༄༄༄
С исчезновением Мариселы на крыше воцаряется идеальная тишина. Тишина. Однако меня с каждой секундой трясёт лишь сильнее. Паника разливается жаром по телу, горло сводит, мысли куда-то несутся, но в голове пустота. «Кажется, у меня сейчас начнётся истерика». Лореттовы майка, штаны, руки, спутавшиеся волосы… мои колени и целая лужа, поблёскивающая на полу под восходящей луной, — всё в крови. Сижу посреди этой крови, и в моих объятиях Тэйен. Лежит неподвижно, безвольно, едва дыша. «Только дыши». Я пытаюсь утихомирить испуганную отдышку, пытаюсь сообразить, что мне делать, но пока лучшее, что приходит на ум, — стукнуться посильнее лбом об пол и отправить и себя тоже в беспамятство, чтобы всего этого не видеть. «Нельзя. Думай. Думай, ведь теперь больше некому. Думай, иначе Лоретто скоро перестанет дышать». Только если б я умел думать, мы бы даже на крышу эту не полезли! С Лоретто бы ничего не случилось, если б не я… Наивно было рассчитывать, что императрица не может телепортировать в городе, где сама устанавливает чары, запрещающие телепортировать всем остальным; конечно, у неё есть лазейка. Только вот у нас её нет, я пытался однажды, и это как стучать в закрытую дверь. «А без телепортации и один я и на десять метров Тэйенову жилистую тушу не уволоку, тем более не стащу с крыши», — хочется не думать, а орать от беспомощности. Бросить куратора и помчаться за подмогой? Куда и к кому? Какой из подданных Мариселы поможет, а не добьёт? «И если я не успею вернуться, получится, что бросил куратора умирать?..» И с аурой я по-прежнему плохо дружу. Если бы меня не трясло, то может, у меня ещё бы и вышло мало-мальски расслабиться и наконец призвать её, однако я только-только научился поднимать в воздух глупые книжки. Всё равно понятия не имею, как колдовством лечить раны, а экспериментировать — всё равно что подписывать смертельный приговор. Если я одной неправильной руной дверь выбил, кто сказал, что и сейчас только хуже не сделаю? Я всегда хуже делаю. Но сдаваться же тоже нельзя. Так ничего и не решив, я всё же начинаю разворачивать Лоретто в своих руках, осторожно, чтобы не задеть торчащий из плеча кинжал. Надеюсь, что мысли всё-таки появятся, если я обниму Лоретто покрепче, если попытаюсь поднять… — Не трогай, — вдруг хрипло шепчет Тэйен, когда я тянусь было к истерзанной руке. С новым болезненным стоном Лоретто открывает глаза, чем пугает и радует меня одновременно. То ли снова вернувшись в сознание, то ли по какому-то неведомому мне волшебству так его до конца и не потеряв, Лоретто отталкивается от моей груди и с трудом, медленно, с третьей попытки, но садится прямо. Оглядывает пустую крышу, косится на меня, а затем опускает глаза на застрявший под своей ключицей клинок. — Только не… Выдёргивает. Кровь выплёскивается волной, Тэйен вскрикивает, но, швырнув оружие в сторону, тут же уверенно зажимает рану рукой. — Принеси мантию, — говорит мне. У меня дыхание спирает при виде кровавого месива из разодранных майки, кожи и плоти, и я понятия не имею, где Лоретто умудряется найти до сих пор в себе силы. «Но спрашивать не время». Подскочив, бегу, чуть не поскальзываясь на ровном месте, на другой конец крыши, где куратор оставил свой лазурный наряд перед тем, как упражняться со мной в фехтовании, и скорее спешу обратно. Не жалея роскошной ткани, Лоретто наматывает мантию на плечо и затягивает на ране потуже. — А теперь дай руку, мне надо подняться, — заявляет, опять хрипя. — Но ты тогда точно в обморок шлёпнешься! — выходит несдержанно громко. «Ну вот, истерика». И от этого только паршивее. Не только боюсь за Лоретто, но и чувствую себя за свой страх виноватым. Бесполезным. Бессильным. В сознании невольно тут же всплывает детское воспоминание о том, как умершего отца Арьаны, Кофи и Олы выносили из дома. Его мертвецкая маска покоя вместо улыбчивого лица. Пустота в чертах, бледная смерть и мой рухнувший мир, лишившийся знакомого с малых лет человека. Лишившийся частички души… «Я не готов видеть посмертный покой на лице Лоретто». Я готов влипать в неприятности, калечиться и страдать. Наблюдать, как Тэйен назидательно глядит на меня сверху вниз, качает головой и поучает. Да и нельзя ведь поучать меня ценой собственной жизни, верно? Кому это должно принести счастье? Мне? Или Мариселе? «А теперь Лоретто чахнет и увядает у меня на глазах, врёт, делая вид, что всё под контролем, когда я вижу, всё вовсе не так. Какое тут счастье?» В голове теперь не укладывается, как вообще можно существовать в этом мире, если он соткан из несчастий и боли. «Да и стоит мир того, если он так жесток?..» Встретив Лореттов потухший, но бессменно упрямый взгляд, я невольно трясу головой: — И куда ты пойдёшь? Скажи лучше, кого на помощь позвать? Я тебя не дотащу, лишь ещё покалечу! У тебя губы синие, круги под глазами, руки как лёд, в тебе крови хоть капля осталась? — вокруг Валто с перерезанной глоткой, по-моему, было крови меньше, что сейчас вокруг нас. — Она же тебя чуть не убила, Лоретто! А может… — «А может, у тебя шок, и ты просто не понимаешь, насколько всё плохо. Может, ты и так до утра не доживёшь». Сердце уходит в пятки от этой мысли. — Не нагнетай, Еля, она даже близка не была к тому, чтобы меня убить. Я знаю свои лимиты. — Фыркнув, закашлявшись, стиснув зубы и застонав, когда изувеченное плечо рефлекторно шевелится, Лоретто начинает карабкаться на ноги. Мне ничего не остаётся, как помогать, пока куратор не рухнул обратно. «Единственный твой лимит — это твоё гордое упрямство». И очень надеюсь, упрямства будет достаточно. Мне, вроде, порой вполне. — Ты же можешь себя залечить, верно? — спрашиваю. Если у Лоретто есть энергия на то, чтобы говорить и стоять, то и магия найдётся, чтобы себе помочь, так? «А значит, я зря волнуюсь». — Надо рану промыть. — А-а, ну да. Хорошо. — «Нет, не хорошо». Чтобы промыть рану, нам всё равно нужно спуститься с крыши, причём методом простых смертных, пешком. Но чтобы спуститься с крыши пешком, надо лезть по карнизу в окно, из которого мы выбирались по пути сюда и целыми-то не без усилий. И тоже не без магии. — Я не могу призвать ауру, Лоретто. Не могу я дружить с природой, когда она тебя… когда ты… — Я могу. Ты просто её направишь, чтобы мне не расходовать остатки сил, — Лореттов голос, каким бы ни был упрямым, звучит хрупко и слабо как никогда. Слышу его, и меня самого будто ножом в душу тычут. — Ну зачем тебе вздумалось это терпеть? — подхватываю Лоретто за талию, позволяя о себя опереться, и вместе мы делаем неуверенный, но шаг вперёд. — Почему было ей не дать сдачи? — Она бы лишь разозлилась сильнее. — Ну и ты разозлись. Но разумеется, если отбросить обиду и гнев, Лореттовы рассуждения по-прежнему здравы. Марисела понимает, что Тэйен не станет завтра болтать о своём унижении, а если бы мы унизили Мариселу, если бы мы хотя бы ей лицо расцарапали, она б весь Тик’аль уже ночью на уши подняла. Покушение на Её Величество! И от кого? От потенциального конкурента на испытаниях и его единственного ученика! Какая подлость! Лишить статуса, изгнать, казнить! «И тогда весь Лореттов труд, всё уважение, заработанное среди шаманов, будет насмарку». Не стать тогда моему куратору в глазах народа честным, добропорядочным правителем на замену Иш-Чель. И даже пойди Лоретто на крайность и отправь Мариселу на тот свет здесь и сейчас, остался бы её верный Совет, её дядя… «Можно одолеть каждого, но не всех разом», — вспоминаю Лореттовы же слова. Без поддержки народа Совет нам не усмирить. Да и учитывая сегодняшнюю решительность императрицы, становится очевидно, что она до сих пор не допускает и мысли о том, что Лоретто может оказаться могущественнее неё. Это же нам на руку, верно? Пусть думает, что угрозы ей нет, пусть не готовится к поединку, пусть внезапный проигрыш сердце ей разобьёт. «А Лоретто пойдёт до конца». Да, я осознаю, что у Тэйен долгосрочная, продуманная игра, искренне осознаю, но всё равно, неужели она стоит этих мучений? Лоретто рядом со мной всем телом трясёт, как в горячке. Неужели мой куратор ради уничтожения врага готов уничтожить по пути и себя? Неужели месть стоит собственной смерти? Кажется, проходит целая вечность, но в конце концов мы с Лоретто добираемся на подкашивающихся ногах до нашего выхода с крыши. И ещё одна вечность — пока мы спускаемся. Тэйен даже сейчас умудряется сохранять спокойствие, с бледным, как пергамент, лицом, призвать ауру, и мне остаётся задача проще некуда: мысленно приказать этой ауре нам помочь. Убедиться, что ветерок дует в нужную сторону, поддерживает как заботливая ладонь, помогает найти нужный шаг, не оступиться, пока Лоретто, хватаясь одной уцелевшей рукой за карниз, передвигается к окну. Только вот когда в твоей голове паника, а внизу ночь и пропасть высотой в несколько этажей, сложно не думать о худшем, верно? «Как повезло, что я так и не научился думать».༄༄༄
По пути до апартаментов Лоретто собирает гроши своей выжившей воли в кулак. Всё так же дрожит и дышит неровно, но взгляд у куратора проясняется, точно у открывшей в себе второе дыхание, выжившей на девяти жизнях кошки. — У меня под кроватью есть две аптечки, — говорит Тэйен, едва мы ступаем на порог гостиной. — Принеси обе. Нехотя, но отпустив Лоретто и оставив опираться о стол, я бегу по темноте в спальню. Отыскать аптечки оказывается сложно, потому что под кроватью неожиданно целая свалка: книги, ботинки, какие-то мешки с тряпками… А когда я наконец нахожу, что ищу, то начинаю сомневаться в правильности находки, потому что в одной из аптечек склянки с на первый взгляд мутной жижей испортившихся настоек, а в другой так вообще обыкновенные таблетки. «Аспирин, антибиотики… мы точно магией занимаемся?» Но поразмыслить над этим я не успеваю, потому что в следующий момент за стеной, упав, что-то гремит. Выругавшись и подхватив всё, что есть, я выскакиваю из спальни. По разлетевшимся по всему коридору шампуням понимаю, что Лоретто вовсе меня не ждёт и уже стоит в ванной. Багряные следы тянутся по раковине к вентилю крана, пока Тэйен левой, неслушающейся от дрожи рукой пытается открыть воду. — Нам всё равно нужна помощь, — не выдержав, я открываю кран сам. Лоретто замирает на миг, когда вода шумно начинает бежать, а потом суёт ладонь под струю, смывая кровавые разводы. — Даже если ты себя залатаешь, помимо раны могут быть последствия из-за потери крови. Надо чтобы кто-нибудь тебя осмотрел. Может, позвать кого-то из тик’альского лазарета? Кому ты там доверяешь? — Никому. — Тогда я поищу сам. Джая говорила, что собирается стать врачом. С её талантом к эмпатии она должна суметь почувствовать, если с тобой что-то не так, и я вполне в ней уверен. Только у неё заболел дедушка в Кабракане и… надеюсь, она к нему ещё не ушла, потому что выглядишь ты ужасно, и я… — Еля, заткнись! Я застываю. Холодные брызги летят мне в лицо, когда Тэйен, резко схватившись за раковину, чтоб не упасть, поворачивается ко мне и пронзает чёрным от изнеможения и недовольства взглядом. — Ты ни за кем не пойдёшь, ясно? — цедит сквозь зубы. — Не нужна мне помощь. — Лоретто, но ты выглядишь скверно, — возражаю я, пока куратор всё смотрит на меня из-под тёмных бровей, сердито насупившись как обиженная ворона. Ворона, которой только что браконьеры ободрали весь хвост и которая теперь обижается на то, что ей не позволяют сигануть с ветки и полететь по своим делам, как ни в чём не бывало, дальше. Только вот птицы не могут летать без хвостов, они падают и разбиваются, будучи не в силах удержаться по ветру. «Как и люди не живут, будучи мертвы без крови!» — Ни разу на моих руках никто не умирал, и уж тем более мои руки никого не спасали. Я понятия не имею, что с тобой делать, если тебе станет хуже. В гробу люди румянее, мне за тебя страшно. — Так иди за меня помолись, — огрызается Тэйен. Злобно. Совсем не как человек при смерти. «Что за колдовство такое?» — Неужели ты даже не чувствуешь, что голова кружится? — Чувствую! Голова кружится, ноги немеют, перед глазами белые пятна. Меня тошнит, и мне холодно будто я в ящике, засыпанной льдом, пока правую руку мне заживо режут и жгут огнём изнутри снова и снова. — Ноздри раздуваются, когда Лоретто выдыхает и с усилием опускается, присаживаясь на край ванны рядом. — Но разглагольствование обо всём этом ничего не решит, лишь время займёт и морально меня растопчет. Надо уметь пропускать лишние эмоции сквозь себя, помнишь? Вот, учись, Монтехо! — покачнувшись было, Лоретто отстраняется, когда я машинально тянусь, чтоб поддержать. — Не нужна мне помощь, не трогай меня! Я не хочу, чтобы ты меня трогал! Как всё без тебя было проще. Повисает молчание. Лишь вода всё журчит в раковине, и Лоретто продолжает рвано дышать, явно собираясь и дальше превозмогать боль, пока я не уйду. — Прости. — В груди у меня всё пустеет. — Я просто не хочу тебя потерять. Ты не пропускаешь эмоции сквозь себя, ты их глушишь, Лоретто. Может, оттого у тебя потом и депрессии. — «И да, разглагольствование, возможность выговориться, пожаловаться, разделить боль иногда очень даже приносит облегчение». Но если Лоретто приносят облечение крики на меня, что ж, пусть так. Дома тоже на меня все орали, мне не привыкать. — Я буду в гостиной. Зови, если… В гостиной, в общем. Уходя, слышу, как за моей спиной захлопывается ванная дверь. Как Лоретто что-то с очередным страдальческим стоном ворчит, а потом вывернутая на максимум вода шумит громче, и обо мне будто бы забывают.༄༄༄
Проходит час, Лоретто из ванны не появляется. Я жду, изо всех сил пытаясь пропустить страх сквозь себя, как мне было велено. Пытаясь выкрутить все фантазии до нереального абсурда, чтобы они прошли мимо и потеряли надо мной власть, но пока всё кажется вполне себе реальным, и от этого только тошнее. А если куратор там уже валяется на кафеле с разбитой, кружащейся головой и размазанными по всей ванне мозгами? Среди воды и собственной крови, и бесполезных аптечных склянок, и белые кости торчат из сломанных при падении рук, пока ресницы ещё дрожат от последнего вздоха… А я послушался и не помог. «Я знаю свои лимиты, говорит мне. Да как же! Узнать свои лимиты — значит уже умереть, разве нет? Всё остальное — риск и удача», — опять по своей старой беспокойной привычке я начинаю грызть ногти. «Сколько раз надо столкнуться со смертью, чтобы научиться ходить с немеющими ногами?» — думаю, обходя кругами диван. Чтобы не бередить темноту светильниками, зажигаю стоящий на книжной полке одинокий огарок свечки. Гляжу, как трепещет пламя, обещая себе, что подожду ещё, но — как только свеча догорит, опять пойду проверять всё ли в порядке. А пока… в мыслях невольно всплывают ядовитые слова Мариселы о том, что когда жизнь бесконечна, остаётся лишь полюбить терпеть боль. Но это же ложь. Уметь не равно любить, так? Просто Лоретто и впрямь, видимо, приучили над собой издеваться и не чувствовать всё плохое вопреки всем. Не уверен, что это полезно, но зато если кто-то и выживет в самой кровопролитной войне, то это определённо Лоретто. «Вот, кто способен стать и героем, и злодеем, и революционером. Точно не я». Что ж, тогда полагаю, если их учителя, которым некогда Марисела отдала Лоретто на воспитание, не брезговали из раза в раз бросать моего куратора между жизнью и смертью ради закалки, то да, можно рискнуть собой и ещё разок ради отнятой свободы и мести. Спустя ещё час Тэйен так и не выходит. Не выдержав несмотря на ещё горящую свечу, я подхожу и стучу в закрытую дверь. — Лоретто? — прислушиваюсь, но в ванной теперь лишь статичный шум текущей из крана воды. Ни плеска, ни шагов, ни ворчаний. — Ты в порядке? — «Сколько нужно времени, чтобы промыть и заколдовать рану?» — Я… д-да, — отвечает Лоретто после чересчур длинной заминки. Не открывает, но хотя бы больше не сердится, если судить по интонации. — Да, иди спать, Еля. «Можно подумать, я сегодня усну». Однако немного я всё же успокаиваюсь, не услышав подтверждений своим худшим фантазиям. И, когда минует третий час ожидания, меня начинает посещать мысль о том, что куратор намеренно теперь от меня прячется. «Как всё без тебя было проще…» Но всё равно я настырно жду — пусть тогда выйдет и выгонит, да? Пусть покажет, что жив и здоров, и скажет, что моя забота никому не нужна. Иначе я додумаю, — что угодно мне, — сам. Жду. Не зная, куда себя деть, ковыряюсь в прадедовских часах, пытаюсь читать какую-то книжку про заговоры удачи, а потом выглядываю в коридор, нахожу под балконом стражника и прошу его сбегать за едой в кафетерий. Еду приносят — много еды, по моей просьбе и вопреки этикету даже больше, чем нужно для двоих. Всё что душе угодно, чтобы куратору было чем восстановить силы. Переставляю огарок с полки на стол, и вот — почти что ужин при свечах. Я ем сам, жду, снова ем… Вроде даже уже окончательно беру себя в руки, лишь устало жду. И в какой-то момент всё-таки засыпаю. «Как всё без тебя было проще…» Открыв глаза, понимаю, что уже полдень. Свечка давно догорела, солнце брезжит сквозь шторы, за окном щебечут птицы, и вокруг царят без малого гармония и покой, как на какой-то безупречной картине. На миг даже верится, что произошедшее ночью было обыкновенным кошмаром, но потом мой взгляд натыкается на тянущиеся по полу засохшие следы крови. Нет, кошмар у нас с Лоретто общий. И в ванной теперь тишина. Напрягшись, я поднимаюсь с дивана. Окровавленная, мятая мантия валяется на полу, а тарелка с едой, которую я специально поставил на стол для куратора, не тронута; не хватает лишь куска шоколада и кувшин от морса пуст. — Лоретто? — растирая заспанные глаза, с вновь нарастающей тревогой, я спешу в ванную. Там никого, разве что раскиданные по всем углам измазанные кровью полотенца и тряпки, пол-аптечки опустошённых склянок от настоек и горсти таблеток, рассыпанных и забытых в раковине. Всё выглядит так, словно тут умерло человек пять и — исчезло бесследно. — Лоретто? Тишина. То ли от растерянности спросонья, то ли от тревоги у меня начинает сосать под ложечкой. «Как всё без тебя было проще…» Мне вдруг вспоминается недавнее обещание Лоретто: «Я не сбегу». А если всё же…? А если всё же всё это слишком? Если у Мариселы таки получилось, и ночное унижение сделало своё дело — заставило Лоретто сдаться и всё бросить? Сбежать? Но нет. Дверь в спальню не заперта, и шагая по коридору из ванной, заглянув внутрь, я с облегчением нахожу Лоретто в кровати. Преспокойно, как нахохлившийся воронёнок в гнезде, Тэйен спит, укутавшись в одеяло по самую шею. Лицо по-прежнему бледное, но губы уже розовеют и дыхание размеренно ровное. Спит безмятежно, невинно, но зная Лоретто, уверен, не удивлюсь, если куратор сейчас подскочит с кровати и в труху всё разнесёт, появись только на пороге у нас неприятель. «Значит, я действительно зря переживал». Выдохнув, я выхожу и закрываю за собой дверь.༄༄༄
Остаток дня я провожу за уборкой. Изо всех сил стараюсь занять себя и свои по-прежнему беспокойные мысли, собираю, что осталось, в аптечки, оттираю с кафеля кровь… Всё, кажется, складывается до безумия благополучно, но меня не покидает ощущение, что я что-то упускаю. Всё равно чувствую себя бесполезным, а теперь к тому же и апатичным, словно ночной стресс всё из меня выел, и все идеи в голове стали как лишённое эмоций, немое кино. Наверное, со стороны выглядит глупо не понимать, что не так, но со стороны-то всегда смотреть легче. Со стороны видно всё — и прошлое, и будущее, и каждое решение в настоящем. А в моменте ты как в запертой комнате, ничего кроме стен и эмоций, которые кричат: «Смотри, стены! Беги скорей на свободу, спасайся, только вот… стены». Лоретто целый день беспробудно спит, не обращая на мои шаги и шорохи при уборке никакого внимания. Без преувеличения, клянусь, я готов ждать хоть целую жизнь, когда Тэйен проснётся, чтобы удостовериться, что со здоровьем куратора и впрямь всё хорошо. Что я рядом и точно знаю, что ни один псих по приказу императрицы не сунется в апартаменты, чтобы попытаться добить моего учителя в момент слабости. Хотя… уверен, никто и не сунется. Лоретто в состоянии за себя постоять, да и если бы кто-то жаждал ещё большей крови, он бы был уже давно здесь. «Или Марисела бы сама вонзила этот кинжал Лоретто в сердце, не плечо, потому что она определённо не промахнулась», — размышляю, отмывая заляпанный засохшей кровью клинок в раковине уже отдраенной до этого ванной. Когда куратор его бросил на крыше, я подобрал, потому что мало ли кому вздумается его прикарманить, верно? Мало ли как использовать. И вообще кинжал этот изначально Лореттов. Пусть Марисела и унесла второй клинок с собой, но этот хотя бы должен остаться у нас. Хоть какая-то иллюзия справедливости. Несмотря на все мои попытки заняться делами и растянуть время, понимаю, конечно, не могу сидеть в Лореттовых покоях вечно. Мне надо вернуться к себе, чтобы хотя бы переодеться, потому что под конец дня вся моя одежда воняет потом, кровью, и мылом, которым я тёр кафель, насквозь. И надо выйти в люди и показаться на улице, а то наше с Лоретто отсутствие начнёт выглядеть трусливо и малодушно, что выгодно императрице, не нам. Слоняясь ещё час по апартаментам без дела, под вечер я наконец уговариваю себя. Выхожу. Отчего-то я был убеждён, что ночной инцидент не видел и не слышал никто — ведь никто нам по пути с крыши в коридорах храма не попадался. Только вот я не подумал о том, что мы оставим следы. Кровавые следы. Покинув Лореттовы покои всего на десять минут, чтобы заскочить к себе, помыться и переодеться, я сначала случайно подслушиваю разговор двух болтливых шаманов, обсуждающих, что в коридорах Великого храма с утра видели багровые отпечатки подошв ботинок, и — эти отпечатки якобы тянулись к самой Тэйеновой двери до того, как уборщики на рассвете не помыли полы. Иш-Чель никто и не упоминает, но зато нам с Лоретто достаётся с лихвой. «Давно поговаривали, что Тэйен — бесхребетное чучело, которое относится к своему студентишко слишком нежно. Позволяет этому простокровному болвану помыкать собой… Кто ещё мог ранить столь талантливого шамана, как не сам он и не его вышедший из-под контроля урок?» — слышу я, заворачивая за угол. А когда спускаюсь по лестнице, то вдруг понимаю, что все, кто меня замечает, косятся на меня то с восхищением, то с укором, то демонстративно воротят нос… Точно как в тот злополучный день, когда меня поймали с разбившимся пузырьком ауры и солдаты вели меня через город в наручниках, как взбесившуюся козу на привязи. Только сестра Йена, Гвен, улыбается мне широко, как и прежде, и в приветствие машет рукой через окно первого этажа, когда замечает меня, патрулируя периметр храма. От её улыбки не радостней. Очевидно, Лореттовы попытки перетерпеть и обо всём умолчать не принесли результатов, а только наоборот сыграли на руку Мариселе. Потому что теперь её главный политический оппонент — бесхребетное чучело, а ученик чучела — кровожадный псих. «И им вы хотите отдать власть над нашим анклавом? — представляется мне тут же её речь, где она, потерпев уничижительное, но гордое поражение в испытаниях, встаёт перед зрителями. В своей величественной манере, в тяжёлом наряде и с густым макияжем, делающим из неё тридцатилетнюю владычицу, а не задорную племянницу Тихона, она невинно, но авторитетно всплёскивает руками, и начинает свою манипуляционную речь: — Неужели мы, мудрые, духовно богатые вековые шаманы, поставим во главу нас того, кто не способен даже контролировать одного, незамысловатого на разум студента, не говоря уже о жизнях тысяч глубокоуважаемых горожан, лишь потому, что он на этот раз оказался чуть сильнее в магии, чем я, ваша проверенная годами, самоотверженная, покорная слуга Иш-Чель?» Мне невольно самому хочется скривить нос, когда я воображаю эту лицемерную картину. И всё это опять началось из-за меня. «Как же без тебя было проще…» Кайл был прав, называя меня катастрофой. Но как мне переписать себя? Теперь, ступив на порог своих полузабытых комнат, я вижу на столе стопку листов, которые я так и не израсходовал, не сумев написать письмо брату. И меня внезапно осеняет, почему меня целый день гложут сомнения и апатия, и стыд за себя. До шаманских испытаний должна же быть ещё неделя, но Джая, когда мы столкнулись в кафетерии, упомянула о том, что испытания перенесли, не так ли? А императрица вчера недвусмысленно пообещала, что «по-плохому будет сегодня, завтра, на испытаниях и каждый следующий день после них». Почему не до? «Потому что испытания начинаются завтра», — понимаю, сглотнув. Тревога холодком наполняет вены, когда я в окутанной уже сумраком, своей пустой гостиной стягиваю грязную рубаху, раздумывая. Испытания длятся три дня: первый начинается с самых слабых шаманов, что в конце рейтинга, соревнующихся в сноровке друг с другом, а потом с более-менее сильными середнячками-чароплётами на второй. На третий день же на главной тик’альской площади, при громогласном параде, куда приглашены только избранные, у тех, кто доказал своё мастерство в первые дни, есть шанс продемонстрировать силы перед сильнейшими. Бросить вызов — членам Совета и императрице. «И Лоретто». А значит, у нас осталось два дня. Также на третий день, в качестве подарка новичкам, перед правительницей выступают и все студенты, и если верить тому, что говорила моя сестра, то и наши с ней братья планируют свой мятеж на главный день испытаний. Через. Два. Дня! Кинув одежду на стуле, я спешу в душ. «Если Иш-Чель перенесла испытания наперёд, то у меня есть только одна догадка зачем: чтобы всех нас дружно подставить». У Лоретто даже шанса показать себя на испытаниях не будет, если Кайл с Кофи в этот же день устроят мятеж и набег на дворец, где все расслабленно и пышно, в предвкушении пира, что следует ежегодно за испытаниями, наслаждаются представлением и хвастаются друг другу достигнутым прогрессом в магии за прожитый год. Как только я понимаю, что время на исходе, моя апатия улетучивается как дым. А может, и ледяной душ помогает. «Однако всё это неважно, потому что Кайл же явно не понимает всей угрозы, раз даже меня бросил тут на два месяца одного, — наспех помывшись, я спешно одеваюсь обратно. — И его замысел точно провалится, раз Мариселе о нём известно, но не сомневаюсь, что простокровки наверняка успеют, если не убить, так ранить, парочку пьяных шаманов. Семья Монтехо устроит бунт, а кто куратор Монтехо? Конечно же, Тэйен. Тэйен, бесхребетное чучело, покрывающее всё это время врага, притворявшегося студентом-болваном». Никто даже не узнает, что на самом деле произошло и с чего началось; все просто решат, что мятеж Монтехо и Лореттово стремление к власти, сговор с повстанцами, — заодно. У Мариселы в конечном итоге убитые Кайлом шаманы в качестве оправдания на казнь для нас всех, бессменная корона на лбу и наши могилы для танцев, а нам — забвение. «А Лоретто тем временем устало, измученно спит, даже не в состоянии теперь думать обо всём этом!» — хлопнув дверью, выхожу из своих апартаментов. Мне с детства твердят, что я — синоним катастрофе. Что делаю всё неправильно, калечусь, путаюсь под ногами, что без меня проще и что лучше б я не делал ничего, — и я, стараясь всем угодить, боясь ошибиться, честно не делал. Откладывал всё до последнего. Сидел, ел и ждал, как велел Кайл. Ковырялся в прадедовских часах. Сидел и зубрил магию, как велел куратор. Да и как, сказали б мне боги на милость, мне было научиться жить независимо от других, научиться самодостаточности, если все меня вечно оберегают? За любой мой синяк братья вечно шли сами разбираться с обидчиками, а Лоретто вчера вздумалось жизнью рискнуть, лишь бы Марисела меня не поцарапала. «Конечно, я жалкий — всем же нравится меня жалостливо спасать». Когда же я всё же делаю что-то сам, что-то, за что на меня не нужно кричать и от чего не стоит спасать, так в лучшем случае на меня перестают обращать внимание — словно я, такой молодец, больше никому и не нужен. Никто мной не гордится, никто за меня не радуется, никто не смотрит на меня как на себе равного. «Лучше уж тогда быть любимым дураком, чем одиноким гением». Да, я вроде и понимаю, что нельзя сидеть сложа руки, что бездействие — замкнутый круг, но все опции в голове одна хуже другой и разрывают меня на части. Какое действие ни придумаю — тут же следом вижу, как либо остаюсь забытым в углу, либо лажаю. А тогда зачем действовать? «Выученная беспомощность?» — кажется, так в одной из Лореттовых книжек это называлось. Добравшись до конца коридора, я сворачиваю в узенький вестибюль, ведущий через одну из боковых веранд на улицу. Что ж, если свои недостатки надо научиться превращать в достоинства, то страх перед неудачей теперь как-то надо превратить в топливо для попытки взять контроль над судьбой в свои руки. Поверить в себя. Осторожно, предусмотрительно, но целеустремлённо. Не молиться ж мне взаправду. Согласен, может, без меня было и проще, но без меня у Лоретто вообще все с мёртвой точки не двигалось. А маленькие поступки тоже способны изменить мир. Я могу помочь, например, с крыши с окровавленным плечом спуститься и принести аптечку для дрожащей руки. Или составить компанию за завтраком, отогнав ночные кошмары, поддержать… обнять? Может, мне и не быть героем или революционером. Может, не переписать прошлое. Может, мир слишком жесток и не стоит всех существующих в нём мучений. «Но дружба стоит». Лоретто пришлось через столько всего пройти, чтобы дожить до сегодняшнего момента, и я не могу позволить жизни своего учителя, — который спасал меня вновь и вновь, — оборваться через два дня. Мой учитель достоин закончить свою жизнь счастливо, добившись желаемого, и только тогда, когда захочется ему самому. «Решено». Если я ждал момента, когда смогу войти в историю, — это он. Тэйен не поможет, у братьев своё на уме, и только я по какой-то вселенски ошибочной удаче знаю детали обеих сторон конфликта. Я один и только один. Мне больше не от кого ждать помощи, не на кого переложить ответственность, не перед кем доказывать свой всеми обожаемый максимализм. Единственный способ всё уладить мирно — уговорить Кайла не затевать войну, что я и должен был сделать давным-давно. «Но я был слишком ленив, потом не уверен в себе, потом истерично влюблён…». Я всё жду и жду подходящего времени, всё собираю детали пазла, пытаясь выведать каждый исход, но идеального момента ведь не бывает. Однако тянуть, даже до завтра, больше нельзя. Миновав вестибюль, мои шаги в котором разносятся упрямым, устрашающим эхом, я выхожу из Великого храма. «Пора наведаться домой».༄༄༄