ничего, — велел Король. — Не отвлекайся на лишние размышления. Делай, что я говорю, если хочешь найти ответ. Котомине кивнул. Он принялся представлять описанное, потому что отнёсся к словам Арчера со всей серьёзностью. Он успел возложить на этот разговор большие надежды и был уверен, Слуга знает, как для него будет лучше. — Тебе удалось избежать смерти. Ты этому рад, потому что было бы обидно умереть, только начав познавать настоящую жизнь. Впереди тебя ждут ещё столькие открытия, столькие наслаждения, — последнее Гильгамеш подчеркнул. — Есть круг людей, которые не позволили Карен добраться до тебя. Вместе они совершили хорошее дело — спасли твою жизнь. Карен умерла, но винить их за это не стоит. Она хотела совершить страшный грех — убийство собственного отца. Ты можешь перечислить людей, которые поспособствовали устранению убийцы хотя бы косвенно? Кирей задумался. Ответ пришёл к нему достаточно быстро, нужные слова уже вертелись на языке. — Это служители отдела Экзорцизма и Ассамблеи Восьмого Таинства, — он говорил уверенно. — И родственники моей жены, с которыми Карен была оставлена… Может быть, ещё какие-то случайные люди, которых я не знаю. — Хорошо. Но причём тут родственники? — Они отпустили Карен одну в Японию, — пояснил Котомине. — Их безответственность помогла мне остаться в живых. — Но Карен могла бы приехать сюда и сама в зрелом возрасте. — Да, но благодаря им она приехала под конец Войны за Святой Грааль и умерла. Гильгамеш хмыкнул. Его забавляли эти притянутые за уши доказательства. — Какое удачное совпадение. Что ж, я признаю, косвенно они помогли. Кто-то ещё? — Может быть, сама Карен. Она была глупа и неосторожна, — Кирей обдумал вопрос ещё пару секунд. — На этом, кажется, всё. — …Ты назвал не всех. Но не беспокойся, ты ещё вспомнишь остальных, — Арчер многозначительно улыбнулся и продолжил свой рассказ. — Ты действительно благодарен всем этим людям за спасение своей жизни. И тебе кажется, что будет правильно вознаградить их. Ты собираешься подарить им что-то, но людей слишком много, и не все из них находятся в Японии. Ты решаешь выбрать того, кто помог тебе больше всех остальных. Ему ты преподнесёшь особенный подарок, а другим — словесную благодарность. — Что за особенный подарок? — Кирей не сдержал любопытство. — Скажем, что-то из моей сокровищницы. На выбор этого человека. В ней великое множество богатств. Все удовольствия мира и все инструменты для наслаждений. Речи Арчера звучали столь же сомнительно, сколько и многообещающе. — И ты будешь так щедр? — Ну а почему нет? Этот счастливчик спас твою жизнь. А я дорожу тобой, Кирей. Уж больно хорошо ты умеешь меня развлекать, — Гильгамеш с удовольствием наблюдал, как меняется лицо воспитанника. — Ну, так кто это будет? — Мне нужно подумать. Кирей и сам не заметил, как вовлёкся в эту странную игру. Он подходил к поиску ответов с полной отдачей, как и подобает примерному ученику и пытливому исследователю. Кажется, он успел позабыть, с чего всё вообще началось, и совсем не замечал, как всё превращается в фарс. Он не видел, к чему всё идёт. Общество Короля Героев действовало на него, без преувеличений, магически. Гильгамеш умело потакал его чаяньям, и Кирей делал и говорил именно то, что от него ожидали. Его не волновало то, как это выглядит со стороны. Он часто не замечал, как его ведут за руку. Куда важнее было то, что Гильгамеш принимал его уродливую натуру, разделял его желания и подталкивал его к самореализации. Кирей, на самом деле, всецело доверял ему. Он взвесил в голове все варианты и произнёс: — Я понял, что забыл назвать одного человека. В сравнении с остальными он внёс наибольший вклад. Улыбка Арчера стала хитрой и хищной. — И кто же он? — Это я, — признался Кирей. — Я сделал большую часть работы. Я устроил пожар в Синто и сам спас себя. Управляемый и предсказуемый. Он был умён, но в упор не видел очевидных вещей. Не хотел их видеть. А Король Героев не был жалостлив и милосерден даже к тем, кто ему симпатичен. Люди существовали лишь для того, чтобы его развлекать. — Правильный выбор. Это и есть ответ на твой вопрос, Кирей. — Что? — Котомине звучал почти разочарованно. — Это ответ на вопрос, почему я злюсь? — Именно. Кирей сосредоточился. Он явно упускал что-то из виду. Паззл никак не складывался воедино, ему казалось, что он вовсе не приблизился к ответу. Он сам и есть причина своей злобы? Что это вообще должно значить? Он злится на себя? Нет, он бы заметил это. Надо взглянуть на картину целиком. Гильгамеш просил его назвать тех, кто помог ему спастись от убийцы. Но если отбросить абсурдное допущение о том, что Карен желала ему смерти, получается, эти люди — виновники её гибели… Нет, это ничего ему не даёт. Кирей и раньше знал об их причастности. Он не понимал, ПОЧЕМУ он на них злится. Гильгамеш попросил его наградить кого-то из этих людей. Того, кто внёс наибольший вклад в общее дело. То есть, Кирей должен был указать на главного виновника смерти Карен для того, чтобы… Стоп… Что? Кирей оцепенел. Его грудная клетка наполнилась липким леденящим холодом. Этот холод сползал вниз по позвоночнику мучительно-медленно. Он вгрызался острыми шипами в безвольные мышцы. Бежал по венам, мешаясь с кровью, насыщая её отравой. Этот холод пожрал его тело и готов быть пожрать его разум. Его душу. — Я вижу, ты начинаешь понимать. Чужой голос показался таким бесконечно далёким. Он едва пробивался сквозь густую пелену кромешного ужаса. Кирей вытаращился на Гильгамеша, хотя не видел его перед собой. — Ты с охотой признаёшь свои заслуги, но боишься бремени. Это нормально, — тот говорил медленно и спокойно. — Это бремя тяжёлое. Но бояться его нет смысла. Всё зависит от твоего взгляда на ситуацию. Котомине не смог разобрать, что он сказал. Он попытался двинуться с места, воспротивиться сковавшей его силе, но смог лишь отшатнуться назад. Он упёрся спиной в стену и вцепился в неё как обезумевший. Она была единственным источником опоры, единственным спасительным уступом над пропастью. Кирей вдруг увидел, как наяву, рыжие хищные всполохи. Они стелились к его ногам, льнули, ласкались подобно цепным собакам. Их рваные очертания кружили в неистовой пляске на руинах безмолвного города. Они торжествовали, упивались свершившейся расправой. Клубья плотного едкого дыма набивали доверху лёгкие. Кровавое небо давило на землю всем своим весом, буквально сплющивая то, что осталось от Синто. Кирей медленно брёл посреди этих развалин, слушая, как мерзко хрустит под ногами осыпь. Он подошёл к какому-то беспомощно лежащему неестественно искривлённому телу. Это была девочка, что с трудом могла дышать. Она посмотрела на него в упор огромными испуганными глазами. Кирей видел её впервые — она впервые видела его. Но они прекрасно знали друг друга. Его верные псы, вестники хаоса, безудержно вились за спиной, изнемогали в ожидании приказа. Они были голодны, они были ненасытны, они хотели нести погибель на радость хозяина. Они мечтали обглодать кости девочки, и Кирей спустил их с привязи. Что? …Что он делает? …Нет, этого просто не может быть! Господи! Зачем?! Зачем он вообще представляет всё это?! — Ты злишься на людей, которых назвал, потому что это куда проще, чем нести своё бремя. Ты не рад страданиям Карен, потому что твой ужас куда сильнее счастья. Котомине только и мог, что отрицательно качать головой. Медленно, но без устали. …Пусть всё это будет неправдой. Пусть всё это окажется страшным сном. Пожалуйста! Как же так? Как же он мог? …Как он такое допустил?! Он убил дочь собственными руками. Сама мысль об этом казалась настолько противоестественной, настолько извращённой, что и разум, и тело отторгали её. Но это правда. Отвратительная и жестокая правда. Это правда, которую он предпочёл не видеть в упор, потому что знал: ему не по силам такое вынести. Уж лучше бы он и дальше себя обманывал. Уж лучше бы и дальше перекладывал вину на других. Беспочвенный гнев куда лучше неотвратимого ужаса. Любая ложь лучше такой истины. Кирей знал, что он монстр. Он смирился и принял это, но принятие его не спасло. Та его часть, что всегда служила лишь маской, что, казалось, должна быть мертва, вдруг взревела отчаянно и истошно. Она начала сопротивляться, колотиться внутри него, будто обезумевший зверь. Она разрывала плоть на куски. Она вторглась в сознание и заполонила его подобно болезни. Этой его частью было всё то, что он перенял от отца. Всё то человеческое, что он пытался себе привить. Мораль, религиозные учения, нормы поведения и общечеловеческие ценности. С раннего детства он воспитывался по совести. Он слушал о благих делах и о грехах. О том, что правильно и неправильно. О тех, кто достоин восхищения, и о тех, кто заслуживает лишь порицания. Это была сила, что боролась с его природой все эти годы. Именно эта сила помогла ему продержаться так долго. Она толкала его трудиться в поте лица в поисках исцеления. Она же толкала его истязать себя в надежде очиститься от греха. Она была всем тем, чем он жил около тридцати лет. Она была ИМ до тех пор, пока он не свернул с праведного пути. Кирей думал, что теперь всё в прошлом. Что источник этой силы иссяк. Она более не потревожит его, не ответит на его злодеяния. Кирей ошибался. Он не мог представить греха страшнее им совершённого. — Эй, ну скажи уже что-нибудь. Эти слова пробудили его от транса. Котомине очнулся и увидел чьё-то лицо совсем близко. Кто-то стоял рядом и тряс его за плечи. Кажется, это был Арчер. Кирей не сразу узнал его. Мир перед его глазами расплывался пёстрыми мутными пятнами. — …Я убил Карен, — признал он сокрушённо то единственное, что сейчас было важно. — Это я виноват в её смерти. Гильгамеш тяжело вздохнул. Он открыл щелчком пальцев Врата Вавилона и вытянул из сокровищницы шёлковый расписной платок. — Это было весьма очевидно, — сказал он, вкладывая ткань в безвольную руку Кирея. — Не расстраивайся ты так. Котомине уставился на платок в растерянности и недоумении. Он совершенно не понимал, что должен с ним делать. Лишь когда об его рукав разбились несколько крупных прозрачных капель он понял, что плачет. Слёзы стекали по его щекам молчаливо и бесконтрольно. Он не чувствовал их и не мог сдержать. Он послушно принялся утирать лицо, но горькие солёные ручьи никак не иссыхали. Конечно, это происходило с ним не впервые в жизни. Это случалось, как минимум, дважды, когда он наблюдал самопожертвование Клаудии и гибель своего отца. Он думал, что это была лишь физиологическая реакция, потому что его сердце всегда оставалось холодным. Всегда, но не теперь. Теперь в его груди бушевало бездонное ядовитое море. И Кирей захлёбывался в его водах. — Посмотри на ситуацию с другой стороны, — сказали ему так просто, словно это действительно решало проблему. — О чём ты вообще? — Ты освободился от неё, — пояснил Слуга. — Твоё желание убило пятьсот людей. Концептуально смерть Карен ничем от их смертей не отличается. — Ничем не отличается?! Она была моим ребёнком! — запротестовал Кирей. — Господи, я ведь… я… я не хотел этого. Его голос дрожал от переполнявших его эмоций. Он угасал с каждым словом, пока не превратился в едва различимый хриплый шёпот. Гильгамеш сморщился. Сколь жалким было зрелище, представшее перед ним. Он и подумать не мог, что Кирей способен на такие сантименты. Ему с трудом верилось, что это был тот самый человек, что вместе с ним руководил ходом Четвёртой Войны за Святой Грааль. Вот этот-то человек смеялся до слёз, наблюдая предсмертную агонию Синто? Впрочем, Король Героев хорошо понимал причины его поведения. В прошлом столь набожный Котомине не мог так просто принять факт убийства своей дочери. Ему понадобится время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. А Гильгамешу понадобится терпение. Кирея надломило куда сильнее, чем он рассчитывал. Арчер задумался, а правильно ли было вообще открывать ему правду. Впрочем, не сделай он этого, всё могло бы сильно затянуться. Наблюдать за перевиранием фактов и за потугами найти и наказать виноватого было бы, конечно, забавно. Как и за попытками откупиться от истины. Но Гильгамеш совершенно не желал тратить на это время: у него были планы на своего протеже. Теперь для Котомине путь назад был отрезан. Осознание своего ужасного деяния стало для него обрядом посвящения. Он пройдёт через это, и человечности в нём уже не останется. Тогда-то он станет первоклассным королевским шутом. — Ты не по своей воле сделал всё это, — сказал ему Гильгамеш снисходительно. — Это всего лишь случайность. А Кирей будто его не услышал. Он стоял, опустив плечи и глядя куда-то вниз. Он не прекратил свои самокритичные речи: — Я ведь знал, что всё закончится плохо… Я должен был отказаться… Я должен был подавлять свои желания. Гильгамеш положил руки на его щёки, приподнял понурую голову и посмотрел прямо в глаза. — Послушай меня. Отбрось навязанную тебе мораль. Всё, чему тебя учили при Церкви, теперь не имеет над тобой власти. Всё это больше неважно. Ты свободен. Отбрось это, и сможешь окончательно переродиться. Котомине ничего не сказал в ответ. Он с силой сжал кулаки и глубоко и хрипло вздохнул. А затем ещё раз. И ещё. Его дыхание стало подчёркнуто ровным, хотя и осталось тяжёлым. Он постарался взять себя в руки. Он пустил на это всю свою волю, и у него получилось. Он смог прекратить свои рыдания. Арчер видел, как он постепенно успокаивается, и это вселило в него надежду на скорую реабилитацию. — Вот и хорошо. Тебе стоит выпить, — Гильгамеш вручил ему бокал, наполненный вином до краёв. — Сможешь забыться. Держи. Кирей посмотрел на предложенный напиток отсутствующим взглядом и вежливо отказался.***
Кирей метнулся в центральный город епархии вечером того же дня, как только немного пришёл в себя. Он покинул резиденцию Тосаки, когда Гильгамеш отправился на очередную прогулку по городу. Кирей обязан был узнать, что стало с Карен после смерти: как и где её похоронили? Он обязан был посетить её могилу, даже если его сердце болело от одной лишь мысли о предстоящей встрече. Об их первой, но уже посмертной встрече. Какого было его потрясение, когда он узнал, что дочь не была предана земле. Святая Церковь придерживалась политики наименьших затрат, а за Карен некому было платить. Она, как и многие служившие при Церкви сироты, была кремирована. И хотя католичество не препятствовало кремации, Котомине всегда находил этот обряд неправильным и ненадёжным. Он считал, что обходиться так с останками покойного (в особенности, без его согласия) — это неуважение. Но ему не оставалось ничего, кроме как проглотить свои недовольства. Он не в силах был ничего исправить — он должен сосредоточиться на том, что ещё может сделать для дочери. Ему рассказали, что прах Карен был помещён в городской колумбарий, и это нельзя было так оставлять. Котомине был уверен: мятежная страждущая душа девочки не сможет упокоиться в таком месте. Он надеялся забрать прах и похоронить Карен в Мияме, но ему не позволили. Работники потребовали предоставить доказательства родства, которых у Кирея никогда не было. Его заслуги перед Церковью не помогли ему договориться, а полезные связи были утрачены с тех пор, как он перевёлся в Ассоциацию Магов. Но он не мог позволить себе вернуться ни с чем. Он должен был хоть как-то загладить свою вину перед Карен. Кирей спросил, возможно ли захоронение урны на территории ближайшего кладбища, в той его части, где покоятся служители Церкви, и предложил деньги. Он готов был пожертвовать любую сумму, выложить все свои накопления, и сотрудники колумбария, видя его настойчивость, дали согласие. Они запросили много: не только за услуги ритуальной компании, но и за то, что пошли навстречу Котомине в ситуации, когда не должны были этого делать. Перед возвращением в Мияму он вновь явился в офис Экзорцизма, чтобы забрать со склада вещи покойной. Ему позволили получишь лишь то, что не годилось для нужд Святой Церкви и готовилось к утилизации. Куклы и книги Карен были переданы воспитанникам церковно-приходских школ, её одежда — сиротам. А Кирею достались лишь обгорелый заяц и карта Японии, покрытая множеством заметок. Он был благодарен даже за это. Котомине остался допоздна в ожидании, пока работник архива освободится и принесёт ему досье на дочь. Он хотел узнать о ней хоть что-то. Хотел узнать, какой была его девочка. Хотя и понимал, что для этого уже слишком поздно. Он не нашёл никакой ценной информации, но смог увидеть её фотографию. Его сердце болезненно сжалось. Кирей чувствовал, как рассыпается на тысячи мелких осколков. Карен была прекраснее, чем он её себе представлял. Она смотрела на него глазами Клаудии, и в её взгляде читалась решительность. Она, как и её мать, не утратила веру в него, несмотря ни на что. Она боролась за их семейные узы до самого конца. А Кирей не соизволил даже попытаться сохранить их. И он ненавидел себя за это. Ненавидел как никогда рьяно. Карен. Он так хотел бы отмотать время назад. Остаться с тобой, отбросив постыдные оправдания. Воспитывать тебя и гордиться тобой, удерживая гнилые жестокие помыслы. Хотел бы дать тебе всё самое-самое лучшее: вкусную пищу, красивую одежду, множество игрушек, хорошее образование. Хотел бы любить тебя несмотря ни на что. Быть всегда рядом. Быть твоим отцом. Он смог бы. Видит Бог, он сделал бы всё ради этого. …Но что он может теперь? Лишь сожалеть. На католические похороны было принято приглашать как можно больше людей, знакомых с почившим. На похоронах Карен, помимо священнослужителя, был всего лишь один человек. Кирей провожал её в последний путь в одиночку. На католических поминках было принято рассказывать хорошие истории о покойном, вспомнить случаи из его жизни. Но Кирею нечего было рассказывать. Он сидел неподвижно, с опущенной головой. Он не мог есть ничего из того, что приготовила кухарка по его просьбе. Он мог лишь безмолвно стыдиться. Прости его, Карен. Пожалуйста, прости своего богомерзкого отца. Он никогда не старался достаточно, чтобы стать человеком. Никогда не заботился о других. Не заботился о тебе. В поисках своего счастья он предал всё, чему его учили. Он предал твою мать, что до последнего верила: он может стать лучше. Он не стоил ваших любви и жертв. Каким ты его себе представляла? Ради кого гналась через полсвета? Ты потратила столько сил, столько лет ради человека, который даже не был тебя достоин. Ты была слишком хорошей дочерью. Карен. Он бесконечно виноват перед тобой, и у него нет и шанса на искупление.***
Бесшумной тенью он прокрался в Синто, как только мир погрузился в сон. Со дня окончания Войны это место едва ли преобразилось: разбор завалов проходил медленно и требовал большого количества ресурсов — лишь спустя несколько лет район вернёт себе прежний вид. Но память о трагедии останется навсегда. В ту судьбоносную ночь здесь царил хаос. Сейчас же — мертвенный покой. Руины были пусты и безмолвны. Лишь изредка свой голос подавал студёный ветер — единственный их обитатель. Его тоскливый траурный вой разносился по всему Синто, отражаясь эхом от стен разрушенных зданий. Пыль и пепел неслись над землёй в его потоке, кружились подобно листьям и оседали плотным ковром. Холодный лунный свет пробивался сквозь чёрные облака, очерчивая небрежные силуэты развалин… Кирей пришёл сюда, чтобы расплатиться. Он сам вынес себе приговор и сам должен был привести его в исполнение. Он собирался ответить за свои преступления. Его тело не будет предано земле. Его тело не будет сожжено праведным огнём. Он не вознесётся к небесам и не найдёт покоя после смерти. Он слишком сильно отсрочил неизбежную участь. Такому, как он, изначально не было места в человеческом мире. Кирей был рождён в Аду и должен был вернуться в свою колыбель. Наконец-то он принял это. Он ступил на порог невысокого полуразрушенного дома. Внутри его встретили лишь холод и безжизненный сумрак. Котомине шагал медленно, пробирался через завалы вглубь здания. Всё здесь было повреждённым и неустойчивым. Перекрывающая этажи монолитная бетонная плита плохо перенесла взрыв и, казалось, едва держалась, проседая под своим весом. Кирей намерен был обрушить её. Он видел больную справедливость в идее быть покаранным на месте совершения своего величайшего греха. В идее быть заживо похороненным, раздавленным последствиями своей страшной ошибки. Бесспорно, он заслужил такой конец. В этот раз он не должен отступать. Сколько жизней он мог бы спасти, сделай он это пятнадцать лет назад. Эти пятнадцать лет не стоили жертвы Клаудии. Из него так и не вышло ничего путного, он только и пригоден был разрушать. Теперь в мире не осталось никого, кто мог бы его остановить. Котомине опустился на колени, приник лбом к стене и закрыл глаза. Он сделал глубокий натужный вдох. Его ладони легли на обшарпанную кирпичную кладку по обе стороны от головы. Он выпустит ударную волну и уничтожит хлипкие опоры комнаты. Он почти готов к этому. Он чувствует, что вот-вот решится. Его ничего не держит — к чему бы он ни обратился мыслями, всё толкает его вперёд. Кирей вспомнил отца, попросил у него прощения за то, что всю жизнь лгал и свернул с пути добродетели. Он простился с ним. Кирей вспомнил супругу, попросил у неё прощения за то, что не смог полюбить её и только упивался её страданием. Он простился с ней. Кирей вспомнил Карен, и ему захотелось прикончить себя сейчас же. Он простился с ней… Кирей вспомнил Тосаку Токиоми, попросил у него прощения за то, предал его доверие и привёл в упадок его род. Он простился с ним. Кирей вспомнил Гильгамеша, проклял его за подначивание и искушение, поблагодарил — за принятие, извинился — за разочарование. Он простился с ним. Кирей вспомнил Тосаку Рин… Рин? … И чего это он остановился…? Ну же! Он должен попросить прощения за то, что украл у неё внимание отца, за то, что разрушил её семью, за то, что собрался бросить её. Вот прямо сейчас. Он собрался бросить её. …Ну нет. Нет. Что за глупости? О чём это он вообще? Да Рин только рада будет его смерти! Она ненавидит его. Она винит его за то, что он не смог защитить Токиоми. Она всегда подозревала в нём зло и была абсолютно права. Она даже не знает, насколько была права! Уж лучше рядом с ней не будет никого, чем такой, как он! Если Кирей умрёт, Рин останется одна. Она лишится опеки и будет вынуждена учиться жить самостоятельно. Нельзя сказать, что она совсем не приспособлена к этому: юная волшебница весьма разумна, серьёзна и независима для своих лет. У неё есть слуги, которые помогут ей. В Кирее никогда не было необходимости, потому что он не делал для Рин ничего, что могло бы быть ценным. Так есть ли смысл переживать? В одночасье Рин лишилась сестры и отца, а её мать утратила рассудок. Девочка стала главой семьи Тосака в столь юном возрасте и теперь должна была сохранить её славу и богатство. Рин должна была стать магом, достойным своей фамилии, и, помимо того, получить общее образование. На её плечи действительно много свалилось. …Так что же он делает? Даже теперь… как он может оставаться таким эгоистичным? Он так озабочен своей болью, так озабочен своим грузом вины, что в упор не видит, как совершает всё ту же ошибку. Он бежит от ответственности в очередной раз. Он бросает ребёнка — в очередной раз! Рин — всего лишь его подопечная. У них нет кровной связи, нет привязанности — для них существует лишь формальная договорённость Кирея с её отцом, но это ничего не меняет. Ни это, ни ненависть девочки не освобождают его от обязательств перед ней. И он бы рад наплевать на всё, но он не может. Теперь — не может. Попросту не имеет права. Котомине поднялся на ватных ногах, и его сердце забилось чаще. Его измождённое бессонными ночами и голодовкой тело воспряло. В его груди зажёгся крохотный огонёк. Он согрел его в эту тихую мрачную ночь. У Кирея всё ещё оставалась причина жить. И пусть ему не будет легко. Пусть он не сбежит от страшной правды и не освободится от бремени. Он закуёт в цепи и затворит за железным замком себя настоящего, но не оставит ребёнка. Больше не оставит. У него всё ещё есть шанс сделать что-то хорошее, и он посвятит этому всего себя. Он будет жить ради Рин. Он вырастит её и сделает для её благополучия всё, что будет в его силах, и даже то, что будет выше его сил. Он сделает для неё то, что не сделал для Карен. Он будет очень стараться.