༄༄༄
Следующий месяц минует в тумане учёбы. В тумане усердной, рьяной, ненасытной жажды докопаться до истины. Не могу думать ни о чём другом. Никогда в жизни я не стремился научиться чему-то так сильно, но — никогда в жизни я и не смел даже верить, что могу использовать магию собственноручно. Теперь это похоже на вожделенный сон наяву. Открываю каждый шаманский учебник, какой нахожу; записываю каждую заклинательную руну, какую вижу; зазубриваю каждый возможный вариант сочетания ауры с разными природными элементами. И всё же… чем больше ответов получаю, тем больше вопросов нахожу. Это одновременно интригует и разочаровывает, потому что, как мне всегда казалось, для владения магией не нужно ничего кроме… магии? И вскоре появляется новая проблема. Моё воодушевление начинает угасать, когда спустя месяц я так и не добиваюсь никаких существенных результатов. Теперь я знаю, как выглядит руна, способная запереть дверь на замок, но очевидно, если вывести хотя бы одну чёрточку этой руны неправильно, — а в ней около двух дюжин этих заковыристых чёрточек, — то она ничего не запрёт, а может, даже сломает. Пришлось убедиться в этом на собственном опыте, и покорёженная мною дверь ванной комнаты в Лореттовых апартаментах стала причиной, по которой теперь мы тренируемся только на открытом воздухе. И без рун. «Хотя будем честны, не терзают меня муки совести». Те два дня, прежде чем мы починили дверь, было безумно весело наблюдать, как Лоретто заговорщицки косится на меня каждый раз, когда идёт в душ. Косится, точно одним лишь взглядом ворча: «Это всё из-за тебя, ты ломаешь мой дом, и не смей теперь ещё и подглядывать!» Как будто я ещё что-то не разглядел после того, как Их Голожопая Всемудрость ходят без штанов по утрам… А ещё я выяснил другую тревожащую теперь меня вещь: Аура, прежде чем выполнять волю заклинателя без шаманских амулетов, сначала преобразуется в энергию тела — делает самого заклинателя тем самым амулетом, инструментом, сосудом для своей мощи. «Значит ли это, что я добровольно отдаю магии власть над собой? Продаю душу невесть какой силе?» К тому же, если разом призвать больше ауры, чем способно в себе человеческое тело вместить, исход может оказаться летальным — и получается, я теперь добровольно рискую жизнью по несколько раз на дню. Однако даже во всём этом заключается лишь половина беды. Потому что каждый раз, когда я пытаюсь эту самую ауру призвать, у меня едва ли что-то выходит — раз в сто попыток! — а без ауры все мои новые знания остаются лишь бесполезной нудятиной. — Ты не стараешься, — говорит Лоретто с укоризненной ноткой в голосе. Ковыряя студенческий браслет, который снова на мне, я кошусь на куратора, скрестив ноги сидящего на траве напротив меня. Затем с нарочитой сердитостью перевожу взгляд на листок кокосового дерева, который парит в пропитанном утренней прохладой воздухе между нами на едва видимых, точно тонкие сгустки не сбежавших с рассветом ночных теней, крыльях призванной Лоретто ауры. В парке на краю Тик’аля, где мы тренируемся, безлюдно и умиротворённо, если не считать редких шаманов, прохаживающихся тут и там изредка, однако даже умиротворение начинает выводить из себя, если неподвижно сидеть под деревом на протяжении двух часов. Кроме того, выводы Лоретто вновь оказались верны — императорский Совет явно что-то подозревает. Никто открыто не спрашивает у меня, вор ли я или прирождённый шаман, однако эти редкие гуляки по парку ненавязчиво, но глядят на нас лишние пару секунд каждый раз, когда проходят мимо. С того самого дня, как мой куратор вернулся со встречи с императрицей, её поганые шпионы пялятся на меня в кафетерии, в коридорах Великого храма, на тик’альских улицах, и вообще везде, каждый раз, когда я оказываюсь в общественных местах. Они повсюду. Один даже увязался за мной в библиотечный туалет и слушал, как я ссу. «Придворные извращенцы». — Может, из тебя всё-таки фиговый наставник, — отвечаю, опустив глаза на другой кокосовый лист, который лежит передо мной на земле. Тэйен считает, что воздух является самым лёгким природным элементом для овладения, однако в отличие от листка куратора, мой разве что изредка дёргается, будто в эпилептической конвульсии. И я не уверен, как делаю даже это. Никаких крыльев ауры на нём не видать. — А может, тебе хочется, чтоб из меня был фиговый наставник, чтобы тебе не пришлось стараться, — парирует Лоретто без толики обиды. Описав очередной пируэт в воздухе над нашими головами, кокосовый листок опускается в Лореттову ладонь с такой грацией, будто для Лоретто это всё так же естественно, как дышать. — Ты же уже сам меня попросил тебя научить, Еля. Почему теперь-то сомнения? — Да потому! Потому, что у меня ничего не выходит, — махнув рукой, отбрасываю свой эпилептический лист подальше. Бледное восходящее солнце просачивается сквозь ветви над нами, подсвечивая хитроумный, в отличие от меня, узор зелёных жилок в его листьях. — На протяжении последних двух часов я лишь чувствую себя всё более и более никчёмным, наблюдая за тем, как ты делаешь то, что я не могу. — «И всё более нервозным, ожидая очередного шпиона из-за кустов. Что они вообще надеются во мне таким образом разглядеть?» Посмотрев на листик, который я швырнул в сторону, Лоретто затем снова поднимает глаза на меня. Искреннее недоумение сдвигает Тэйеновы брови: — Ну, я могу дать тебе почитать ещё одну книгу. Про то, как… — Нет, меня уже тошнит от твоих бумажек. Я прочёл целую полку на этой неделе. Никогда в жизни не читал так много так быстро. Не получается у меня ничего. — У меня тоже ничего не получалось поначалу, Еля. — Тебя с детства воспитали быть шаманом. Меня воспитали быть… проблемным. — Вообще-то, меня ни разу не называли шаманом в детстве. Само слово означает «мудрый», лишь старейшин в общине изначально звали шаманами, людей, которым принадлежит мудрость. А магия тогда принадлежала… всем. Как воздух или вода, или солнечный свет. — И сколько тебе было лет, когда тебе удался фокус с парящим листком? Пауза. — Пять. — П-ха! — сдавленный смешок вырывается из моей груди. Так получается, я не просто хуже студента-недоумка, я хуже пятилетнего студента-недоумка? «Замечательно». Может, и впрямь каждый способен контролировать ауру — но я исключение? Может, в этом моя избранность? А может, я слишком стар и закостенел, чтоб учиться с нуля… Было так, так легко, когда я разорвал Лореттову ленту, связывающую мне руки. Ощущение было таким восхитительным, таким будоражаще мощным… ощущение магии, циркулирующей по телу точно наполняющая эйфорией волна адреналина, желания жить, мятно-бодрящего и беспредельного. Я чувствовал себя так, будто мне всё подвластно, будто могу в буквальном смысле горы свернуть. А теперь чувствую лишь апатию. Отсутствие вдохновения. Словно какое-то марево затягивает мысли каждый раз, когда пытаюсь ухватить то бодрящее ощущение снова. И хоть я могу теперь смело окунуть руку в аурный фонтан и не обжечься, эта аура всё равно не выполняет моих повелений. «Я же теперь верю в себя, что не так?» — Может, сделаем перерыв? — спрашиваю, уныло навалившись плечом на ствол дерева рядом. — Нет. — Слово слетает с Лореттовых губ стремительно и непреклонно. Как указ настоящего, сурового преподавателя, не реплика в дружеской беседе, какую мы ведём с утра. Даже пугает немного. Выражение лица у Лоретто тоже твердеет, совсем чуть-чуть, недовольно холодея в самых уголках глаз, пока ленивый ветерок всё резвится с кончиками Лореттовых длинных волос, развевая их за спиной куратора. Однако ни ветерок, ни мягкие, укутанные солнечным светом тени, согревающие взгляд, не заставляют Лоретто выглядеть хоть капельку сговорчивее. — Перерыв у нас был десять минут назад. Прекрати ныть и расслабься. — Так мне расслабляться или стараться? — Старайся сосредоточиться. Но не заставляй себя идти против воли. — Точно почувствовав, что я собираюсь опять начать спорить и спросить, в чём вообще разница, Лоретто наклоняется немного вперёд и кладёт руку мне на колено. Чуть не давлюсь собственной слюной, позабыв о вопросе. Это застаёт меня врасплох, резко и горячо, потому что никогда прежде куратор такого себе не позволял. Мы едва ли сидели на одном диване в последние две недели, не говоря уже о том, чтобы касаться друг друга без практической причины с тех пор, как мне вылечили мою искалеченную пятью синяками, — которых, как заверяет куратор, и не было, — шею. И пусть Лоретто, в отличие от подавляющего большинства шаманов, не разделяет одержимости беречь своё личное пространство точно средневековая барышня девственность (барышня, которая, если судить по Мариселе, втайне, конечно, не прочь трахнуть всё, что движется, если это выгодно или просто забавно), я всё равно уверен, что Тэйен и среди шаманов-то считается наименее тактильной персоной — никогда не трогает того, что можно не трогать. Однако полагаю, «врасплох» — именно то, к чему мой учитель стремился. — Закрой глаза, Еля, — говорит Лоретто, полностью игнорируя моё изумление. Скорее машинально, мои глаза мчатся из угла в угол, оглядывая парк, но в этот самый момент никто, вроде, за нами не шпионит. Однако если шпионят, что подумают? Это уже явно не будет похоже на драку, как когда библиотекарша нас застукала. Валто кучу грязных выводов сделал после того лишь, как меня заметили на пороге Лореттовых апартаментов, а нынче все знают, что мы в соседних комнатах спим. «Терпеть не могу сплетни». Каждую сплетню о тебе могут вывернуть против тебя. Лоретто явно не осознаёт этой угрозы — или, как и всегда, считает, что чужое мнение не стоит внимания. — Еля, — настаивает Тэйен, легонько, приободряюще кивая, когда я не реагирую. — Закрой глаза. Расслабься. — Это и правда звучит ободряюще, хотя не уверен почему. Магия? Искренность? Забота в голосе? Однако в любом случае, всё бесполезно. Я расслаблен! «Никчёмен и расслаблен». — Я не буду опять медитировать, — говорю. — Мне не помогает. — Ещё как помогает. Мы делаем шаг назад, чтобы потом сделать два вперёд. — Ненавижу я это, Лоретто. — Тогда будем заниматься этим, пока не полюбишь. — Ладно, люблю. Лоретто выгибает на меня одну бровь. В ответ лишь ворчу, выходит нечто похожее на согласие и возражение одновременно. Однако делать всё равно больше нечего, а после парочки безрезультатных попыток, я по крайней мере буду иметь полное право заявить: «Я был прав, это не помогает. Теперь с тебя перерыв». — Ладно. Закрываю глаза. Делаю глубокий вдох, и… ничего не происходит, разумеется. Я уже прочёл с десяток тысяч слов о шаманских медитациях. О том, что аура является концентрированной эссенцией, душой и сознанием, и эфирным нутром вселенной. И потому-то она и выглядит как непостижимая чёрная дыра — потому что она есть всё и ничто одновременно, потому что человеческий глаз просто не в состоянии постичь её многогранную суть. «Никакая это не кровь духов подземного царства, выходит? Лишь дух… вселенной? Как скучно». Я прочёл о том, что надо открыться миру, чтобы это эфирное нутро пробудить и позволить его энергии литься сквозь меня, что надо говорить с природой на языке чувств… «Похоже на бред, написанный для какой-то секты, ну правда». И всё равно я пытался. Пытался, пытался и пытался, клянясь себе в том, что в итоге сработает, лёжа без сна по ночам, но чувствовал лишь, как одеяло тяжелеет и начинает душить меня по мере того, как моё неподвижное тело немеет. Однажды на прошлой неделе, однако, мне удалось вызвать своего рода бриз — или же порыв случайно ворвался в окно в то же время? — когда я начал злиться от безысходности в околорассветный час. Но когда я с триумфом поведал обо всём этом Лоретто утром, мой куратор опять укоризненно напомнил о том, что гнев является топливом ненадёжным. Где тогда брать другое топливо? Если эмоции не подходят? Разве не эмоции мотивируют нас на протяжении всей жизни? Надоело мне искать, ведь я даже не знаю, что именно пытаюсь найти. — Ничего не чувствую, — выдыхаю, когда в тишине проходит минута, и ничего не меняется. Даже рука Лоретто не шелохнётся, точно из дерева вырезана. Помедлив, Лоретто задумчиво говорит: — А знаешь, что говорят? О том, что порой мы слушаем, но не слышим? Так у тебя и выходит, Еля. Ты не слышишь. — Кончики Лореттовых пальцев начинают поглаживать моё колено, неспешно, ритмично, снова заставая меня врасплох. Я приказываю себе это проигнорировать. Не открывать глаза. Лоретто же определённо делает всё нарочно, так? Выводит меня из равновесия. «Эмоции не для топлива, бла-бла… А это тогда что, махинатор?» — Медитация заключается не в том, чтобы просто сидеть неподвижно, ничего не делать и прожигать время впустую. Мы учимся слушать. Жить в моменте. Изучаем мир вокруг нас с помощью органов чувств. — Но в твоих книгах было написано… — Забудь книги. Каждому нужен особый подход, помнишь? Мы ищем твой. — Снова пауза. Неуверенная. — Чувствуешь мою руку? Сглатываю, когда Лоретто продолжает поглаживать моё колено через штанину. — Ага. — Щекотно, но в ненавязчивом, успокаивающем смысле. У Лоретто выходит не требовательно, но… настойчиво? Интересно, если я открою глаза, какое увижу сейчас выражение лица у куратора? Насмешливое? Серьёзное? Недовольное? Равнодушное? Предполагается, что я должен своего наставника остановить? — Какая у меня рука, Еля? Тёплая? — Ну, да. — Хорошо. Тогда представь, как твоя нога становится теплее под моей ладонью. Получается? «Да ты, блядь, издеваешься». Это только нервирует ещё больше! Вот это урок? — М-хм, — в ответ лишь согласно мычу. А может, это шаманское испытание такое? Проверка моего терпения? Выдержки? Буквально слышу улыбку в следующем Лореттовом слове: — Отлично. А теперь представь, как тепло это наполняет всё твоё тело, сантиметр за сантиметром. Нога, бёдра, другая нога, живот, грудь, плечи, руки… Чувствуешь? Дрожь бежит по телу, следуя за Лореттовым голосом. Тепло и впрямь разрастается, и сердце начинает колотиться быстрее. Ощущения противоречивые, и даже немного боязно, потому что я до сих пор не понимаю, чего Лоретто пытается в конечном итоге добиться — и как моё участившееся сердцебиение связано с магией? И, что ещё хуже, я теперь невольно ассоциирую тепло с рукой Лоретто, и в сознании появляется картинка того, как Лореттовы настойчивые пальцы бегут по моим ногам, бёдрам, животу, груди, плечам… Жар подступает к щекам. Мысленно чертыхнувшись, отгораживаюсь от этого видения, напоминая себе, что всё ещё просто сижу в парке. — Это ничего не меняет, если фокус выполняешь ты, Лоретто. — Какой фокус? — смеётся. — Я ж всего-навсего говорю. Всё остальное у тебя в голове. Ты же помнишь мои слова о том, что магия верит в то, что веришь ты? Итак, а теперь, когда ты как следует прочувствовал жизнь в моменте, представь, как выходишь из него, сбрасываешь с себя словно ставшую тесной куртку. Как начинаешь ощущать больше, чем лишь своё тело. Ты слышишь… слышишь, как листва над головой шелестит? Чуешь свежесть утренней росы? Ощущаешь прохладу ветерка, ласкающего щёки? Если ты всё это чувствуешь, то уже становишься частью всего этого, уже всем управляешь — как собственным телом. Когда я не отвечаю, Лоретто придвигается ближе. Тепло приближается. — Хочешь, открою тебе секрет, Еля? — продолжает Лоретто, голос внезапно звучит настороженнее. — Глупейший, простейший, наиважнейший секрет. Секрет, который все те книги, что ты читал, скрывали от тебя за изысканными метафорами. — Ещё пауза, ещё ближе. Ещё теплее. — Большинство чародеев будут убеждать тебя, что необходимо себя заставлять, чтобы добиться успеха. Что необходимо сломать и сломить природу, чтобы вынудить её выполнять твои прихоти. Забрать её власть без спроса, пожертвовать своей человечностью и всеми эмоциями, эксплуатируя их, доводя себя до отчаяния и гнева, чтобы обратить этот гнев в силу — но это не совсем так. Магия, конечно, может подчиниться тебе точно взятый в плен враг, но она может и стать союзником. Идти против собственной воли тоже можно, это работает. И злость работает, и страх… Но сколько ты выдержишь прежде, чем сломаешься сам? Такой подход ограничивает. А знаешь, что безгранично? Свобода. Так позволь себе быть свободным — не иди против своей злости и страхов, иди с ними. — Да как я… — Нет. Молчи. Слушай. Не давай своим эмоциям ограничивать тебя на пути к своей цели, не беги от них — прими их, Еля. Как ты сделал тогда на вершине башни. Ты имеешь полное право чувствовать всё, что чувствуешь: хорошее и плохое, — всё в равной степени ценно, и ты не обязан бороться с собой, чтобы кому бы там ни было угодить, даже себе. Настроение создано для того, чтобы тебя направлять, не останавливать, но когда тебе кажется, что чувствовать что-то неправильно, когда ты прячешься от своих эмоций, получается, они правят игрой, контролируют тебя. Когда же ты принимаешь все свои эмоции без остатка, то контролируешь их все ты. Сам решаешь, действовать ли, следуя нахлынувшему порыву чувств, или пропустить его сквозь себя и идти дальше. Никто и ничто не сможет тебя тогда остановить, если ты сам не сдашься. Когда я не отвечаю, Лоретто продолжает: — Доверься своему сердцу, Еля. Полностью. Чувствуешь? Это твоя свобода. Природа обожает свободу, природа к ней тяготеет. Природа знает, когда ты верен своему сердцу, а магия и есть природа в самом чистом её виде. Подружись со своим сердцем, и когда в следующий раз ты захочешь, чтобы ветер выполнил твою волю, не заставляй его, а укажи ему цель. Поведай своему свободному сердцу своё желание, без всяких условий и ожиданий, и ты поразишься, сколько неожиданных способов мир может тебе предложить. Поразишься, сколько всего нового ты способен открыть для себя, если не оглядываться на «если» и «вдруг», которые вечно подкидывает придирчивый разум. Позволь себе быть свободным, Еля, и твоя сила станет поистине безгранична. «Философ ты, блин, не наставник», — веду плечами, но по-прежнему не открываю глаза. Может, виной тому размеренный, убаюкивающий голос Лоретто, а может, ветерок на шее, на котором я всё пытаюсь сфокусироваться, чтобы не подглядывать, но в какой-то момент я начинаю западать на эту сказку. Не будет же хуже, если я попробую ещё раз, так? Только вот я никогда не умел быть свободным человеком, у меня всегда мало времени, чтобы сидеть сложа руки, и слишком много всего, за чем — и от чего — нужно бежать. Понятия не имею, где все свои эмоции искать и как с ними мириться. «Свобода…» То есть, например, наплевать на то, что студент из меня никудышный? «Что ж, ладно». Ненадолго можно. Забыть о том, что кто-то может следить за нами прямо здесь и сейчас, а потом рассказать, что мы с Лоретто прячемся в восемь утра в кустах, как тайные любовники, всему Тик’алю? (Кстати, интересно, если шаман означает «мудрый», то и у Тик’аля, получается, какое-то скрытое значение есть?) Или — что хуже — кто-нибудь расскажет всем, что мы прячемся как предатели, замышляющие недоброе против императрицы? «Так и быть, забыто». Пренебречь тем фактом, что я на самом деле и есть предатель короны, который оказался здесь лишь потому, что моя семья готовит государственный переворот? «Хорошо-о…» На кратчайшую долю секунды, кажется, действительно работает, и составив из своих проблем список, я не вижу в них ничего неотложно смертельного. Всё равно же не решу их сейчас, так зачем беспокоиться прямо сейчас? И ветер так приятно ласкает шею… «Если б я только мог быть ветром». Если б я только мог взвиться над деревьями и шпионами, играть с ветками и залитой солнцем листвой, и кончиками Лореттовых длинных волос. Если б я только мог не думать вообще, лишь парить, резвиться и мчаться, выше, выше и выше. Никаких проблем… Сделав глубокий вдох, сосредотачиваюсь на наполняющем лёгкие воздухе, прохладном, свежем, свободном. Очередной порыв ветра покрывает шею гусиной кожей, и я представляю, как несусь за ним следом. Любопытно, новый порыв ветра сменяет предыдущий быстрее обычного. Или мне показалось? Отвечая ветру, листья над головой шелестят громче, и на кратный удару сердца миг этот шелест становится таким громким, что мне кажется, ничего больше в мире и нет. Ничего. Только шелест. Листва, ветер, я. Природа. «Магия». Эта мысль успокаивает. Она тёплая. Сильная. Безграничная. И вновь чудится, что мне всё под силу, пока я остаюсь этой мыслью, чудится, что всего на миг, но я счастлив. А потом разум будто бы запинается, и в голову закрадывается новая идея до того, как я успею её прогнать: если я и правда добьюсь успеха в овладении магией, то стану полноценным волшебником. А если я стану полноценным волшебником, то буду врагом для своей семьи. «Шаманом, одним из тех, кого мои родные поклялись со свету сжить». Я так увлёкся затеей о том, чтобы укротить ауру, что совсем позабыл о последствиях. Паника сжимает сердце, я больше не могу концентрироваться. Ветер стихает, реальность вокруг опять обретает чёткость, мой покой тает. Я снова ощущаю Лореттову ладонь, по-прежнему тёплую, по-прежнему ритмично поглаживающую моё колено, но теперь чувствую и мятное пламя ауры где-то глубоко внутри, глубже даже, чем сердце. «Моя семья меня возненавидит за магию и за то, что я завожу таких друзей, как Лоретто. За то, что мне нравится дружба с Лоретто». Паника вспыхивает точно взбрызнутый маслом огонь. Мятное покалывание под сердцем мчится в каждый уголок тела со скоростью молнии. Ощущение настолько сильное, почти что больно. Когда я распахиваю глаза, чернильные сгустки ауры окутывают мои пальцы, и Лоретто тут же отдёргивает от меня руку, будто я электричеством бьюсь. С широко распахнутыми глазами Тэйен делает резкое движение, начиная было подниматься на ноги, чтобы отскочить и защищаться — или меня атаковать? — не уверен. Но когда сам я в изумлении отстраняюсь, Лоретто замирает. — Зачем ты так сделал? — спрашивает с опаской. Натянув на губы виноватую улыбку, лишь выдавливаю из себя: — Прости. Опять оглядев меня с ног до головы, убедившись, что я поступил так не намеренно и ничего дурного не последует, тревога на лице Лоретто сменяется хмурым недовольством: — Не смешно. Помнишь мои слова о том, что необученные шаманы могут ненароком себя убить? Это была не шутка, Еля. Магия отвечает твоим чувствам, не мыслям, но чувства твои следуют за мыслями. О чём ты подумал? «О тебе. Себе? Нас. О своих родных, которым я жизни разрушу, если и дальше буду наслаждаться пребыванием на вражеской стороне». Пожимаю плечами: — Обо всём сразу. Воцаряется странная пауза, а когда Лоретто говорит вновь, то голос уже сдержан и невозмутим как прежде: — Что ж, тогда не думай обо всём сразу, когда призываешь ауру. — Поднявшись на ноги, Тэйен стряхивает прилипшую к подолу мантии траву, а затем протягивает мне руку. На руке этой сегодня опять нет колец, отчего Лореттовы пальцы выглядят непривычно простыми. — Пошли. Теперь мы оба заслужили перерыв. Я гляжу на ладонь Лоретто, отголоски её прикосновения всё ещё теплятся на моём колене, но сомнения из души не уходят. — А ты не боишься, что я тебя теперь могу покалечить? — спрашиваю. — Меня? Боги, нет. Одной магии недостаточно, чтобы сделать мне по-настоящему больно, Еля.༄༄༄