salvation

      Три месяца назад       Сдача первых в жизни Рин выпускных экзаменов знаменовала окончание триместра и наступление летних каникул. Школьники ликовали, предвкушая долгожданный отдых после недельной подготовки к тестированиям и пока ещё непривычной выматывающей учёбы в средней школе.       Эта пора обещала быть замечательной, самой яркой за весь год, достойной наградой за их труды. Тепло, светло, радостно. Скорее беги на улицу и резвись вместе с друзьями!       Но сдача первых в жизни Рин выпускных экзаменов не была успешной.       Накануне Четвёртой Войны за Святой Грааль девочке совершенно не давалась учёба. Чем ближе был срок, тем сложнее ей было сосредоточиться на уроках. А как только Война началась, это стало практически невозможным.       Отец поручил ей хранить хладнокровие. Продолжать обучение (как магии, так и наукам) несмотря ни на что. Он поручил ей не волноваться за него, но, в самом деле… как она могла?       Токиоми не выходил на связь с семьёй. Он предупредил, что отключит единственный стационарный телефон в их доме, чтобы не случилось утечек информации, и чтобы враг ни коим образом не нашёл Рин с матерью. Им двоим категорически запрещалось появляться вблизи резиденции. Токиоми знал наверняка: среди его соперников есть те, кто не брезгает использовать бесчестные методы.       Рин не могла быть даже безучастным наблюдателем происходящего — она должна была оставаться в неведении. Всё для того, чтобы не подставить отца, чтобы не стать для него обузой. Рин очень старалась смириться со своей ролью, но страшные догадки стали донимать её очень часто.       Где сейчас её отец…? Здоров ли он? Цел ли он? Защищает ли его Слуга? Помогает ли ему Кирей?       Если бы только она могла узнать хоть что-нибудь… Если бы увидела отца хотя бы на мгновение… Если бы услышала от него хотя бы короткое «Я в порядке», ей стало бы куда спокойнее. Она смогла бы победить затаившуюся глубоко в сердце тревогу.       Токиоми разозлился бы, узнай он, что дочь смела в нём усомниться. Он был очень осторожным человеком: никогда не лез на рожон и предпочитал лобовой атаке последовательные стратегические манёвры. Он не был труслив, нет — он был храбр и уверен в себе, но всегда здраво оценивал свои возможности.       Токиоми был талантливым магом, истинным магом, достойнейшим из всех, кого Рин знала. Он был её наставником и её примером для подражания.       Рин восхищалась им. Рин благоговела перед ним. Рин любила его и потому особенно сильно боялась его потерять.       Когда школьные подруги предложили ей вместе готовиться к экзаменам (определённо, рассчитывая на её помощь), девочка согласилась, надеясь отвлечься. Пока отец сражался в Войне, она должна была победить в собственной битве. Покуда он старался ради семьи Тосака, она не имела право сдавать позиции и должна была трудиться так же упорно.       Но уже спустя два дня подготовки Рин перестала посещать встречи с одноклассницами. От них было мало толку: в компании ей было ещё сложнее сконцентрироваться, потому что подруги то и дело дёргали её и постоянно что-то спрашивали. Зачастую Рин не знала ответы на их вопросы и оттого только сильнее раздражалась.       Последние несколько тем по большинству предметов прошли мимо неё, потому что девочка была слишком сосредоточена на переживаниях об отце, чтобы слушать лекции учителей. И если по истории, географии, английскому языку пробелы в знаниях ещё можно было восполнить самостоятельно, то вот по математике… Рин тяжело давалась математика. Только за счёт внимания к объяснениям учителя, усердия и зубрёжки девочке удавалось получать четвёрки и пятёрки по этому предмету. До недавних пор.       Она обратилась за помощью к матери. Аой плохо помнила школьные темы и разбиралась в предмете не сильно лучше дочери, но благодаря ей Рин удалось понять хотя бы часть из того, что было бездумно переписано с доски в её тетрадь.       Так они проводили почти каждый вечер. Так же провели и вечер перед экзаменом по математике. Но в этот раз Рин решилась навестить маму и после подготовки, перед самым сном.       — Милая?       Девочка молчаливо застыла на входе в её комнату.       Аой сидела у прикроватной тумбочки в одной ночной рубашке. Она натирала руки кремом под тусклым светом маленького ночника. Но этого света отлично хватало, чтобы разглядеть её усталое лицо.        Рин уже было попятилась назад, за дверь, но женщина остановила её:       — У тебя что-то случилось?       Девочка не хотела ей признаваться, не хотела доставлять ещё больше хлопот. Она и так слишком напрягала Аой в последнее время, упрашивая ту помогать с подготовкой после тяжёлого рабочего дня. Рин стоило бы поберечь силы матери, стоило бы взять на себя ответственность за результаты экзаменов.       И она честно старалась сделать это, но мысли об отце, что постоянно преследовали её, когда Рин оставалась наедине с собой, грозились перерасти в настоящую паранойю. Только рядом с матерью Рин не слышала их — только с ней могла забыть свои страхи.       — Я не могу уснуть, — пробормотала девочка едва слышно. — …Можно посидеть с тобой немного?       Женщина кивнула, и Рин робко прошла внутрь. Она опустилась на свободную сторону кровати и зарылась руками в мягкое белое одеяло, принялась перетирать между пальцами набитый в него упругий пух.       — Перед экзаменами бывает тяжело уснуть. Я понимаю, что ты чувствуешь… Долго готовишься, в голове так много информации, но ощущение всё равно такое, будто ничего не знаешь, — Аой заговорила спустя несколько молчаливых минут, ласково улыбаясь. — Но знаешь, на самом деле, это обманчивое чувство. Ты обязательно вспомнишь всё в нужный момент.       Девочка нерешительно кивнула в ответ. Конечно, она не была уверена в своих знаниях, но беспокойство о завтрашнем дне отошло на второй план ещё пару часов назад. По правде говоря, она была бы не прочь тяготиться подобными житейскими проблемами.       Рин узнала об участии своего отца в Войне за Святой Грааль задолго до её начала и неоднократно обсуждала это с родителями. Она много капризничала по этому поводу, потому что хотела быть рядом с Токиоми, но ей из раза в раз объяснили, убедительно объясняли, почему она не может этого сделать.       Рин подозревала, что родители устали от её жалоб. Аой беспокоилась о происходящем не меньше её, но никак не выказывала это и не нагнетала обстановку. Рин старалась брать с неё пример. От некогда старшей дочери, от наследницы семьи Тосака ждали стойкости, самостоятельности и разумности. А не слабости.       Но правда в том, что Рин не могла оправдать ожиданий. Она слишком устала копить всё в себе и больше не способна была бороться в одиночку.       — … Дело не совсем… в этом.       Аой посмотрела на неё внимательно.       — Тогда что тебя тревожит, дорогая?       — Я просто… я всё жду, когда же наконец закончится эта Война, — Рин тяжело вздохнула и выпалила всё, что крутилось на языке. — Прошло почти две недели, а от папы нет никаких вестей. Я даже не знаю, как мы поймём, когда Война закончится… Может, она уже закончилась, а мы до сих пор не встретились с ним, потому что…       — Рин, — мать мягко прервала её. — Пожалуйста, не думай так. Твой папа большую часть жизни готовился к этому. Ты ведь и сама видела, как много и сильно он старался. Да, сейчас он не может сказать нам, как у него дела, но это ведь совсем не значит, что всё плохо. Ты ведь знаешь, какой он человек. Он не из тех, кто так просто проиграет.       Заметив, как дочь потупила взгляд и поникла, Аой перемахнула через кровать, чтобы оказаться рядом с ней. Женщина взяла в свою ладонь её маленькую ручку.       — У него сильные и надёжные союзники. Он призвал величайшего из Героев и заключил договор с Церковью.       — Я знаю всё это, но я просто… Я всё равно…       Аой притянула её к себе и крепко обняла. Она прекрасно понимала, что чувствует Рин. Она искренне сожалела о том, что тяжёлые испытания выпали на долю девочки в столь раннем возрасте.       Порой ей самой было сложно поддерживать позитивный настрой. Порой она с трудом верила в слова, которыми сейчас утешала Рин. Мир магов всегда был безжалостен и непредсказуем. Сколь бы ни был силён Токиоми, в Войне никто не мог гарантировать его безопасность.       Дочь беспомощно ткнулась носом в её бок и зажмурилась. Панцирь, что она цепляла на себя в трудных ситуациях, стал предательски мягок. Он истощился и треснул — эмоции захлестнули её. Дрожь сковала плечи, а на глаза навернулись слёзы.       Тогда-то Аой отбросила все свои сомнения и сказала:       — Я тоже очень волнуюсь за папу, но мы должны верить в него. Он сражается ради благой цели и ради нашей семьи. Он обязательно вернётся, потому что скучает по нам так же сильно, как мы по нему, — женщина бережно погладила Рин по голове.       А та лишь тихо заплакала, растворяясь в объятиях матери.       Рин извела себя, вымотала до предела, стараясь казаться сильнее, чем она есть. Внушила себе, что не имеет права на слабость. До чего же жестоко. Но правда в том, что теперь она нуждалась в поддержке как никогда прежде.       — …К тому же, у него осталась одна неисполненная мечта.       И Аой понимала её без слов.       Вот бы она не отпускала Рин никогда. Вот бы не прекращала гладить по волосам. Сейчас девочка готова была отдать за это всё, что имела. За что-то столь простое, приземлённое, но при этом бесценное. За что-то, что она могла позволить себе слишком редко, но что тайно желала почти всегда.       Рин выдохнула шумно, продолжительно, с сорвавшимся с губ хрипом. Постепенно её тело обмякло в руках матери, и напряжение в мышцах сменилось приятной слабостью.       Её грудь наполнило долгожданное облегчение. Она вдруг ощутила себя куда спокойнее и безмятежнее. Будто и не было нескольких недель терзаний. Будто и не было никаких причин бояться. Будто весь мир стал столь же тёплым и уютным, как объятия Аой.       В ней проснулась абсурдная, но столь необходимая сейчас вера в то, что всё будет хорошо.       — Какая мечта? — Рин спросила об этом, как только вновь смогла говорить.       Женщина рукой вытерла её влажные щёки.       — Токиоми мечтает увидеть, как ты станешь великим магом.       Маленькое сердечко запнулось, пропустило пару ударов. Рин ощутила колючий жар на щеках, на ушах и трепет в груди, как будто стая птиц внутри неё взметнулась ввысь.       — …Это он так сказал? — она была смущена не на шутку.       — Да. Папа верит, что ты сможешь достичь куда большего, чем он сам. Поэтому, даже если он не сможет победить в Войне, папа вернётся, чтобы обучать и направлять тебя. Он хочет и дальше видеть твои победы и гордиться тобой… Ради такой мечты стоит постараться, правда ведь?       Взмахи птичьих крыльев в груди перешли в барабанную дробь. Мысли в голове заскакали галопом, и Рин не смогла сдержать застенчивую улыбку.       Папа никогда не говорил ей такого. Он всегда был весьма скуп в проявлениях похвалы, и Рин неизбежно начала воспринимать свои старания и успехи как должное. Как только он принял в ученики Кирея, Рин решила, что чем-то подвела его, что не оправдала его надежд, раз уж он отдал предпочтение незнакомцу. Она стала заниматься в разы усерднее, но Токиоми был слишком занят подготовкой к Войне, чтобы заметить это.       Она думала, что он был слишком занят, чтобы заметить это.       Едва ли Рин могла себе представить, как высоко её ценит отец. Она почти задыхалась от счастья.       — …А он расстроится, если я плохо напишу экзамены? Если я… больше не смогу быть отличницей?       — Этой неважно, — убеждала её Аой. — Мы с папой любим тебя и гордимся тобой независимо от оценок. Ты всегда радуешь нас. Поэтому, если завтра что-то не получится, пожалуйста, не расстраивайся.       — Хорошо, я не буду, — глаза девочки засияли, в ней просыпалась былая уверенность. — Только не рассказывай папе, о чём мы говорили, хорошо?       — Конечно. Это наш с тобой маленький секрет.       Рин вновь обняла маму и укромно устроилась на её плече.       — Хочу остаться с тобой сегодня.       — Ты всегда можешь сделать это, милая.

***

      Рин сидела в гостиной и с остекленевшим взглядом слушала рассказ Кирея о произошедшем.       Мужчина не особенно с ней церемонился. Он не был сострадателен или деликатен. Он вывалил на неё правду сплошным потоком, желая поскорее объясниться и отвязаться от девочки. Конечно, ему было безразлично то, как Рин должна будет пережить всё это. Конечно, у него найдутся дела поважнее, чем помочь маленькому ребёнку не то что смириться, да хотя бы осознать случившееся.       Её отец мёртв. Её мать выжила из ума.       …Звучит как какой-то бред — такой была первая мысль Рин. Потому что ну не может же это быть правдой! Чтобы оба её родителя вот так сразу…       — Мы с учителем Токиоми договорились о том, что я должен буду взять тебя под опеку, если подобное случится. Мы уже подготовили все документы, мне осталось лишь утвердить их в органах. Я буду твоим опекуном вплоть до твоего совершеннолетия и буду жить вместе с тобой в резиденции.       …Точно. Это просто кошмарный сон. Наваждение. Сбой её измученного тревогой мозга.       Ей необязательно слушать сейчас Кирея. Необязательно верить ему. Ведь совсем скоро она проснётся, и всё это закончится. Надо лишь чуть-чуть подождать.       Но даже понимая это, даже убеждая себя в этом раз за разом, Рин едва могла дышать. У неё в груди всё кололось и жгло. Её сердце стало таким тяжёлым, что грозилось проломить рёбра и рухнуть куда-то вниз, расшибиться об пол большой уродливой кляксой. Её руки и колени тряслись от холодной дрожи.       Девочка, как ни пыталась, не могла заставить себя проснуться.       — Рин… Я очень сожалею о судьбе твоих родителей.       В словах Котомине не было сочувствия. Они звучали противоестественно сухо и оттого неуместно, излишне.       Кирей затаился в ожидании ответа. Он предвкушал реакцию девочки. Правда, подобно бурно цветущим терновым розам, обвивает с головы до ног, обволакивает, вонзается беспощадными шипами в хрупкую плоть.       Надежда, перетекающая в отчаяние, — самая изумительная метаморфоза.       — Твой отец был замечательным человеком и отличным наставником. Я был очень рад учиться у него, — Кирей продолжил провоцировать её. — Мне жаль, что он не успел передать все свои знания тебе.       У Рин сильно сдавило горло. Она попыталась что-то ответить, но с губ сорвался лишь придушенный хрип.       В её голове никак не выстраивалась цельная картина… Что же это получается? Кирей хочет сказать, что теперь она лишилась не только сестры, но и отца? Что её мать более не сможет заботиться о ней, потому что и о себе позаботиться не способна?       Рин отчаянно пыталась найти хоть какую-то деталь в доказательство тому, что слова Кирея — ложь.       А Котомине чувствовал себя живым и с трудом сдерживал порыв расплыться в довольной улыбке. Он с тихим смаком, со всем своим вниманием наблюдал, как противоречивая гамма эмоций на лице девочки постепенно трансформируется во что-то куда более однозначное.        — …Ты ведь должен был… — Рин едва смогла выдавить это из себя, — защитишь папу…       Её обвинение было настолько сиплым и разбитым, настолько бессильным, что казалось Кирею почти незначительным.       — Поверь, я делал всё, что было в моих силах. Но я говорил тебе, что не обещаю, что смогу защитить его.       Жестокая реальность размозжила сердце одним ударом.       Почему… Почему всё так вышло?! Почему её любимый отец должен был погибнуть, а этот человек — остаться в живых?! Это неправильно, это несправедливо. Это неравноценный обмен!       Кирей никогда не сможет заменить его. Кирей даже не попытается это сделать.

***

      Лето стало тусклым и невзрачным. Несмотря на все свои краски: на бурную душистую зелень, облачившую город, на высокое улыбчивое небо, раскинувшееся над головой. Лето стало холодным даже под лучами палящего солнца. Рин более не чувствовала его тепла, не чувствовала всей той жизни, что бурлила вокруг.       Всё за пределами резиденции ощущалось неестественным и чужеродным. В своей постоянности, в своей безмятежности мир казался невероятно жестоким, неправильным. Мир вёл себя так, будто ничего не произошло, и Рин ненавидела его за это!       Она не знала, сколько времени прошло с момента окончания Войны. Она совершенно потеряла его счёт: минуты, часы, дни ускользали сквозь её пальцы и терялись где-то в забвении. Рин и сама стремилась кануть в забвение, чтобы сквозь его пелену больше никогда ничего не почувствовать.       Порой она не выходила из своей комнаты чуть ли не сутками напролёт. Порой она не находила в себе сил даже встать с кровати. Она была последней из своей семьи, кто остался невредим, но всю жизнь из неё будто бы высосали. Всё, к чему она стремилась до сих пор, вдруг обесценилось и стало бессмысленным. Отец больше не похвалит её за старания. Не поможет ей советом и не сможет гордиться ей.       Порой болезненная тоска толкала её бесцельно, будто бы в трансе, бродить по особняку. Рин часто навещала места, напоминавшие ей о прежней жизни, о былом семейном счастье. Столовую, где они вместе обедали. Комнату родителей, куда её пускали лишь изредка, но где было слишком много бесценных памятных вещей. Беседку в саду, где они с матерью сидели в тёплые летние дни.       …Рин не раз приходила к ней. Валилась в объятия Аой израненная, беспомощная, как никогда нуждающаяся хоть в чем-то, за что можно уцепиться, чтобы не захлебнуться в зыбучем болоте отчаяния и скорби.       И Аой обнимала её, но каждый раз спрашивала, почему дочь грустит. И даже если Рин находила в себе смелость вновь объяснить, Аой её не понимала. Женщина выбирала из её слов лишь то, что хотела услышать. Лишь то, что не покалечит ещё сильнее её травмированный разум. Она просила не держать на Токиоми зла за то, что ему приходится много работать, за то, что он редко может проводить с ними время. Она советовала дочери подняться в его кабинет и поговорить с, если она сильно соскучилась.       Рин часто плакала. Иногда тихо, едва различимо. А иногда до удушья, до обезвоживания. До красноты и жжения в глазах.       Она осталась совсем одна. Больше некому было её поддержать, больше некому было её понять. Она с трудом представляла, как будет жить дальше.       Неизвестность. Безнадёжность. Бессилие.       В грудной клетке невыносимо тесно от горечи. Рин почти слилась воедино с ней, почти растворилась в ней.       Ничего уже не будет как прежде.

***

      Время лечило медленно, и Рин долго не могла найти в себе сил ответить на звонки подруг. Угрюмая и отчуждённая она игнорировала их попытки связаться, даже если телефон звенел навязчиво и почти ежедневно.       Ей предстояло учиться бок о бок с этими людьми ещё несколько лет. Предстояло выполнить множество учебных командных проектов. Портить с ними отношения было бы попросту глупо. Разум Рин прояснился достаточно, чтобы она способна была осознать (не без раздражения), что будет жалеть о своём поведении.       Тогда она заставила себя отвечать на звонки.       Самым частым её собеседником стала Котонэ — одна из довольно близких подруг. Остальные звонили лишь пару раз, а иногда не звонили и вовсе. Впрочем, это ничуть не огорчало Рин: телефонные разговоры не давались ей легко. Оживлённое, задорное общение в первые разы казалось настоящим издевательством, пыткой, но позже она привыкла.       Девочка не делилась произошедшим. У неё просто не хватало на это духу. Как и прежде, она искала в разговорах возможность отвлечься от страшной реальности. Рин лгала, объясняя своё затворничество большим количеством домашних дел.       Но со временем общение перестало быть обременительной обязанностью. Девочка начала ждать звонки, начала звонить сама. Она всегда больше слушала, чем говорила. Истории Котонэ о поездке к родственникам в деревню, о купании в лесном озере, о покупке нового велосипеда неожиданным странным образом увлекали её.       Похоже, Рин истосковалась от одиночества. Завяла, зачахла от уныния, застывшего в стенах резиденции. Впервые за долгое время ей захотелось вырваться из замкнутого круга, впервые ей показалось, что она всё ещё способна на это.       Потому, когда Котонэ в очередной раз пригласила её пойти на прогулку по торговой аллее Миямы вместе с остальными, Рин согласилась.       — У меня для вас кое-что есть!       Акико, — подруга, не позвонившая ей ни разу, — с загадочной улыбкой запустила руки в маленькую сумочку. Остальные девочки собрались вокруг неё и наблюдали с неподдельным интересом, теряясь в догадках о том, каким окажется сюрприз.       Акико разложила на ладонях несколько браслетов ручной работы, и подруги чуть не запищали от радости. До того красивыми и изящными были эти украшения. Нитки мулине расписали на них причудливые пёстрые узоры, а редкие вкрапления из бусинок и бисера расположились посреди плетения удивительно гармонично. Воистину, Акико блеснула своим талантом. Даже Рин, будучи всё ещё довольно подавленной, не могла не поразиться тонкой работе.       — Это мой подарок нам всем на окончание семестра, — девочка объявила торжественно и, выдержав паузу, добавила. — И символ нашей дружбы, конечно же!       Она принялась раздавать браслеты одноклассницам. Каждый из них был индивидуальным, отличался окрасом и видом декора, каждый был изготовлен для конкретного человека, но как только подошла очередь Рин, Акико почему-то нахмурилась и сделала шаг назад.       — Ты извини… — бросила она как-то демонстративно небрежно. — Я не думала, что ты придёшь. Я не сплела браслет для тебя.       — Ох… — Рин замахала руками, глотая горький привкус разочарования. — Я понимаю. Ничего страшного!       Такое поведение Акико, некогда довольно близкой её подруги, стало первым тревожным звоночком, но Рин постаралась не искать в этом слишком много смысла. Она сама проявила себя недружелюбно, спрятавшись в доме на целых две недели. Возможно, для большей части её круга общения то, что она смогла-таки выбраться, действительно стало неожиданностью.       И Рин не начала бы себя накручивать, не случись в тот вечер ещё несколько подозрительных казусов.       В какой-то момент, не желая казаться аутсайдером ввиду непривычной молчаливости, Рин завела разговор об экзаменах.       К слову, она не ожидала, что отнесётся настолько безразлично к своим неудовлетворительным (по её меркам) результатам. Рин не набрала и восьмидесяти баллов ни по одному из предметов. Не учись она прилежно и внимательно до начала Войны за Святой Грааль, всё могло бы быть даже хуже. Но старание девочки преуспевать всегда и во всём постепенно угасало. Зарождающиеся проблемы в учёбе не казались ей чем-то значимым и серьёзным, потому что больше некому было отчитывать её за неудачи.       Именно это Рин и сказала остальным, утаив лишь пару ключевых деталей и причин.       Но вдруг она почувствовала враждебность во взглядах некоторых девочек. Особенно мрачным стало выражение лица Акико — Рин могла утверждать с уверенностью, ей не почудилось. Обстановка накалилась, и ей оставалась лишь гадать, почему её инициатива в общении вызвала столь негативную реакцию.       Котонэ очень выручила её: она быстро увела разговор в другое русло и взбодрила подруг. Рин смогла узнать лишь немногое о результатах остальных, но ей этого хватило, чтобы понять: тема экзаменов для большинства была болезненной. Кажется, девочки, как и она, не особенно преуспели.       Последней каплей, спровоцировавшей серьёзное беспокойство, стала необычная манера остальных держаться при личных беседах с ней.       Раньше Рин была центром их группы — душой их компании. Изначально именно она сплотила подруг вокруг себя. У всех девочек возникали те или иные сложности с учёбой, а Рин всегда готова была помочь разобраться с новой темой. Рин предпочитала не общаться с другими отличниками, потому что видела в них конкурентов, и никак не могла отделаться от привычки соревноваться с ними. И в то же время ей нравилось учить окружающих, нравилось, с каким вниманием её слушали, нравилось чувствовать своеобразный авторитет.       Тем более странным выглядело то, что сейчас остальные пытались поскорее отвязаться от неё. От некоторых Рин слышала неприкрытое пренебрежение, чего, стоит ли говорить, никогда прежде не было. Другие просто шли на контакт неохотно, с какой-то недоверчивостью, будто бы чувствовали себя неловко. И лишь Котонэ из всех шестерых в своём отношении к ней ничуть не изменилась.       — Что происходит? — Рин обратилась к ней, как только остальные разбрелись по магазину с мягкими игрушками. — Почему они так странно ведут себя?       От Рин не укрылось то, что собеседница ощутимо растерялась из-за её вопроса. Взгляд Котонэ заметался из стороны в сторону, она прикусила нижнюю губу, стараясь подобрать правильные слова.       — …О чём ты говоришь? — и вместо этого решила улизнуть от ответа.       — Ты ведь помнишь, как хорошо мы общались раньше? — Рин опустила руки ей на плечи и посмотрела в глаза проникновенно. — …Сейчас… что-то не так. Они как будто… обижены на меня. Но я не могу понять, за что. Если я чем-то провинилась перед вами, пожалуйста, расскажи мне об этом.       Котонэ стояла будто бы на иголках. Она нервничала, теребила пуговицы на своей кофте. Кажется, Рин пугала её излишней настойчивостью. В любом другом случае она оставила бы попытки докопаться до истины, но реакция Котонэ говорила ей ясно: эти подозрения не пусты.       Потому она напирала всё сильнее.       — …Неет… Ты ни в чём не виновата, — подруга пробормотала побеждённо. — Я так считаю. Но девочки… Они немного расстроились, когда ты не захотела вместе с нами готовиться к экзаменам.       Ответ был расплывчатым, но Рин хватило и этого. Она сжала кулаки так сильно, что те побелели, затряслись от напряжения, и усмехнулась с приторной фальшью.       Ах вот оно что… Значит, подруги в обиде на неё за то, что она не захотела помогать им с подготовкой. Быть может, они и вовсе винят её в своих плохих результатах! Ну а почему бы и нет? Их реакция на разговоры об экзаменах только подтверждает это.       Странно, что Рин сама не догадалась. Возможно, ей просто и в голову не приходило, что подруги способны на такое. Они настолько сильно рассчитывали на её помощь в учёбе, что дружба с Рин стала для них глубоко второстепенной. Ведь даже спустя полмесяца они не смогли отпустить эту ситуацию.       Непременно, им досталось от взрослых. Особенно Акико. Рин часто слышала от неё жалобы на строгость и требовательность родителей. Наверное, Акико надеялась на неё сильнее других и в отместку настроила их против неё.       …Но разве Рин виновата в этом? Разве Рин виновата в том, что подруги витают в облаках на уроках вместо того, чтобы слушать? Что мягкие игрушки, плетение браслетов, прогулки и шоппинг занимают их куда сильнее, чем собственные образование и будущее?       Девочка плотно сжала губы.       Прежде чем расспросить обо всём Котонэ, она была готова принести извинения, лишь бы наладить отношения с подругами. Но в самом деле… какого чёрта она должна это делать? Дружба подразумевает куда больше, чем безвозмездную помощь по учёбе, и, если у кого-то проблемы с этим, если кто-то не готов дружить, когда его не тащат на своих плечах более способные и ответственные люди, это и не дружба вовсе.       Как же Рин ошибалась. Они ведь попросту её не достойны!       Никто не достоин, кроме Котонэ.       Девочка взяла в руки плюшевую игрушку, на которую её подруга давно уже поглядывала.       — Тебе нравится этот щеночек, да? — Рин тепло улыбнулась. — Давай купим двух таких. Для тебя и для меня. Они станут символом нашей дружбы.       Рин никогда не обращала на это внимания, но их двоих связывало куда большее, чем помощь по учёбе. Она была тем человеком, который помог некогда очень робкой и зажатой Котонэ влиться в коллектив и найти друзей. Она защищала её от назойливых задир-мальчишек, несмотря на то, что те начали в отместку задирать и её. Рин поддерживала и ободряла Котонэ каждый раз, когда та теряла уверенность в себе.       Очевидно, одноклассница видела в ней куда больше, чем удобную отличницу. Она была абсолютно искренней в своих проявлениях дружбы. Когда она звонила и говорила, как сожалеет о том, что Рин не может выйти погулять с остальными, это была не просто вежливость — это была чистейшая правда.       Рин была слепа и не видела дальше своего носа. Котонэ — её единственная настоящая подруга.       Несколько дней спустя, когда они двое вместе гуляли в парке, Рин рассказала ей о случившемся в начале каникул. Конечно, она не смогла раскрыть всю правду. Ей пришлось соврать о причинах смерти отца, но в остальном девочка была как никогда прежде откровенна.       Впервые со дня настигшего её горя она поделилась с кем-то своими переживаниями. Их было настолько много, настолько плотно и глубоко они забились в сердце, что дышать становилось труднее день ото дня.       И когда Рин наконец-то высказала всё, что накопилась, когда пролила целое море слёз на плече своей лучшей подруги, ей стало действительно легче. К ней вернулись силы жить дальше, вернулись силы бороться, потому что она знала наверняка: у неё всё ещё остался человек, на которого она может положиться. Остался тот, кто поддержит её, несмотря ни на что. Этого крохотного огонька надежды было достаточно, чтобы разжечь в ней пламя.       И пусть Котонэ не суждено было узнать, какова жизнь Рин за воротами резиденции Тосака. Не суждено было узнать о её происхождении и долге перед семьёй. Это всё ещё самая крепкая, самая честная дружба, которую Рин когда-либо создавала.       Котонэ была несколько растеряла и напугана, когда девочка открылась ей, но она нашлась, что сказать. Она сумела предложить пусть и неловкую, неумелую, но столь необходимую поддержку.       Они двое замечательно провели тот день. Но больше Котонэ не приходила на прогулки, сколько бы Рин её ни звала.

***

      Полтора месяца назад       Летние каникулы закончились, как и всегда, быстро и неизбежно. Они принесли Рин много горя, разочарований и почти не оставили времени, чтобы оправиться. Ей пришлось примириться… нет, проглотить произошедшее. Приучить себя закрывать на это глаза и жить дальше, как ни в чём ни бывало.       Бесспорно, у неё всё ещё оставалась причина. Рин осознала её далеко не сразу, но как только сделала это, смогла и воспрянуть духом. В ней возродились былые стремления, даже с большей силой, чем прежде, и силы этой хватило, чтобы утихомирить боль.       Рин решила, что должна стать великим магом, следуя последней воле своего отца. Рин должна воплотить его мечту в знак уважения, в знак благодарности за всё то, что он для неё сделал. Даже если Токиоми больше не сможет наблюдать за её успехами и гордиться ей, девочка не позволит себе подвести его. Теперь будущее семьи Тосака в её руках. И она, подобно отцу, посвятит долгу всю себя.       В последние полторы недели каникул Рин Она обуобучалась магии каждый день. Иногда сутками напролёт сидя в мастерской, она изучала старинные тексты и новые сложные заклятия. Работа стала лекарством от тяжёлых переживаний — мастерская жестала куполом, за которым Рин спряталась от тревог реального мира.       Теперь она заботилась лишь о том, чего должна была достичь.       Тосака Рин ступила на порог класса бесшумно, но не боязливо. Она прошла на своё место, ни с кем не здороваясь и ни с кем не пересекаясь взглядами, демонстративно самодостаточно и даже горделиво.       На самом деле, она в них совершенно не нуждалась. Ни в ком из них. Ей не нужны такие друзья. Сверстники слишком глупы, инфантильны и беспечны, чтобы её понять. В своей наивной жизнерадостности, в своих глупых заботах и мечтаниях они лишь раздражают её. Девочка привыкла закрывать глаза на пропасть, которая всегда существовала между ними, но более она не намерена была никому из них уподобляться. Достойные снисхождения получат лишь её снисхождение. Достойные пренебрежения — пренебрежение.       Первые дни триместра были однотипно скучными и утомительными. На лекциях откровенно хотелось спать, и наблюдение за происходящим на школьном дворе, за неспешным движением облаков, или рисование в тетради занимали Рин куда сильнее. Иногда ей удавалось игнорировать заунывный бубнёж учителей и обдумывать материал по магической теории, прочитанный вечером.       Она пересмотрела своё отношение к образованию и более не заставляла себя внимательно слушать и подходить со всей отдачей к ненужным (по её мнению) предметам. Останься она всё такой же прилежной, как и до каникул, пришлось бы жертвовать огромным количеством времени в ущерб действительно важным вещам — в ущерб обучению магии.       На седьмой день семестра классный руководитель представил всем нового ученика. Это был мальчишка с рыжей взлохмаченной макушкой, широкой, но несколько смущённой улыбкой и добрыми глазами. Он действительно волновался, оказавшись в новом коллективе.       Эмия Широ. Рин хватило одного лишь его вида, чтобы скривиться. А уж когда он начал лезть к одноклассникам с расспросами, напрашиваться участвовать с ними в подвижных играх на переменах, так и излучая дружелюбие, чуть ли не подлизываясь, она поняла, что первое впечатление не было обманчивым.       Такой же беспечный, как и все остальные… Не то, чтобы Рин надеялась на что-то другое. Такое поведение, каким бы нелепым и глупым она его ни считала, было нормой для ребят её возраста. Это ей не повезло быть морально старше и серьёзнее своих сверстников.       Девочка решила не обращать на него внимания. Одним дураком больше, одним меньше. Какая разница?       Вот только Эмия Широ не разделял её равнодушия.       — Что ты рисуешь?       Однажды он подкрался к ней сзади и стал бесцеремонно глазеть на то, как девочка чертила в тетради магические круги. Она часто делала так, фантазируя о своём будущем в роли великого мага.       — Это снежинки, да? Очень красиво!       Рин взглянула на него со всем холодом, на который только была способна.       — Да. Ты что-то хотел? Я немного занята.       — Можно с тобой подружиться? — мальчишка улыбнулся доброжелательно и заботливо. — Ты всегда сидишь одна, поэтому… Я подумал, что тебе может быть грустно.       Напряжение разрядом прошлось по мышцам Рин. Она сжала карандаш в руке до скрипа, грифель рвано чиркнул по бумаге, искажая рисунок.       — …А вот это уже не твоего ума дело, — процедила она, едва сдерживаясь, чтобы не огрызнуться. — Что б ты знал, я отлично себя чувствую. А теперь оставь меня в покое.       От мальчишечьей улыбки не осталась и следа, она погасла на глазах. Неуёмные дружелюбие и жизнерадостность разбились об ледяную стену, и Рин чуть ли не забавлялась, чуть ли не злорадствовала этому.       Маленький раненый оленёнок.       Эмия Широ неплохо поладил с одноклассниками и, должно быть, многое о себе возомнил. Возомнил, что Рин нуждается в нём, как в единственном друге, или, быть может, как в связующем звене между ней и другими. Что ж, очень жаль его огорчать.       Девочка отвернулась демонстративно равнодушно и взялась рисовать дальше. А новенький так и стоял рядом с ней, как истукан, следующие секунд тридцать.       — …Ладно, — заговорил он, наконец переварив её грубый ответ. Он постарался не унывать, но в словах всё равно просачивалась нервозность. — Могу я попросить тебя кое о чём?       — С этого стоило начинать. Можешь, только если потом ты отстанешь от меня.       Эмия Широ ответил на очередной выпад нападением. Он взял стул от соседней пустующей парты, пристроил его сбоку и сел рядом с Рин, вынуждая её бороться с желанием пятиться к стенке.       — Мне очень нравится, как ты рисуешь. Я не в первый раз увидел, на самом деле… — он начал откуда-то издалека. — У меня дома живёт котёнок! Совсем маленький, ему только два месяца. Он рыженький, с белыми полосками и голубыми глазами. Очень милый! Жалко, что у меня нет фотографии, чтобы показать его тебе.       Рин застыла в полнейшем недоумении.       …К чему это сейчас вообще было?        — Мне сказали, что он очень быстро вырастет и уже скоро изменится. Но я хотел бы запомнить, как он выглядит сейчас. Я подумал… может быть, ты согласишься нарисовать его для меня?       Это, безусловно, была одна из самых странных просьб, с которой к Рин когда-либо обращались. Она даже не знала, как реагировать.       Нарисовать кота… Звучит слишком глупо и несерьёзно.       Тосака Рин вовсе не сходила с ума по домашним животным, в отличие от большинства девочек её возраста. Она, конечно, не могла отрицать их природное очарование (было время, когда она сама пыталась уговорить родителей завести питомца), но не принимала близко к сердцу и не таяла от одного лишь вида милого животного. По правде говоря, влюблённый лепет бывших подруг на эту тему зачастую её раздражал.       В любом другой ситуации Рин отказалась бы, не задумываясь. Но то, что Эмия Широ был готов просить об этом человека, который только что нагрубил ему, действительно смущало её.       …Неужели это так много для него значит?       — Хорошо, — Рин сама не успела понять, как и почему вообще согласилась на это. Но, в конце концов, для неё в рисовании не было ничего сложного. — Я представляю себе, как выглядит котёнок. Но я не знаю, настолько похоже получится, ведь твоего я не видела.       — Ничего страшного! Я опишу его очень подробно. И спасибо тебе большое! — мальчишка аж просиял и чуть ил не подпрыгнул на стуле. — …А вообще, если хочешь, мы можем как-нибудь сходить ко мне, я его тебе покажу!       Рин сразу нахмурилась.       — А ну притормози. Сначала попробуем так. Опиши всё, что сможешь. К концу уроков сделаю.       — Хорошо!

***

      Как только занятия подошли к концу, Эмия Широ вежливо отказался от прогулки с одноклассниками и поспешил домой.       Этот вечер обещал быть сильно загруженным. Ему предстояло сделать многое: убраться хотя бы в главном коридоре, на кухне и в своей комнате, приготовить что-то на ужин и сделать уроки. Прокручивая столь большой список дел в голове, сложно было не утратить решимость, но мальчик не позволял себе думать слишком много. Даже если ему придётся делать домашнее задание ночью, он не откажется от давних планов.       Для ужина Широ выбрал рис, потому что варить его можно было параллельно с уборкой. Он, на самом деле, умел готовить всего несколько простейших блюд. Ещё полтора месяца назад он не знал о кулинарии практически ничего и не планировал осваивать этот навык, но потом всё резко изменилось.       Нужно признать, получалось у него не так уж и плохо. Пусть и без изысков, но весьма съедобно: уж точно лучше, чем бесконечные полуфабрикаты, консервы или лапша быстрого приготовления. Придёт время, и ему будут по силам рецепты традиционных японских блюд, ну а пока лишь что-то непримечательное — зато домашнее.       Поставив кастрюлю с рисом на плиту, Широ мысленно отметил это галочкой в списке дел и принялся за уборку. Он начал со сбора и выноса мусора, затем — разложил по шкафам разбросанный кухонный инвентарь, перемыл всю скопившуюся в раковине посуду, собрал с обеденного стола крошки и протёр его влажной тряпкой. Мытьё пола он решил оставить напоследок: удобнее будет сделать это разом для всех помещений.       Мда… Конечно, в последние дни в доме творился настоящий бардак, потому что ни у кого не было времени всё это убирать.       Учеников средней школы загружали большим количеством домашней работы по разным предметам. Системой образования подразумевалось, что подростки должны посвящать большую часть своего времени учёбе, но положение Широ редко позволяло ему быть столь прилежным. Тем не менее, он не особенно рассчитывал иметь хорошую успеваемость и потому не огорчался.       Помогать по дому, как и помогать в принципе, ему нравилось куда больше, чем учиться. Он не боялся неприятной рутинной работы. Даже если приходилось жертвовать своим свободным временем, Широ брался за неё с редким энтузиазмом. Он любил радоваться результатам своих трудов и особенно любил радовать ими окружающих.       Потому он привычно увлёкся уборкой. Настолько сильно, что перестал замечать время. И только когда в его комнату проник едкий запах гари, Широ спохватился.       — Оооо нет, — он простонал почти беспомощно и тут же выскочил из комнаты.       В коридорах вонь стояла ужасная. Она заполонила большую часть резиденции, и чем ближе мальчик подбирался к кухне, тем более концентрированной она становилась. Вскоре от её обилия Широ начало мутить, он закашлялся, и мир перед глазами поплыл. Он зажал нос рукой и поспешил скорее выключить плиту.       Первым делом юный Эмия открыл все окна и двери, чтобы дом полностью продувался. Он дождался, пока внутри будет возможно дышать и только тогда вернулся к кастрюле. С первого взгляда рис выглядел абсолютно нормально, он был чистым и белоснежным, но стоило раздвинуть верхние слои разбухшей крупы, как показались угольно-чёрные жёсткие слипшиеся куски.       Мальчик вздохнул с досадой и опустился на табуретку, повесив руки безвольно болтаться вдоль тела.       …И как же он так умудрился? Пустяковое ведь дело — сварить рис. Нужно было ещё постараться, чтобы испортить настолько простое блюдо.       Не стоило заниматься уборкой и готовкой одновременно. Не стоило так торопиться! Каждое дело требует большого внимания, особенно, когда ты в нём новичок.       Широ прекрасно знал об этом, но хотел сделать всё как лучше… Хотел, чтобы к приходу Кирицугу всё было готово. Чтобы в доме стало уютно и приятно находиться. Это было меньшее, чем он мог отблагодарить человека, которому был обязан жизнью. Которому был обязан всем, что имел сейчас, потому что после пожара в Синто у Широ не осталось ничего. Буквально ничего.       Генерализованная диссоциативная амнезия. После двух недель пребывания в больнице и многочисленных обследований и бесед с психологом ему подтвердили такой диагноз. Возникла, предположительно, из-за черепно-мозговой травмы или сильного стресса.       Образовавшийся провал в памяти покрыл около восьми лет жизни. Когда мальчик впервые очнулся после произошедшего, он даже не смог назвать врачам своё имя. Но если эта информация каким-то чудом, будто бы озарение, возникла в его голове спустя несколько дней, то всё остальное: себя, свою прошлую жизнь, родителей и трагедию в Синто, — Широ так и не смог вспомнить.       Это чувство было сложно описать. Сложно с чем-то сравнить. Вряд ли в мире существовало что-что, что могло бы заставить мальчика ощущать себя более потерянным и беспомощным, чем в тот момент. Незнакомая больница, незнакомый вид из окна, незнакомые люди вокруг. Незнакомый ему человек по имени Широ.       Прошлое, будущее и даже настоящее казались настолько неопределёнными, настолько отчуждёнными, что он не мог не испытывать страх, просто даже думая об этом. Он не помнил ничего о себе, но сохранил большинство знаний о мире. И потому представлял себе отчётливо, что сирот, вроде него, не ждёт ничего хорошего.       И пусть ему повезло не помнить собственных родителей — повезло не горевать о них, он думал, что в мире не осталось никого, кому он такой мог бы быть нужен.       — Я дома, — чужой голос прорвался в мысли откуда-то из прихожей.       Широ тут же оторвался от уборки. Он поспешил ко входу, чтобы по традиции встретить пришедшего в поздний час.       Эмия Кирицугу, всё ещё непривычно строгий, отстранённый и даже несколько мрачный в своём деловом костюме, не спеша разувался. Он, кажется, с трудом боролся с желанием облокотиться на стену.       — Привет! — мужчина смахнул усталость с лица сразу же, как только увидел Широ. — Здесь такой сильный сквозняк. Ты проветриваешь?       Мальчик замер на расстоянии в несколько шагов, не решаясь подойти ближе, и упёрся взглядом в пол.       — Я сжёг рис. Я хотел приготовить для нас ужин, но… — его голос стал приглушённым. — Прости.       Кирицугу улыбнулся, как и всегда, заботливо, ободряюще.       — Не волнуйся, это совсем не страшно. В шкафу ведь ещё остались запасы лапши? Поедим сегодня её.       — …Ага, — Широ весь съёжился и насупился. Ему тут же захотелось сбежать. — Я подожду тебя на кухне…       Кирицугу пришёл к нему спустя десять минут. Облачённый в традиционное японское кимоно он выглядел куда более знакомым и по-домашнему неопрятным. Широ находил его привычку соответствовать интерьеру резиденции довольно странной. Сам он предпочитал обычные брюки и футболку.       Кирицугу сразу направился к кастрюле с рисом. Он достал палочки из ящика и подцепил порцию крупы. Мальчик хотел было вскочить из-за стола и крикнуть, чтобы остановить его, но он не успел.       — Эй, это весьма вкусно! Если брать сверху, гари почти не чувствуется.       Широ недоверчиво покосился на плиту.       — … Ты серьёзно, что ли?       — Абсолютно, — заверил Кирицугу. Он потянулся к шкафчику с посудой, выудил оттуда новую кастрюлю и принялся перекладывать рис. — Мы будем есть часть, которая не подгорела. Нужно только добавить масло.       Мальчик не смог оторвать взгляд от того, как тот хозяйничал на кухне. От этой простой в своей сути повседневной картины так сильно веяло уютом. Всё казалось настолько гармоничным, настолько реальным, будто они двое знали друг друга всю жизнь, а не жалкие полтора месяца.       Щёки вдруг потеплели, усидеть на месте стало так трудно. В груди возникла приятная теснота.       Кирицугу пришёл к столу с двумя тарелками в руках.       — Я хочу поблагодарить тебя. За ужин и за то, что ты убрался в доме… Прости, что у меня никак не доходили руки сделать это.       Сердце младшего встрепенулось, зашлось в бойком неровном ритме.       — Не говори так! — воспротивился он. — Ты ведь много работаешь! Я хочу хоть чем-то тебе помочь.       — Ты меня очень выручил. Спасибо.       Лучезарная улыбка сама собой наползла на губы мальчика, и былая досада бесследно исчезла. Он схватился за столовые приборы, пожелал мужчине приятного аппетита и приступил к ужину.       Кирицугу был действительно тронут его заботой. Был благодарен за его старания и его стремление стать ближе.       …Он боялся, что будет иначе. Что в своей тоске о прошлом, об утраченном Широ дистанцируется от него. Что Широ откажется признать его, сочтя жестоким за попытки заменить родителей мальчика. Что они так и будут жить словно бы по соседству, не найдя друг в друге кого-то больше, чем чужаков.       Кирицугу был так рад ошибаться. Рад, что смог предложить хоть что-то, способное заполнить образовавшуюся пустоту. Хоть что-то стоящее, достаточно ценное для того, чтобы можно было не сожалеть.       И Широ не сожалел. Мальчик смог принять всё это и, кажется, даже полюбить.       Он такой замечательный ребёнок. Кирицугу чертовски с ним повезло.       И тем не менее, он больше не может позволить себе пропадать целыми днями в офисе. Он должен уволится и найти удалённую работу, чтобы взять на себя часть дел по дому. Чтобы чаще видеться с Широ, укрепить их связь и стать по-настоящему родными людьми.       Мальчик рассказал ему, как прошли первые дни в новой школе. Как сложно бывало на уроках и как весело — на переменах. Как он успел сдружиться с некоторыми одноклассниками и теперь намеревался сдружиться и с остальными. В особенности — с одной довольно хмурой необщительной девочкой.       В этот момент он вдруг выбежал с кухни и принялся носиться по коридорам. Послышались грохот и вскрики, и Кирицугу, обеспокоенный, вскочил из-за стола, но уже через мгновение Широ вернулся. В одной руке он держал барахтающегося, явно не слишком довольного котёнка, в другой — чуть помятый тетрадный лист.       — Ну и заставил же ты меня побегать, Тору! — мальчик принялся отчитывать питомца, глядя тому прямо в глаза. — Мы же чуть тумбочку не свернули!       Нахальная кошачья морда не выражала ни единого намёка на стыд. Широ опустил на пол бессовестное животное и протянул Кирицугу лист бумаги.       — Я попросил её нарисовать Тору! Правда, здорово получилось?       На рисунке пушистый котёнок с несколько ядрёной рыжей шёрсткой гонял по полу клубок. Он навис над игрушкой в довольно неуклюжей позе, но мальчик пояснил: такова была задумка. Маленький Тору ещё не научился двигаться плавно и грациозно.       — Ого… это и правда очень красиво.       — А ведь Рин даже не видела его, представляешь? — радовался мальчишка. — Правда, ей всё-таки пришлось сделать несколько правок. Я об этом попросил. Но в итоге получилось отлично!       Широ решил, что питомец просто обязан оценить свой «портрет». Он начал расхаживать за ним по всей кухне, подсовывая лист бумаги к его голове со словами «Смотри, это же ты!». Тору не был впечатлён. Он из раза в раз пытался удрать подальше от приставучего ребёнка. В итоге его терпение лопнуло, и он как следует вдарил лапой по рисунку.       — Ты с ума сошёл?! — юный Эмия всерьёз возмутился. — Это тебе не игрушка, блин!       Кирицугу не мог перестать тихо смеяться, наблюдая за ними со стороны. Несмотря на весьма скверный своенравный характер кота, они двое отлично ладили.       Тору стал первым другом Широ с тех самых пор, как он потерял память.       Мальчик не смог вспомнить никого из своих давних друзей, даже когда они с Кирицугу их разыскали. Эти встречи были очень неловкими и некомфортными. Широ не находил себе места: ребята общались с ним так, будто знали его тысячу лет, а тот даже при всём желании не мог ответить им взаимностью. Он очень старался сохранить с ними связь, но эта дружба была такой натянутой, такой искусственной… Ребята не могли не заметить, как сильно он изменился, а мальчик понятия не имел, что это значит.       Кирицугу решил, что будет лучше сменить школу. Кирицугу завёл кота, чтобы Широ не чувствовал себя одиноко.       И чтобы сам он мог выглядеть в глазах приёмного сына нормальным человеком.       — Да ну тебя! — Широ прекратил возиться с котом и демонстративно обиженно зашагал к столу. — Поверить не могу, что я попросил нарисовать его. Тору такой засранец! — он начал яростно жевать остывший рис. — Вообще, я хотел попросить Рин сделать ещё несколько рисунков с ним. Но теперь я передумал!       — Не огорчайся, он просто не знает, что такое рисунок и зачем их делать, — Кирицугу бережно прогладил лист, смятый ещё сильнее после этой перепалки. — Ты хочешь собрать коллекцию?       Мальчик почему-то замолк и слегка сгорбился над столом. Весь его вид стал каким-то встревоженным.       — Широ?       — …Не совсем. Просто… — тот вцепился ногтями в поверхность стола. — Я думал о том, что Тору скоро вырастет. Он, наверное, перестанет быть таким нелепым. Взрослые коты очень красивые, я видел… Его сложно будет даже узнать.       Кирицугу слушал его внимательно и терпеливо. Смотрел на него с отеческой заботой, стараясь дать понять: Широ может довериться, может открыться. Он готов был ждать столько, сколько потребуется, пока мальчик не решится поведать свои беспокойства.       — Почему-то мне кажется, что, когда он вырастет… я могу его даже не вспомнить… В смысле, всё это лето. То, как мы с ним играли, как он прятался от меня под кроватью. Даже то, как он царапался… Это было забавно и даже мило, несмотря на то, что Тору — жуткий вредина.       — Почему ты думаешь, что не вспомнишь его? — тихо спросил Кирицугу.       — Я же не смог вспомнить своих прошлых друзей. Моя память, она… ужасна, ты знаешь… — мальчик звучал огорчённо. — Как я могу быть уверен, что не забуду, каким Тору был в детстве? Или что я не забуду… тебя? И всё, что ты для меня сделал.       Широ поднял на него робкий обезоруживающий взгляд, и у мужчины по коже пробежала холодная дрожь.       Как глупо, как наивно с его стороны было думать, что мальчик не переживает о случившемся. Что он чувствует себя полноценным здесь. Едва ли возможно начать жизнь с чистого листа просто потому, что ты забыл всё, что было раньше.       Кирицугу даже представить себе не может, каково это, когда тебя подводит собственный разум. Он всегда надеялся только на собственный разум. Когда жизнь стирается целыми вехами из твоей головы — это, должно быть, действительно страшно. Тебе, должно быть, только и остаётся надеяться на других.       Но, стыдно признать, он хотел бы познать на себе это чувство.       — Я понимаю тебя, — Кирицугу протягивает руку вперёд и крепко сжимает ладонь мальчика. — Всё будет хорошо. Я не думаю, что ты забудешь нас. Провалы в памяти не возникают без причины. Врачи сказали, что должна быть травма головы или сильный стресс… А я не позволю подобному ещё когда-нибудь произойти с тобой.       Широ цепляется за него второй рукой, и Кирицугу, следом, накрывает их переплетённые пальцы свободной тёплой ладонью. Они формируют крепкий замок, нерушимую цепь, что связывает их воедино.       — Но, если вдруг такое случится, я помогу тебе вспомнит, — обещает мужчина. — Обязательно помогу. Хочешь, я куплю для нас камеру? Мы будем фотографироваться вместе и снимать видео. Сохраним все самые важные моменты, чтобы никогда не потерять их.       На лице мальчика проступает несмелая улыбка. Он медленно прикрывает глаза и глубоко, размерено дышит. Ему так тепло, так спокойно, когда Кирицугу держит его руки. Он так рад знать, что у него кто-то, кому он может доверить свои страхи, кто-то, на кого он может положиться.       Кирицугу спасёт его, если всё выйдет из-под контроля. Кирицугу вернёт его, если Широ потеряет себя.       — Это было бы очень здорово. Так мне не придётся постоянно дёргать Рин с просьбами о рисунках, — он смеётся несколько неуверенно, но очень честно.       По правде говоря, он не хочет вспоминать своих родителей. Пусть это несправедливо, неуважительно и даже жестоко по отношению к ним, он не хочет перестать ценить то, что обрёл за последнее время. Широ надеется: они простят ему эту слабость, это глупое детское желание оставаться счастливым, несмотря ни на что.

***

      Школьные будни тянулись тоскливо-неспешно. Все до единого бесцветные однообразные они слились в большое бесшовное полотно, коему не было видно ни конца, ни края. С каждым новым утром Рин находила в себе всё меньше и меньше сил возвращаться в класс.       Она начала прогуливать уроки. Сначала лишь контрольные, к которым не была готова, потом уже — и рядовые занятия. Будь её воля, она прогуливала бы целые дни. Но, несмотря на всё безразличие Кирея к её жизни, Рин уверена, он не спустил бы ей с рук подобные вольности. Потому она не позволяла себе слишком много. Пока что.       Её черновая тетрадь превратилась в полноценный альбом с рисунками и совсем скоро должна была закончится. Девочка намеревалась купить себе новую, чтобы продолжить заниматься приятным делом. Некогда она и подумать не могла, что превратится в одного из тех самых бездельников-прогульщиков, которых порицала, но, по правде говоря, теперь она начала понимать прелести такой жизни.       Её бывшие подруги (включая Котонэ) всё так же ходили везде вшестером и носили эти дурацкие сплетённые Акико браслеты. Они чувствовали себя прекрасно и, похоже, даже и не думали извиняться. …Не то, чтобы Рин ждала от них этого! Она недостаточно наивна, чтобы верить, что у них вдруг проснётся совесть. Да и, даже случись так, разве смогла бы Рин их простить? …Нет, конечно же, нет!       Мальчишки-одноклассники обсуждали открывшийся в Мияме парк аттракционов. В который раз за последнюю неделю. Да так громко и эмоционально, будто это событие десятилетия. Они устроили соревнование по прохождению некого «Лабиринта Ужасов». И вот, зазвучала очередная хвастливая тирада:       — Слабаки! Пока я был там я даже не закричал от страха ни разу!       И кто-то подхватил:       — Он правду говорит! Я сам видел, я был с ним там.       И толпа отозвалась удивлённым:       — Ооооо!       Рин закатила глаза. Ну что это ещё за цирк? И это, по их мнению, достижение, которым стоит гордиться? Подвиг, которым стоит восхищаться?       Аттракционы — всего лишь глупая детская забава. Тоже мне. Дураки.       Ну а ещё был Эмия Широ. Который уж очень старался понравиться этим самым дуракам. Да и не только им, кстати. Он не прекратил свои попытки подружиться с Рин даже после того, как она его трижды отшила.       Девочка должна признать, своими стараниями он не так уж плохо вписался в коллектив. Постоянно шатался в компании других ребят и даже не выглядел среди них чужаком. Рин всё ждала, когда он сольётся с общей массой — когда же она наконец перестанет его замечать.       Невыносимый мальчишка. Дружелюбный и отзывчивый настолько, что только и можешь воротить нос.       Он не перестал раздавать листочки тем, кто забыл (или не захотел приносить) тетрадь, даже когда его собственная начала истончаться. Он не перестал делиться конспектами с теми, кто проболел (или поленился записать материал), даже если должен был по ним готовиться к завтрашней контрольной.       И ладно ещё это. Но однажды после уроков, перед началом ежедневной уборки один из одноклассников попросил Широ помыть вместо него окна, потому что у того, видите ли, возникли срочные дела после школы. И он, разумеется, согласился. Да с таким энтузиазмом, будто ему предложили вместе поиграть на школьном дворе, а не взять на себя чужие обязанности. Выдраил эти дурацкие окна дочиста, словно бы ждал, что кто-то оценит его старания.       По пути со школы Рин увидела, как тот самый одноклассник гоняет мяч на футбольном поле вместе с другими мальчишками.       …Глупый. Глупый Эмия Широ. Наивный слепой ребёнок. Смотреть на него больно.       Впервые ли кто-то соврал ему? Впервые ли кто-то решил воспользоваться им? И было ли это в последний раз? Рин не знала, и ей, признаться, противно было даже думать об этом. Потому что, каким бы навязчивым остолопом ни был Эмия Широ, он не заслужил такого отношения. Только не в ответ на всё то, что он делал ради других.       Рин стала наблюдать за ним особенно бдительно. Словно контролировать, чтобы он не совершил очередную глупость. Вряд ли она смогла бы предостеречь его, вряд ли заставила бы себя хотя бы подойти к нему. Но даже так, её взгляд цеплялся за эту бестолковую рыжую голову. Каждый чёртов раз.       …И с каких пор ей было не безразлично?       Эмия Широ сам виноват в своих проблемах. Не нужно было играть в доброту и безотказность, только не с этими людьми. Эти люди ценят тебя, пока ты им полезен. Ценят тебя, пока ты улыбаешься, несмотря на всякое горе. Иначе — в тебе нет никакой нужды.       Ей, на самом деле, немного жаль, что она не сказала ему об этом при первой встрече. Она могла бы его предостеречь.       Широ улыбался ей, когда они пересекались взглядами. Но в этом не было ничего особенного. Он улыбался всем. Он был приветлив всегда и пытался стать другом или хотя бы приятелем для каждого. Эмия Широ просто закрывал гештальт.       Рин думала так, пока однажды утром не нашла в своём шкафчике для обуви сложенный вдвое тетрадный лист. Девочка развернула его, ожидая увидеть что угодно: простой мусор, запрятанную кем-то контрольную с плохой отметкой или даже обзывательства в её адрес (Рин не удивилась бы, стань она объектом для издёвок с таким-то отношением к окружающим).       Но в её руках лежал рисунок кота. Хорошо знакомого кота. Он был до неприличия кривым: слишком большая голова, непропорциональное тело, острые углы. Определённо, автором работы был неопытный художник. Но даже во всём этом безобразии сложно было не заметить его старания и аккуратность.       На обратной стороне обнаружилась надпись. Дыхание девочки перехватило.       «Моего кота зовут Тору! Я тоже захотел нарисовать его. Правда, я не делал этого раньше, и получилось довольно странно. Но я хотел бы услышать мнение крутого художника!»       Руки предательски задрожали.       …Нет, это неправильно. Почему он пытается добиться её несмотря на всю грубость, которую Рин проявила? Несмотря на её показную неприязнь и асоциальное поведение. Несмотря на то, что он может стать изгоем, если будет водиться с ней.       Она ведь больше не сможет помочь по учёбе. Она ведь больше не хочет радоваться детским забавам. Она видит мир в негативных цветах, и всё равно…       Она такая зачем-то ему нужна.       Рин убрала рисунок в портфель и поспешила в свой класс. Прошла к парте мальчишки, растолкав стоящих там одноклассником.       — Эмия Широ, давай… будем друзьями!

***

      В настоящее время       Рин появилась в классе спустя десять минут после начала урока и почти сразу поймала на себе взгляд радостных золотистых глаз. Девочка легонько помахала рукой в приветствии, пробормотала дежурные извинения, борясь с навязчивой улыбкой, и прошла к своему месту.       Она сидела за предпоследней партой у окна, Широ — за второй партой у стены. Им двоим было сложно даже увидеть друг друга на таком расстоянии из-за целого ряда торчащих голов, но это не значит, что они не пытались. Сегодня Широ пытался особенно активно. Настолько, что никак не мог перестать вертеться на стуле и даже получил за это замечание.       Рин засмеялась тихо и несколько смущённо. Похоже, он успел по ней соскучиться и сгорал от нетерпения в ожидании перерыва. И это… абсолютно взаимно.       Рин больше не смотрела на него, как на остальных. Он никогда и не был похож на остальных. Девочка не рассчитывала встретить такого человека среди своих сверстников. Кого-то, кто, как и она, мыслит взрослее и шире, чем положено семиклассникам. Кого-то, кто, как и она, столкнулся с ужасными вещами, и теперь пытался оправиться, научиться жить, как прежде.       Широ был первым, кто решился на откровение, потому что, видит Бог, после опыта общения с Котонэ на серьёзные темы Рин не собиралась рассказывать подобное никогда и никому. Она была уверена: никто не сможет её понять. Никто не захочет слышать неприглядную правду — скорее спрячется в своём розовом сахарном мире до тех пор, пока она его не настигнет.       Но Широ не утаил от неё ничего, и не признаться в ответ на его искренность, в ответ на его доверие, Рин была не в силах. Они смогли понять друг друга так, как не понял бы никто другой. Наверное, мальчик подсознательно чувствовал их связь, родственность их душ, и потому был так настойчив в своём желании подружиться.       До недавнего времени у двоих почти не было общих интересов. Широ оказался увлечённым пользователем компьютера и прочих технологических штук, что Рин, как потомственный маг, с трудом могла принять. Но, как ни странно, это совершенно не помешало им общаться и никак не повлияло на их мнения друг о друге.       Двое не искали точки соприкосновения — они создавали их.       Так, Широ всерьёз начал учиться рисовать. У него определённо не было таланта к этому делу, но он не оставлял попыток, потому что, чем бы они ни занимались вдвоём, они замечательно проводили время. А Рин переступила через принципы магов и решилась слушать вместе с ним музыку с кассетного плеера. И, пусть жанры кардинально отличалось от того, к чему она привыкла, ей даже понравилось.       По правде говоря, Эмия Широ стал единственной причиной, по которой она продолжала ходить в школу.       Вот только, хоть мальчик и предпочитал компанию Рин, он не прекратил общаться с одноклассниками даже после многочисленных уговоров. Даже после того, как Рин объяснила причины своего презрения к этим людям. Она рассказала о том, что те уже пытались использовать Широ, но его это почему-то не убедило. Он был уверен, что то был единичный случай, что не все их них были такими, но обещал быть бдительным в отношениях с ребятами.       Рин невзлюбила их только сильнее. Беспечные, неразумные, они недостойны Эмии Широ.       Рин никому из них его не отдаст.       Урок подошёл к концу, и, перед тем, как отпустить их, учитель объявил о родительском собрании, которое состоится в пятницу. Кажется, учеников ждало что-то действительно важное, раз уж, по его словам, на собрании должны будут присутствовать и дети вместе со своими родителями. Он даже пообещал позвонить взрослым, чтобы передать эту новость лично.       Девочка лишь безразлично хмыкнула на его слова, почти что пропустив их мимо ушей.       — Привет! — Широ подлетел к ней сразу же после звонка. — Где ты пропадала в последние дни?       — Привет! Дома кое-что случилось, — Рин опасливо огляделась по сторонам. — Я не могу рассказать это здесь.       Недоумение на лице мальчика очень быстро сменилось едва контролируемым любопытством.       — Неужели это связано с…?       — Ага, — она усмехнулась. — Ты заинтригован?       — Спрашиваешь ещё!       Юный Эмия узнал о магии всего пару недель назад. Тогда они двое пришивали пуговицы на уроке домоводства, и Широ умудрился довольно сильно порезаться ножницами. Рин с изумлением наблюдала за тем, как глубокая рана на его руке затягивается прямо на глазах. К концу урока от неё не осталось и следа.       Мальчик с гордостью рассказал ей, что его регенерация всегда была быстрой, но Рин пояснила, что столь высокая скорость — это уже ненормально. Для неё было ясно, как день, что всему виной какое-то магическое вмешательство. Что Широ либо сам является магом и исцеляет себя неосознанно, либо находится под действием чьего-то заклятья.       Рин разъясняла ему всё с большущим энтузиазмом. Она и мечтать не смела о том, что её лучший друг окажется связан с миром магии. Она не особенно заботилась о разумности своих действий, потому что была слишком обрадована этой новостью и не хотела более скрывать от Широ правду о своём происхождении.       И мальчик слушал её заворожённо. Впитывал каждое её слово. Постоянно задавал вопросы и упрашивал вновь и вновь отправиться на задний двор, в тихий уголок, чтобы с восторгом глазеть на простейшие магические трюки. Обыденный мир Рин стал для него поразительным открытием, и девочка ничуть не жалела о том, что решила признаться.       — Пойдёшь со мной на крышу? — Рин поднялась из-за парты и затейливо улыбнулась.       — Ты опять хочешь прогулять математику? — Широ больше утверждал это, чем спрашивал.       — Точно. В прошлый раз ты не согласился пойти со мной. Так что теперь настала и твоя очередь.       Но тот упёр руки в бока, буравя её недовольным взглядом.       — У нас сейчас непростая тема. Я не уверен, что буду понимать, если пропущу урок. Я и так-то не очень понимаю.       Широ был слишком ответственным, чтобы потакать её прихотям. Но до недавних пор он и вовсе не соглашался прогуливать, так что Рин не без удовольствия отмечала некоторый прогресс.       — Не занудствуй. Ты ведь можешь спросить у других, — девочка ткнула пальцем в сторону одноклассников и склонилась к чужому уху. — К тому же… неужели ты не хочешь узнать, что произошло у меня дома? Это ведь была настоящая, — она заговорила совсем тихо. — …битва магов.       Широ застыл, осмысливая услышанное. Внутренняя борьба отразилась на его лице во всей своей красоте. Очевидно, девочке удалось подорвать его уверенность.       — Погоди… Прямо в доме, что ли?       — В двух шагах от моей комнаты.       — …Ну ты…! — мальчик оборвал фразу на глубоком несколько сердитом вдохе. — Мало того, что сама прогуливаешь, так ещё и меня принуждаешь!       — Ты всегда можешь отказаться, — Рин поддразнила. Ооо, она знала, что Широ не сможет.       И тот не разочаровал её.       — …Я согласен. Но только если ты не прогуляешь следующий урок математики!       На крыше Рин говорила долго и много. О неудачном походе в «Wonderland». О том, насколько плачевным было состояние гостевой комнаты после того, как двум идиотам (Кирею и Каваками, будь они прокляты) вздумалось подраться прямо в резиденции. О том, как Рин нашла своего опекуна лежащим при смерти в огромной луже крови. Настоящее чудо, что ей удалось быстро вернуть себе самообладание и сообразить, что нужно позвать на помощь Акамэ.       В связи со всем случившемся Рин запретили покидать резиденцию до тех пор, пока слуги не разведают обстановку. Часовая Башня не смогла предоставить информацию о магах Каваками: либо эта семья не принадлежала к Ассоциации, либо фамилия была подставной.       Но, к их огромному облегчению, враг больше не появлялся на территории Тосаки. Возможно, он удовлетворился содеянным и поспешил скрыться, опасаясь преследования.       — А Кирей… он…?       — Жив. Он успел замедлить кровотечение. Он даже приходил в себя один раз, и Акамэ узнала от него, что Каваками мёртв, — Рин продолжила таинственно, приглушённо. — Но мы так и не нашли его тело. Не знаю, можно ли верить словам Кирея, он был едва в сознании. А с тех пор он вообще не просыпался.       — Ого… Я надеюсь, он будет в порядке.       Широ даже не знал, чего в нём было больше в ту секунду: страха или невольного трепета. Он понимал, что радоваться кровавой бойне неправильно и очень жестоко. Но мир, сокрытый от глаз большинства, пленил его и по-настоящему восхищал.       — Вообще-то, он обещал мне урок по магии в тройном объёме! — Рин негодовала. — А после такого бардака в доме и тройного объёма будет мало! …Пусть только попробует сейчас сдохнуть, я его из-под земли достану, чтобы не отлынивал!       Её целеустремлённость была такой вдохновляющей.       — Ему с тобой очень повезло.       — Точно-точно! — девочка ухмыльнулась коварно и самодовольно. — Уж я не дам ему спуску.       Ветер играючи вился над их головами, гонял облака по небу, шелестел густой зелёной листвой. Прогулы дарили Рин несравнимое чувство свободны, чувство контроля над собственной жизнью. Только ей решать, чему посвятить каждый уготованный ей день.       — Но тогда, получается, Кирей не придёт на родительское собрание?       — Ага. И мне оно на руку. Он считает, что я отличница — пусть считает так дальше, — Рин запрокинула голову, устремив взгляд ввысь, любуясь её синевой. — Ну а что насчёт тебя? Боишься?       — Немного. Кирицугу, конечно, знает, что я не очень хорошо учусь. Но про прогулы я ему не рассказывал.       — Ха-ха, неплохо.       — Ничего смешного, вообще-то, — мальчик с неприкрытым укором покосился на главную причину пропусков занятий.       — Да ладно тебе, — та шутливо толкнула его в плечо. — Нам ведь хорошо здесь, да?       — Да.       Широ ответил нехотя, но лицо его смягчилось.       — Кирей тоже рано или поздно узнает. Но вот узнает, и там разберёмся. А сейчас… — глаза девочки заискрились, — вытаскивай уже свой плеер!