༄༄༄
Филигранно и целеустремлённо, игнорируя шпионские взгляды прохожих, которые, словно невзначай, провожают нас по улицам, Лоретто ведёт меня вглубь Тик’аля. Сквозь уже ставший знакомым мягкий свет аурных фонариков, развешанных по балконам, и прохладный вечерний ветерок. В сторону одного из храмов в восточной части шаманского города. Воздух вблизи этого храма становится приятно теплее, а голоса оживлённых бесед, словно приглашая, звенят в темноте из-за колонн, подпирающих каменную крышу и таящих за собой коридорчики. Я мешкаю у входа, увидев одного из ягуаров Мариселы, лениво прохаживающегося по цветнику рядом. Точно тень — или демон, — чёрный, как ночь. Видимо, эти твари всё же гуляют одни, лишь не так близко к тик’альским стенам, где я раньше воровал ауру и боялся на них напороться. Зачем они вообще нужны? «Отпустили бы их на волю». — Сип тебя не укусит, если ты не укусишь её первым, — говорит Лоретто, замечая, как я напрягся. Подходит и преспокойно гладит ягуара по лоснящейся голове, приветствуя. Приветствуя уверенно и так же лениво, точно неосознанно подстраиваясь под настроение зверя, точно они старые друзья. — Она родилась и выросла среди людей, так что по большому счёту считает себя одной из нас, Еля. Одна уже и не выживет. Иди, поздоровайся. — Перебьюсь, спасибо, — говорю, глядя на жуткие, огромные и сияющие во тьме клыки зевающей Сип, которая в ответ трётся о Лореттову ногу, как какая-то милая домашняя кошка. «Совсем не мило». И кто выдумал назвать её так? Сип? Насколько я помню, так у шаманов звали бога охоты, который рвал своих жертв на кровавые части. «Воодушевляет прям поздороваться, ага, как же». Однако Лоретто не спешит уходить. И мне приходится, поджав губы, ждать, пока Тэйен и Сип обменяются любезностями. Пока Лоретто присядет на корточки и, улыбнувшись и потрепав эту кошмарную, смертоносную тварь за ухо, спросит у неё как дела, будто та и впрямь способна ответить. Пока эта тварь гортанно замурчит, усевшись рядом, будто отвечая. Мне хочется убежать. Но я честно жду. Жду, в какой-то момент окончательно приходя к выводу, что мой куратор и правда является некой чародейской силой в чистом виде. Или, может, шаманская эмпатия распространяется и на животных? «Или Тэйен в прошлой жизни пантера». Потому что я не могу никак иначе логично обосновать, как человек, не способный провести ни единую светскую беседу, никого не заставив краснеть или тонко не высмеяв, так хорошо ладит с дикими по своей природе созданиями? Это пугает. Это впечатляет. Это… очаровывает. Лоретто всегда в моих мыслях живёт в окружении загадок и тайн, которые я никак не могу постичь, и по этой причине, возможно, не выходит у меня из головы постоянно, но я ещё ни разу не видел, как эта тайна по имени Тэйен общается с животными. Сип всё мурчит, потягиваясь и явно наслаждаясь, пока Лоретто что-то шепчет, почёсывая её бока. Выходит у Лоретто властно и статно, но в то же время как-то неуловимо обходительно и… заботливо? Покровительственно, но на равных. Сочетая противоположности, которые в моём понимании сочетать невозможно. Мне вдруг приходит на ум, что я был бы не прочь на мгновение оказаться на месте Сип. Просто чтобы заглянуть в этот самый момент Лоретто в глаза, увидеть, что в них происходит, что так привлекает. Мне уже даже и не страшно, а хочется, наоборот, понаблюдать подольше. Видимо, даже животные жаждут внимания в конце-то концов, и готов поспорить, прямо сейчас Сип чувствует себя любимой, как никогда. Видимой. Слышимой. Понятой. Без всяких условий. «И Лоретто, наверное, тоже». Вчера я рассуждал о том, что моему куратору нравится одиночество, что оно безопаснее, роднее, искреннее, что это осознанный выбор, стремление избежать разочарований, но… каковы шансы, что Лоретто, как и я, на деле боится отказа? Боится, что не оценят, не поймут? Не примут. А с Сип бояться не надо. Тут же стряхиваю с себя эту мысль, помотав во тьме головой. «Нет, глупость какая. Разве кто-то может отказать Лоретто? Лореттовым глазам и рукам, голосу и мыслям? Если только слепой, глухой и одновременно умалишённый — или завистливый. Уж кому-кому, а моему куратору сомневаться в себе причин нет». Когда Тэйен с Сип надоедает нежиться и оба наконец решают разойтись по своим делам, Лоретто вновь встаёт во весь рост и поворачивается ко мне. — Что не так? — спрашивает, с толикой невесть откуда взявшейся мрачности, когда наши взгляды пересекаются. Однако мрачность — это последнее, что я хочу видеть в Лореттовых зрачках сейчас. Мне хочется знать, что в них видела Сип, хочется той статной заботы, безусловного взаимопонимания. Раскрытой тайны. Никогда в жизни ни чьи тайны мне не хотелось так сильно раскрыть. Поэтому единственное, что приходит в голову, это попытка сделать комплимент: — Мне понравилось. Мрачность сгущается в Лореттовом взоре, начиная обращаться в недовольство. — Нет. То есть… — всё звучит неправильно. «Я говорю всё не так». Выглядит так, будто я клоуна благодарю за представление, или — ещё хуже — будто всё это время я пялился на обтянувшую бедра куратора, когда тот присел, мантию. — То есть Сип мне понравилась. А ей, похоже, нравишься ты. — Ей несложно понравиться. — Отмахнувшись, Лоретто делает жест, приглашая меня следом за собой внутрь храма, и идёт дальше. Взаимопонимания я до сих пор не ощущаю, но хотя бы мрачность и недовольство в Тэйеновых чертах растворяются. — Принеси ей лакомство разок или живот почеши, и она тебя никогда не забудет. В этом вы с ней похожи. — Вообще-то это я тебе лакомства… в смысле апельсины, таскал, — зыркаю в Лореттову спину, кода мы входим в погружённый в сумрак длинный коридор. — И живот мне никто не чешет. — Да? — слышу, как Лоретто тихо смеётся. То ли надо мной, то ли над собой. — Ну, тогда всё ещё впереди. Я ничего больше не говорю. Чувствую себя не в своей тарелке, по-прежнему сомневаясь, можно ли мне находиться у шаманских горячих источников, где проводят время всякие важные тик’альские шишки, у которых лучше не путаться под ногами, чтоб не накликать на себя неприятности, однако Лоретто идёт вперёд смело. Мой куратор шагает вдоль коридора и парадного зала, уставленного декоративными вазонами, мимо незнакомых мне шаманов, сидящих небольшими компаниями тут и там за столиками, уставленными винами и закусками, точно в ресторане. Затем мы заходим в небольшой холл, который, точно прихожая, разделяет ресторан за нашими спинами и большой — нет, гигантский, — зал под высоченной крышей впереди. Из-за Лореттовой спины я вижу лишь кусочек, но этого достаточно, чтобы заметить россыпь бассейнов и ванн из камня и мха, укутанных паром и окружённых храмовыми стенами. По какой-то безмозглой причине я понимаю, что не подумал о купальных плавках только тогда, когда Лоретто останавливается в прихожей, где на полках и скамьях аккуратными стопками лежат чистые полотенца и красуется оставленная гостями одежда. Уже собираюсь было признаться, что мне не в чем плавать, но пока мои глаза задерживаются на наполовину скрытых за паром силуэтах гостей, пока немного фокусируются… я всё забываю. — Они голые. — Во рту пересыхает. Лореттовы пальцы, взявшиеся было за шнуровку на мантии, замирают. «Они голые. Все!» Жар приливает к моим щекам, глаза судорожно перемещаются на Лоретто, затем обратно на силуэты за паром в отчаянной попытке убедить себя, что мне мерещится. «Не мерещится». Несколько дюжин шаманов, внешне молодых и старых, привлекательных и… не очень, и все как ни в чём не бывало сидят в термальных бассейнах, разгуливают между ними, болтают, пьют вина, хохочут и улыбаются. Всюду обнажённая кожа, складки, локти… и никакой одежды. — А разве было не очевидно? — недоумение собирается морщинкой у Лоретто на лбу. — Когда собираешься отмачиваться в воде, одежда не нужна, если, конечно, не хочешь промочить и одежду. Ты же наряженным не моешься, так? — до того как я открою рот, Лоретто втягивает щёки, очевидно, вспомнив. — А-а… ну да. Не отвечай. — Да это ж другое! — мои руки машинально стискивают края рубашки, хотя никто пока не пытался с меня её снять. Я отпрядываю от зала. — Не стану я раздеваться перед всеми, Лоретто! — Мне вдруг приходит в голову, что под своей неформальной мантией у моего куратора тоже сейчас ничего нет. «Тэйен вздумалось припереться ко мне в апартаменты без штанов. Усесться на мой диван без штанов. Протискиваться мимо меня на пороге… без штанов». Мысль о том, что мы буквально соприкоснулись в тот момент, отзывается в животе непривычным напряжением. Лоретто лишь пожимает плечами. И спустя миг снова принимается за завязки на мантии. Шнуровка, стягивающая наряд по фигуре, держится за счёт множества крошечных крючочков, чтобы пришить которые мои мамы обычно тратят целую вечность, но зато выглядит это очень изысканно. Сам я никогда не находил такую застёжку практичной, хотя, не поспоришь, оторвать такую куда сложнее, чем пуговицы или даже молнию. И у Лоретто определённо предостаточно опыта в расстёгивании подобных крючков, потому что пальцы работают быстро и смело, не выполняя ни единого лишнего движения и уже обнажив наполовину грудь. — Не понимаю, в чём проблема, Еля, — буднично продолжает Лоретто. — Кто-то увидит тебя без одежды, ну и что? Вряд ли люди удивятся, узнав, что у тебя есть тело. — Проблема в том, что тело — это личное. — Наверное, лучше сейчас развернуться и уйти, но я отчего-то медлю. Может, виной тому моё упрямое желание хоть раз переубедить своего куратора, а может, больное любопытство, жаждущее узнать, как далеко всё это может зайти. Или, может, я просто не хочу, чтобы народ пялился и на Лореттово тело? «Мой куратор — тайна. Нельзя пялиться на тайну». — И всё это нездоровое. И вульгарное. — Душа — это личное. А что нездоровое и вульгарное, так это людские предрассудки. — Мы носим одежду не без причин, Лоретто. — Разумеется. И основные причины заключаются в том, чтобы не замёрзнуть и не испачкаться. Но там уже тепло и чисто. — Всё равно нет. Не пойду я туда без штанов. — Ладно. Но если ты пойдёшь туда в штанах, то привлечёшь ещё больше внимания. — Лента шнуровки спадает с последних нескольких крючков на подоле, и я тут же разворачиваюсь, прежде чем мантия успеет слететь. Я, конечно, видел Тэйен без одежды в апартаментах, но тут же всё иначе. Здесь мы на публике, здесь это неприемлемо. «И Лоретто мой учитель, в конце-то концов. Не полагается видеть своего учителя без одежды! Люди могут заметить, что я таращусь, могут подумать… ох, сколько всего они могут подумать». Странно, однако, но парочка шаманов, которая проходит мимо нас, выходя из зоны бассейнов, подхватывают полотенца, не прерывая своей беседы, и уходят, даже не удосужившись отметить наше присутствие взглядом. Либо они не знают, что Лоретто мой куратор — что вряд ли, — либо слишком пьяны, чтобы сообразить. И они даже не одеваются — просто выходят! «По улице тоже голыми пойдут?» Я ни разу прежде не гулял по вечерам в этой части Тик’аля, чтобы знать ответ на этот вопрос, понимаю вдруг. — Что на самом деле тебя так тревожит, Еля? — продолжает Лоретто у меня за спиной, когда шаманы исчезают за поворотом. — Никто твои штаны не сопрёт. Никто не будет на тебя пялиться, ведь там и без тебя предостаточно на что посмотреть. Или боишься, что кто-то полезет тебя трогать без спроса? Зря. Шаманы не терпят насилия в священном Тик’але, помнишь? По крайней мере официально и на публике. Всем, кто не способен держать свои страсти при себе, тут не место. Память о предках, которые однажды были бесправными рабами, кого покупали и продавали, от кого избавлялись по прихоти хозяина и кем пользовались, причём не всегда во имя магии, всё ещё жива среди шаманов, так что они уважают личные границы других. — Помедлив, Лоретто добавляет, точно напоминая: — Да, и сам, кстати, ненароком никого там не задень. Будет не очень приятно. Как шаман, можешь делать что пожалеешь и с кем пожелаешь, но — только после того, как получишь на то согласие. Я сглатываю, всё сжимая край рубашки, вперив глаза в стену перед собой, пока просачивающийся из зала пар покрывает мою спину потом, стекающим насмешливо щекочущими позвоночник капельками. «Надо уйти, — повторяю про себя. — Просто уйти». У Лоретто всё это было спланировано? Очередной жестокий урок по взращиванию уверенности в себе или смелости, — или как шутка, чтобы надо мной посмеяться, развлечься, — потому что ну разве Лоретто может всерьёз не понимать, что нормальные люди не купаются без трусов? Тэйен ведь приходилось жить в Сент-Дактальоне годами, ради богов. Тот город прогнил во многих смыслах, но рамки приличия там соблюдают. Однако я теперь уже вполне неплохо знаю Лоретто, и непохоже, чтобы куратор надо мной потешался. Лихорадочно обыскивая мысли в поисках новых доводов, я так и не нахожу какого-либо другого оправдания кроме одного. — Я не выгляжу так же хорошо, как ты, без одежды, Лоретто. — В душе что-то пристыженно обрывается от этих слов, будто заключённая в них правда оказалась важнее, чем мне думалось прежде. Но, что таить, я всегда был слишком ленивым для спорта, а в последнее время так вообще и бегать никуда не надо, и тортов в кафетерии завались. Плюс, у меня уродливый шрам на коленке, которую я разодрал, охотясь на вымышленных шаманов в нелепой школьной игре в детстве, и синюшный кровоподтёк на боку, на который я шлёпнулся в мраморном фонтане, пока собирал Лореттовы наволочки. Плевать, что бы подумали о моей фигуре другие, но Лоретто… ожидания учителя подводить нельзя. Воцаряется молчание. Спустя несколько секунд, когда ответа мне так и нет, я почти что сдаюсь. Почти что оборачиваюсь через плечо, чтобы Лореттов смех надо мной не был внезапным, а оттого ещё более унизительным, чем уже кажется в моей голове. — А что такого хорошего ты увидел во мне, могу я спросить? — подаёт наконец голос Лоретто, тон пронизан явственным удивлением, никакого смеха. — Я… — «Мне список составить?» Лоретто вздыхает. Слышу, как Тэйен скидывает ботинки, делает шаг в мою сторону, но потом меняет решение и делает шаг назад. — Еля, половина людей тут выглядят старыми, задницы у них дряблые, в то время как твоя молода и румяна. Они не стесняются, так чего же тогда тушеваться тебе? Живущие в Тик’але, может, бывают лукавы и коварны, но никогда не судят поверхностно о других… ну, большинство из них, я надеюсь. — Голос приобретает деловую интонацию, когда куратор продолжает: — В любом случае, не хочешь идти — твоё право. Но у меня вечер уже свободен, и я в настроении показаться на людях — что бывает со мной крайне редко. Так что с тобой или без тебя, я пойду. — За моей спиной раздаётся мягкое шуршание, когда Тэйен сворачивает свою мантию и кладёт на скамейку, а затем почти бесшумные, босые ноги разворачиваются и следуют прочь. — Лоретто, стой. Ноги замирают. «Надо уйти», — повторяю я себе. Но если сегодня есть шанс узнать что-то ценное, что поможет мне переубедить Кайла, разве я могу уйти? И… что Лоретто тогда обо мне подумает? Что я суеверный? Трусливый? Недостойный внимания? «Я достойный». «Выпороть бы тебя твоими же ленточками за то, что заставляешь меня всё это делать, куратор». — Дай полотенце. — Всё ещё не поворачиваясь к Лоретто лицом, неохотно начинаю расстёгивать пуговицы на рубахе. Когда Лоретто протягивает мне полотенце через плечо, я поспешно наматываю его на бёдра, и только потом стягиваю штаны. — И к твоему сведению, задница у меня не румяная, — ворчу, запихивая свою одежду в самый дальний угол самой дальней полки. На всякий случай. Уже заранее чувствую, что взор Лоретто за мной следит, когда наконец разворачиваюсь. В груди всё горит, ожидая… разочарование в этом взоре, тут же пробегающем по моей прикрытой одним жалким маленьким полотенцем фигуре. Скуку? Неудовольствие? Моя подлая бледная кожа вечно меня выдаёт, раскрывая все мои эмоции, и хотя сейчас могу обвинить жару и пар, знаю, что лицо моё уж точно вот-вот будет пунцовым, как сегодняшний закат. В мысли вдруг закрадывается жуткая мысль: «А если задница и правда тоже краснеет вместе с щеками?» Никогда об этом не думал. Не проверял. Несмотря на то, что Лоретто не брезгует взглядами, сам я стараюсь не смотреть. Ни на что конкретное. Совсем. Однако краем глаза всё равно вижу Лореттовы длинные волосы, величаво ниспадающие по плечам, и полотенце в руках, намеренно или нет, но прячущее от меня всё самое важное, так что я и не увидел бы, даже если бы захотел. И тем же краем глаза я замечаю, что нет в чертах у Лоретто ничего из того, что я ожидал там лицезреть. Даже удивления. Лоретто лишь кивает, точно я книга, наконец оказавшаяся на своём месте, и поворачивается к бассейнам, зашагав так, будто ничего необычного и не происходит. Может, и впрямь ничего необычного. Может, по-прежнему просто разведывательная миссия.༄༄༄