༄༄༄
Когда я наконец добираюсь до своих апартаментов, то не помню, как шёл. Как, даже не забрав вещи, в одном полотенце нёсся по чернеющим улицам, безлюдным ночным коридорам… Но когда дверь захлопывается, и я всецело остаюсь в безопасности и одиночестве, пульс до сих пор стучит у меня в висках. Хочется кричать. А может, плакать. Лоретто… Мы…? «Нет». Нет, я всё выдумал! «Так нельзя». Вино, горячие ванны, люди — много людей — да ещё и эти разговоры по душам под луной? Нет, это явно слишком для моего впечатлительного разума. Он не выдержал, что-то сломалось, реальность поплавилась… Однако сколько бы я ни убеждал себя в том, что всё вот-вот придёт в норму, сколько бы ни жался голой спиной к холодной двери, ни ждал, сердце не слушает. Гонит кровь по телу огнём. Отдаётся дрожью в коленях. Замирает на подушечках поджатых в кулаки пальцев. А перед глазами по-прежнему Лореттово лицо. Невозмутимое, родное, досягаемое. И отголоски пронизанного терпким вином, размеренного дыхания на губах… «Нет!» Ни следа теперь от моей недавней безмятежности не осталось… Выругавшись, швырнув полотенце в сторону, я отправляюсь в ванную. Не включая свет, на ощупь открываю вентиль и стою под ледяным душем невесть сколько — пока зубы не застучат. Пытаюсь успокоиться, считаю вдохи. Вскинув голову, позволяю несущимся струям воды хлестать меня по щекам и лбу, но несмотря на весь дискомфорт, мысли всё равно снова и снова приносят меня обратно к куратору. «Нет, разве можно было так поступать? — спасает от непрошенных мыслей теперь лишь моя любимая злоба. — Это учитель? Или змей-искуситель? Неужели не понимает, что даже в шутках должны быть границы! Нет ничего вне зоны моего комфорта, бла-бла…» А что насчёт моей зоны комфорта? Как мне теперь от горячего кома в горле избавиться? Тэйен знает же, что я реагирую на всё взбалмошно, так зачем подстрекает? Ещё и глазёнками своими так невинно на меня потом вздумалось вылупиться… А я теперь собирай себя по кусочкам… Ещё разок матюгнувшись, чувствую себя чуточку лучше. Выдыхаю. Иду спать. Однако моя злая панацея оказывается самообманом. Я едва ли успеваю дойти до спальни, едва забираюсь под одеяло, убаюкивая себя мягкостью сатиновой простыни, как новое осознание бьёт мне в голову: «А ведь мои апартаменты находятся этажом ниже, точно под Тэйеновыми. Моя спальня под спальней Лоретто, моя кровать под…» Глаза устремляются к потолку. «Лоретто однозначно уже тоже в своей постели. Под таким же одеялом, как у меня, на подушке, как у меня. Мы буквально в соседних комнатах, а учитывая, что комнаты у нас идентичны, несложно представить, будто она и вовсе одна». Снова в животе собирается узел жара, разбегаясь мурашками по спине. Моя рука скользит по свободной, холодной половине кровати рядом. «И зачем шаманам кровати двухместные, если почти все они живут поодиночке?..» Если задуматься, лежать одному на такой огромной постели во тьме даже уныло. Неудивительно, что у Лоретто там ворох вещей в углу — хоть как-то компенсирует пустоту. «А я мог бы сейчас и не быть один, если бы не сбежал, — понимаю вдруг с невесть откуда взявшимся сожалением. — Мог бы лежать под звёздами бок и бок с Лоретто всю ночь. И так и уснуть там…» До сих пор даже сам себе объяснить не могу, почему так резко отреагировал. Я, конечно, мало с кем целовался за свою жизнь, но чтоб пугаться? Точно нет. Это было даже забавно, когда классе во втором мы с одноклассником поцеловались на спор. Я выиграл тогда горсть конфет. Шоколадных, дорогих, сладких. Чувствовал себя королём-победителем. А целоваться с Рори было приятно, губы у неё всегда были такие… требовательно-тёплые. «Интересно, а у Лоретто какие?» Опять дрожь по телу бежит. Нет, нельзя даже думать об этом. Мы же друзья! Что это за дружба такая тогда похотливая? Друзьям ведь полагается ценить друг друга чистосердечно и бескорыстно, без всяких низменных, низкосортных, плотских причин. Помогать друг другу, понимать друг друга… они как семья — только лучше. Только без придирок, ссор и скандалов. «Однако я и с Лоретто уже умудрился поссориться несколько раз… Блядь». Нет, неважно. «Лезут целоваться к тем, в кого влюбляются, а влюбляются от безысходности», — я ведь всегда это знал. Это мания, наркотик, психоз. Самодостаточные люди не вешаются на шею другим, ища лобызаний и чужого тепла… Влюбляются слабаки, те, кто не умеет подать себя благородно, кто чувствует себя никому не нужным. «Не знает, куда себя деть». Вот мои родители придумали, куда себя деть, и развелись. Вот я чувствовал себя никому не нужным, и влюбился в Рори. Все вдруг в старших классах начали с кем-то встречаться, хвастаться, ходить по двое… а я чем хуже? И Рори всегда с такой улыбкой на меня косилась, так хохотала в компаниях, — с ней точно не будет одиноко, думал я. Не хочется сравнивать, но теперь понимаю, что у Лоретто улыбка куда лучше. Куда более… искренняя? Не наигранно-великодушная, а скромно-тихая. И появляется редко-редко, точно Лоретто улыбается в первую очередь для себя, а я лишь становлюсь свидетелем этих потаённых душевных порывов, затронувших уголки губ. Словно мне доверяют самое сокровенное. «И в любом случае, я не умею влюбляться, — напоминаю себе, переворачиваясь на живот и зарываясь носом между подушек. — По-настоящему не умею». Умею только выдумать всякое в голове, когда жизнь не клеится, а потом только сам себя разочаровываю, как только оказывается, что люди в реальности совсем не такие прекрасные, какими я их себе представлял. В конце концов, я и в Рори-то влюблён не был, просто долго на неё глазел издали и нарисовал себе в фантазии невесть что. Теперь даже вспомнить не могу, какого цвета у неё глаза, какой голос, есть ли родинки на щеках… И видимо, она тоже видела во мне кого-то другого, ведь нам обоим оказалось абсолютно плевать, когда неделю спустя мы разошлись в разные углы и забыли друг о друге. Значит, и влюблён я был в свою фантазию. В ту, которая была добрее, смелее и умнее, чем реальность. В ту, которая с неподдельным интересом меня слушала, верила в мои идеи. Которая считала меня привлекательным. Фрустрация захлёстывает с новой силой, и даже под одеяло от неё спрятаться не получается, когда я осознаю, что описание мой собственной же идеальной фантазии пока только больше и больше похоже на Лоретто. «Да как такое возможно, что со мной сегодня не так…» Переворачиваюсь на бок. На другой. Обратно на живот. «Всё не то». Совсем неудобно, ну почему, почему на голой земле рядом с Лоретто было удобнее? «Быть может, дело в том, что раньше я приписывал людям какие-то ожидания, которые те не оправдывали? — размышляю, кусая в темноте губы. — А с Лоретто не было никаких ожиданий — кроме самых гнусных, какими и представлялись мне обычно шаманы. Разумеется, тут несложно удивить». Но тогда что это? Красота в глазах смотрящего, как говорят? Поэтому мне и кажется сейчас, что в Лоретто всё такое удивительно прекрасное до самых кончиков аккуратно подстриженных, вечно чистых ногтей, пока всякие Фарис и Ялинг мне твердят об обратном? Я вижу, что желаю видеть? Невольно прикусываю губу сильнее, чем нужно. От боли изо рта вырывается тихий стон, но жар упрямо продолжает расползаться по телу. «Что ж, тогда всё просто: надо лишь припомнить какой-нибудь Тэйенов дефект, и фантазия потеряет надо мной власть, всё пройдёт, сердце успокоится». Дефект, как например… нет. Или… «О!» Лоретто моется по два часа. «Боги, чистоплотность, серьёзно? — самому на себя хочется глаза закатить. — Тоже мне недостаток». Получается, мне и правда в Лоретто всё без исключения нравится. Вздохнув, я тянусь к серебряному каффу на ухе — единственной вещи, какая у меня есть при себе от Лоретто. Серёжка сидит так естественно, что я уже начал о ней забывать. «А когда тебе что-то нравится, ты жаждешь это заполучить. Посмотреть, пощупать, попробовать…» Получается, тогда я и неспроста ляпнул и то дурное поцелуй меня. Я этого хотел. «Хочу». Мысль, как правда, окатывает внезапной, голодной, дурманящей волной. Пульс снова учащается, вены пульсируют, будто им тесно в теле. Никогда прежде я так сильно не жалел, что кого-то нет рядом, но — никогда ни к кому я и не тянулся всей душой, как к Лоретто! Никогда ни в чьих глазах я так не стремился быть лучшей версией себя — даже ради себя. «А если я хочу Лоретто поцеловать, то конечно, мать твою, я хочу и всё остальное, — мне жарко. — Я же не гипсовый…» Я хочу ощутить каждую Лореттову улыбку, каждое остроумное слово, каждый вдох, — на своём кончике языка. Хочу всё! Опять по спине несутся мурашки, опять сердце бесится так, будто поперёк глотки встало, и испарина выступает на лбу. Не могу больше лежать на животе, переваливаюсь на спину. Здравый рассудок окончательно теряет контроль над мышцами, когда я вспоминаю, как Лореттовы пальцы сегодня так ненавязчиво, так лукаво, так ласково касались моего локтя. Как мы смотрели друг другу в глаза за миг до того, как я убежал… Миг, который я был уже буквально у Лоретто в объятиях… «Ну зачем я убежал?» — рука, не спрашивая разрешения у мозга, лезет под одеяло. Пустое, блёклое одиночество теперь только в тягость. Интересно, а если бы я остался, каково бы всё было? Тэйен хоть что-то чувствует ко мне в ответ или всё действительно только шутка? «Да даже если и шутка…» Внутри всё ёкает от одной лишь возможности. Какие у Лоретто губы? Томные или решительные? Нетерпеливые, неспешные, властные? «А руки?..» Прикасайся мы друг к другу, как бы Лоретто захотелось прикоснуться ко мне? Захотелось бы вообще? «Ну это же моя фантазия, так что да, конечно, захотелось бы». Крепко, быстро, уверенно Лореттовы пальцы сжали бы меня в своём ритме. «Так…» — дыхание сбивается во тьме ночи. Так, чтобы всё горело, чтобы в пот бросало, воздуха не хватало. Чтобы в унисон выдыхать среди простыней и прижиматься друг к другу всем телом. Чтобы чувствовать каждую натянувшуюся в экстазе мышцу, каждый дюйм разомлевшей от жадных прикосновений кожи. И губы к губам, бёдра к бёдрам… Снова и снова…༄༄༄
Когда я просыпаюсь в полдень, то с трудом понимаю, где я и вообще кто я. Солнце беспощадно слепит через окно, во рту сухо, подушки валяются на полу, а на простыне засохшие пятна от… «Вспомнил». Приходя в себя как с похмелья, потягиваясь, понимаю, что чувствую себя так, будто и вовсе не спал. Вымотанным, вымученным, выжатым. Но в то же время — разнеженно-довольным. «Что ж, наверное, так и должно быть». Если несовершенства всюду находят несчастные люди, а я не могу найти в Лоретто ни одного, как ни старайся, получается, сегодня я самый счастливый человек на земле. «Какое же приятное чувство, вот бы рассказать об этом… а-а». Вчерашнее сожаление возвращается. Не могу я ничего рассказать Лоретто. Как мы тогда будем в лицо друг другу смотреть? Разговаривать? Вчера же всё было в шутку, и если Тэйен не откажется меня и дальше учить после моих серьёзных заявлений, то уж точно не будет чувствовать себя в моём присутствии непринуждённо как прежде. Не обнимет. Даже рядом не сядет. А если и того хуже: начнёт меня жалеть? «Решит, что я, бедняжка, такой же помешанный на физической близости как и все — и это не лечится!» А я, похоже, и правда помешался. Всегда был уверен, что лишусь рассудка, если стану шаманом, но оказывается, вот оно какое — безумие. «Позор», — выудив с пола подушку, утыкаюсь в неё, чтобы не слышать собственный расстроенный стон. И что мне теперь с этим чувством делать?! Оно пройдёт? Ослабнет? Мне надоест, как всё в жизни рано или поздно надоедало? Мы сможем с Лоретто снова стать для меня просто друзьями? «Мы вообще когда-либо были для меня просто друзьями? — вдруг задумываюсь с ужасом. — Я не знаю!» И когда это началось? Мне ведь были безразличны Лореттовы улыбки и бёдра в день нашего знакомства, а потом… что? Чертыхнувшись, понимаю, что встаёт вовсе не солнце, которое уже давно в зените. О чём я вообще подумал опять? О Лореттовых… бёдрах? Плевать. Добавив свежее пятно к старым, в очередной раз обматерив тишину, я стягиваю простыню с кровати и отправляюсь стирать её в раковине. Сержусь. То ли на себя, то ли на Лоретто, то ли на весь оставшийся мир. Грущу. Потому что, боги, мне нравится это новое чувство у меня внутри! Только что мне с ним делать? Тревожусь. Ведь, оказывается, я до сих пор не только не способен до конца обуздать ни своё тело, ни разум, но и ни то, ни другое не понимаю. Когда я влюбился? Как? Почему? От какой глупости и безысходности? И с какой стати я сам этого не заметил? Хотя как я в общем-то мог заметить, если никогда в жизни и влюблён не был. Во что-то эфемерное — да, а в реального человека? Никогда прежде всё так не пело в душе, тело так яро и ярко не отзывалось от одной лишь мысли… Почему мне никто не сказал правду о том, каково это и что с этим делать! «Сами не знали?..» Весь оставшийся день я сижу в своих апартаментах, боясь выходить на улицу. Боясь, что Тэйен нагрянет и спросит, почему я прогуливаю наши уроки. Или вообще хоть кто-то нагрянет. «Сколько раз надо постирать простыню, чтобы… больше не хотелось стирать простыню?» — размышляю, в очередной раз отжимаясь в попытке отвлечься. Поразительно, однако, потому что это разнеженное чувство в душе, оно не уходит. Сквозь сердитость, грусть, тревогу — теплится, как огонёк среди ледников. Эдакая лёгкая эйфория глубоко-глубоко внутри, гармоничная, уверенная. Непоколебимая истина, знание которой придаёт сил. Любовь — слово, конечно, громкое, но влюблённость? Да, без сомнений, она. Недостающее звено в цепочке эмоций, которое никак не давало покоя, которое ты находишь, и всё вдруг встаёт на свои места. Мир обретает смысл. И через это разнеженное чувство совсем несложно, оказывается, контролировать ауру. Мне всё твердили, надо принять все до единого свои чувства, подружиться с сердцем… но кто бы мог подумать, что чувство, с которым я никак не дружу — любовь? «Может, я и себя красивым не считаю, потому что себя не люблю? И мир вокруг мне не нравится, потому что я ему не доверяю…» Как только больше не могу ни отжиматься, ни приседать, потому что мышцы болят, а ноги и руки трясутся, но страх столкнуться с Лоретто всё ещё пересиливает пустой желудок, я сажусь медитировать. И теперь мне внезапно достаточно всего пары минут, чтобы призвать мятное пламя ауры, поймать его и с нежностью удержать, хотя ещё пару дней назад и двух часов было мало. Выходит заколдовать ветерок на то, чтобы поднять в воздух одну, две, — три! — книги разом, хотя раньше и один лист бумаги давался с огромным усилием. «Может, влюблённость не такая уж и бесполезная безысходность?»༄༄༄
Когда солнце льнёт к горизонту, погружая апартаменты в сумерки, и я всё же решаюсь выйти поесть. Организм наконец устаёт реагировать на каждую мысль о Лоретто, а голод начинает выводить из себя. Отчасти я всё ещё побаиваюсь столкнуться в кафетерии с куратором, потому что даже не знаю теперь, как вести себя буду, а отчасти, наверное, даже этого хочу… Мне всё равно не удастся прятаться от Лоретто вечно — да и не хочу я прятаться вечно. В кафетерии в привычное время своего ужина, однако, Лоретто нет. — Ты не видела моего куратора? — спрашиваю у проходящей мимо Джаи, остановившись у входа и оглядывая столики. Всюду трапезный галдёж и шаманы в мантиях всех цветов радуги, но лазурной ни одной. — Нет, — отрезав, Джая отпихивает меня в сторону. Больно отпихивает. — Не стой на дороге. Ты здесь не один! Пожалуй, пихни меня кто-то в любой другой день, я бы тут же вспылил. Однако моя разнеженная душа сегодня не в настроении ругаться. — Да я просто спросил, — начинаю было, пытаясь сгладить беседу. — Просто спросил он! — ворчит Джая, обернувшись и гневно сверкнув глазами. — Тоже мне невзгода, нянечку потерял! У меня вот дедушка заболел, и мне теперь придётся пропускать учёбу перед самыми испытаниями, которые ещё и перенесли на неделю вперёд, чтобы за ним ухаживать. У меня родители в командировке в другом анклаве на год, и если папа узнает, что этот год я провела на учёбе в Тик’але вместо того, чтобы за его собственным отцом присматривать, как обещала, меня сожрут живьём! И никто ж не поверит, что дедуля меня сам отпустил. Да он и не вспомнит! — не дожидаясь моего ответа, она ещё раз меня толкает так, что у меня аж плечо на миг сводит, и уходит прочь. Поглядев Джае вслед, на её походку, от которой во все стороны, как дымом, веет отчаянным негодованием, я прихожу к выводу, что она сама скорее съест всех живьём. «И нянечку я не терял. Я от неё сбежал». Тем не менее встреча с Джаей немного отрезвляет. Или я стал эмпатом, и её отчаяние мне так быстро передалось? В любом случае новые сомнения разгораются в моей груди, пока я набиваю желудок куриными крылышками, в спешке перемазав все пальцы жирным и пряным соусом. Еда обычно меня успокаивает, но сегодня и с ней полный провал. «Где вообще Тэйен? — думаю, нервно барабаня пяткой по ножке стула, на котором сижу. Теперь я уже и не боюсь встретить Лоретто, а боюсь не встретить. — Если я с утра не пришёл на урок, разве это не должно было уже тогда вызвать у хорошего учителя закономерный вопрос?» Страшная идея приходит мне в голову следом. А что, если хороший учитель понял всё раньше меня? Понял, что я озабоченный, втрескавшийся по самые гланды болван, и вчерашний вечер был мне проверкой? «Которую я провалил». А что, если Лоретто уже и не ждёт меня к себе на уроки? Не хочет видеть? Обида тяжелеет под рёбрами. «Ну уж нет». Это мне решать, видеть того, в кого я влюблён всей душой, или не видеть. Мне решать, признаваться или нет, — а пока я не признаюсь, Лоретто в принципе не имеет права делать какие бы там ни было выводы. Наспех обглодав оставшиеся крылья и незаметно обчистив один из подносов с десертами у входа в кухню, я отправляюсь на поиски куратора, пока порыв решительности и готовность действовать меня не покинули. «Скажу, — убеждаю себя, шагая по коридорам. Вечер неприятно шумный и многолюдный, но от этого уверенности во мне лишь прибавляется. Все эти мелочи не смогут меня остановить, нет. — Возьму и признаюсь, да, а что тут такого?» В конце концов, в чём моя-то вина? Если кто-то тут вообще и виноват, так это Лоретто. Чего стоило от меня ждать? Тэйен целыми днями слушает мой неугомонный трёп, который даже сам бы я слушать не стал, вечно вникает, потакает… Я буду со всеми хладнокровной гадюкой, но ты напомнил мне мёртвого друга, так что с тобой я дружу. Давай плакать вместе? Ещё и без штанов передо мной ходит, солнцезащитный крем таскает, по саунам водит. Что я должен был делать? Я же не стена, конечно я повёлся! «Вот и будь теперь учителем до конца, Тэйен. Учи меня… себя не хотеть». В какой-то момент я так увлекаюсь воображаемым спором в своей голове, что, поднявшись на жилой этаж, почти что подпрыгиваю от неожиданности, когда вижу, что дверь Лореттовых апартаментов открыта и на пороге кто-то стоит. Не знаю, идёт ли в комплекте с моим новооткрытым чувством ревность, или это просто банальное недоверие, научившее меня всюду искать подвох, но я тут же напрягаюсь. «У Лоретто гость? С каким пор мой куратор гостей к себе водит?» Первая мысль, идиотская: Лоретто не интересуется, почему я не пришёл на урок, потому что втайне занимается дружбой с кем-то другим. «Невозможно, только не мой куратор-отшельник». Вторая, опасная: гость как-то связан со мной. Я опять где-то облажался помимо очевидного? Или шпионы Мариселы узнали, что я втюрился в своего наставника, и императрица использует это как повод наказать Лоретто и отстранить от испытаний? «Хотя за что наказывать-то? Никто меня не совращал». Да и мне восемнадцать, даже по шаманским меркам я имею полное право спать с кем хочу. Даже с другим шаманом. Только прошагав длиннющие полкоридора и подойдя поближе, я узнаю под мерцанием вечерних фонариков силуэт Фариса. Его в моменты дискомфорта пугливую, как у воробья, позу и привычку поправлять очки через слово ни с кем не спутать. Загвоздка в том, что теперь и Фарис замечает меня. Покосившись в мою сторону, поджав губы и бросив ещё пару негромких слов моему куратору, стоящему в дверном проёме, Фарис поворачивается и уходит, демонстративно и молча проходя мимо меня. Пока я приближаюсь к двери, Лоретто молчит. Смотрит на меня с неспешным любопытством, но молчит. — У Фариса девушка есть, — вырывается у меня то, что крутится теперь в голове на протяжении всей последней минуты. — Сегодня вторник. — Что? — Что? — Когда я хмурюсь, Тэйен усмехается. Точь-в-точь как в моих ночных мечтах, скромно-тихо и лукаво. «А может, я опять вижу желаемое, а не действительное». Но сердце всё равно ёкает. — Прости, мне показалось, мы играем в игру, смысл которой в том, чтобы обменяться очевидными фактами. Какое мне дело до девушек Фариса, Еля? — Зачем он приходил? Откуда вы вообще знакомы? Что сказал? — Сколько вопросов. С утра их копил? — едва я подхожу к порогу, Лоретто тут же возвращается в свои апартаменты и как ни в чём не бывало начинает собирать раскрытые на столе книги, словно между прочим продолжая: — Кстати, что ты делал весь день? Почему не разбудил меня к нашему утреннему уроку? Из-за вчерашних посиделок под луной у меня весь режим сбился. Когда я просыпаюсь в обед, у меня потом целый день голова как свинцовая, даже думать не хочется. Ничего не успеваю, ещё и духота такая сегодня… «Я тебя не разбудил, потому что в это время в моём собственном сне мы вовсе не спали». Плохая, плохая мысль. Ещё переминаясь с ноги на ногу на пороге, наблюдая, как Лореттовы пальцы ловко и лихо перебирают страницы и книжные корешки, я понимаю, что моё подлое тело вновь меня вот-вот предаст. «Да что ж это за проклятие…» — спрятав свободную от спёртой из кафетерия слойки руку за спину, сжимаю кулак что есть мочи в надежде, что кровь отхлынет от всех остальных напрягшихся мышц и устремится к ладони. «Или пусть лучше уж щёки краснеют, как всегда». Наверное, это забавно, но щёки, как назло, не краснеют. Не стыдно мне больше, не совестно. Ну разве можно тратить время на стыд, когда передо мной самый чудесный человек на свете? Даже когда Тэйен собирает высоченную стопку, пытаясь передвинуть с десяток книг разом и одна падает с края стола, у моего куратора выходит с такой изысканной рассудительностью нагнуться за ней, что остаётся лишь любоваться. Как Лореттовы глаза устремляются к полу, как мантия струится от талии по ногам… И кому из нас двоих должно быть стыдно вообще? Разве можно так издеваться над своим наивным учеником, так грациозно при мне нагибаться? «Вот бы тебе отомстить, Тэйен. Заставить тебя извиняться, стонать, кричать, умолять меня — умолять не останавливаться. Стиснул бы твои ягодицы прям тут, да так, чтобы красные следы от моих пальцев остались, а потом прильнул сзади и… — Войдёшь? — А?! — «Я забыл слушать». Прочистив пересохшее горло, поспешно перевожу взгляд на дверной косяк, отгоняя мстительную мысль, когда Лоретто оборачивается на меня. Поразительно, как Тэйен вообще может вести себя сегодня, будто вчера ничего необычного и не произошло? Или для Лоретто и правда не произошло? Я бы почти поверил, что книга сорвалась со стола неслучайно, что Тэйен тоже нервничает в моём присутствии, если б не знал, что в Тэйеновой всеобъемлющей зоне комфорта не предусмотрена такая функция, как нервозность. Вчерашнее для Лоретто забыто, как любой другой прожитый день. Нет, не смогу я ни в чём признаться. Не вынесу равнодушия в ответ. «В неопределённости хотя бы остаётся надежда». — Что говоришь? — Говорю, ты войдёшь или так и будешь в дверях стоять? — повторяет Лоретто. Внимательно глядит на меня, точно пытаясь разгадать причину моей растерянности, пока я киваю и, расторопно войдя, закрыть за собой дверь. — Э-это тебе, — голос подводит, хрипя, когда я протягиваю Лоретто завёрнутую в салфетку слойку. — На подносе было написано, они с апельсиновым джемом. — «Ну скажи мне уже какую-нибудь гадость, — думаю про себя в то же время. — Скажи, что ненавидишь джем и я зря стараюсь. Скажи, голова у тебя болит из-за меня. Скажи, что руки у меня до брезгливости волосатые, как сказала однажды Рори! Тогда у меня точно на тебя ничего никогда больше не встанет!» Конечно, никакой гадости Лоретто не говорит. — О, спасибо, — только и отвечает и, без тени брезгливости приняв из моих рук слойку, тут же берётся её с аппетитом есть. — Мои мысли читаешь, Еля. — Садится у стола, запивая размазавшийся в уголках губ джем кофе. — Когда я ничего не успеваю, порой забываю поесть. — А я только и делаю, что ем. — М-м, — заглатывая очередной жевок, Лоретто всё так же непринуждённо продолжает, глядя, как я волоку ноги к дивану: — Насчёт твоих вопросов. Я не знаю Фариса, но очевидно, он знает меня, как в общем-то и почти все в Тик’але. Нравится мне это или нет, но будучи в тройке сильнейших шаманов Кабракана, я вроде как известная личность. А приходил он, потому что тебя не нашёл и решил спросить у меня, поговорил ли ты со своим братом, как обещал. Мне пришлось сказать правду. — Какую правду? — «О чём?» С холодком по спине я вспоминаю, что обещал Арьане с Фарисом обсудить с Кайлом его провальный план революции. Что вообще-то в городе назревает война, а я ничего не делаю, чтобы это исправить, лишь простыню стираю весь день. Вспыхнувший в эту же секунду внутри ледяной испуг вытесняет все мои горячие фантазии, но не без досады. «Видимо, из-за таких вот одержимых, как я, на протяжении всей истории и гибнут империи». Вот, значит, как просто эта ловушка работает? Я был уверен, что не такой падкий на красивые задницы, как Кофи, но похоже, я не только такой же падкий, но ещё и кретин, которому потребовалось два с лишним месяца, чтобы это понять. Везде важен баланс, а когда ты отрицаешь свои чувства, получается… «Получаюсь я». — Правду о том, что я не слежу за тобой и не знаю каждого, с кем ты разговариваешь, — отвечает Лоретто. — А что надо было сказать? «Что ты считаешь Кайла шаманофобом, нарциссом и задирой и слышать о нём не желаешь? Что я опять веду себя как жалкий лентяй, сам того не замечая ища предлоги, чтобы ничего не делать, лишь сидеть с тобой рядом? Что скорее случится конец света, чем меня начнёт волновать то, что аурокровки и простокровки могут вот-вот пролить кровь, потому что Фарис, сука, был прав, и мои гормоны основательно охренели, раз мне плевать на всё это, и я думаю только о том, что боюсь признаться в чувствах человеку, в которого влюблён, но перестать об этом думать тоже не могу?» — Не знаю, Лоретто, — тихо вру, отвернувшись. — Наверное, дома по мне соскучились. Завтра им напишу. Воцаряется пауза. Лоретто ничего больше не говорит и в тишине доедает слойку, пока я немощно тереблю торчащую из подлокотника дивана нитку. Ощущаю себя разбитым надвое. В одном осколке колотится в истерике сердце, а во втором здравый рассудок, захлёбываясь от нелепо возвышенных мечтаний души, всё ещё пытается меня образумить. «А я тереблю нитку! Интересно, если её оторвать, из подлокотника вылезет поролон?..» Разделавшись со слойкой и какое-то время ещё наблюдая, как я пытаюсь выпотрошить диван, Лоретто наконец подаёт голос: — Нам стоит как-то восполнить пропущенный с утра урок, не думаешь? Ты не выглядишь сонным, да и я, провалявшись в кровати до обеда, всё равно теперь не усну. А книги дальше перебирать у меня нет уже настроения. Чем хочешь заняться? «Чем угодно, лишь бы с тобой». — Когда у меня нет настроения я обычно с кем-то случайно дерусь. — Догадываюсь, что сказал что-то не то, когда новая, вдохновлённая искра вспыхивает в Лореттовом взгляде. — Я не буду драться с тобой. — Почему? То есть, — Лоретто ведёт плечами, — я и не предлагаю драться. Дружеский спарринг? Физическая нагрузка отлично утомляет, а это как раз то, что нам сейчас надо. И у меня есть кинжалы. Йен упоминал твои умения с ними управляться. — Шаманам запрещено в Тик’але иметь оружие. Как тебе удалось его вообще сюда протащить? — Легко, но это секрет. Выдашь меня? — Нет. Один уголок Лореттовых губ заговорщицки взмывает вверх: — Тогда чего мы сидим?༄༄༄