༄༄༄
Кажется, я поторопился с уверенностью. Лишь шагнув на укутанную сумерками, извечно вычищенную тик’альскую улицу, утопающую в клумбах, как ухоженный склеп, я осознаю, что меня снова начинают одолевать сомнения. В Тик’але всегда так. Тысячелетний храмовый комплекс, который благодаря своей пресловутой магии никогда не меняется и требует тоже и от тебя: гляди на него хоть сегодня, хоть через фотокарточки вековой давности, но чти традиции, соответствуй. Если не приглядываться — всё уютно, красиво и красочно, а если задуматься… людный, костяной мавзолей. «И там где-то в нём спит Тэйен?» Я ни разу со дня нашего знакомства не собирался уйти от Лоретто так далеко. Вздохнув, возвращаюсь. Заглянув в Тэйенову спальню, убеждаюсь, что мой всё спящий куратор по-прежнему слишком румян для мавзолейного экспоната. Что кинжал, который я, отмыв, осторожно сунул под его привычный угол матраса, чтоб можно было даже спросонья дотянуться в случае чего, на месте. Начертив в воздухе проверочную руну, как умею, смотрю, что чары-замки на двери и окнах мерцают стабильно и не дали сбой. Всё в идеале. И всё равно меня не покидает дурное предчувствие, свербит и щемит где-то глубоко в душе. Я же всегда лажаю, с чего вдруг решил, что сегодня мой звёздный час? «Нет, я учусь брать ответственность на себя, — напоминаю себе, опять выходя в коридор. Тревожно теребя манжет накинутой на майку рубахи. — Лучше попробовать и пожалеть, чем не попробовать и гордо, но рано сдохнуть». Шпионы императрицы всё ещё могут за мной следить, так что я намеренно больше часа блуждаю по паркам Тик’аля. Во тьме уже зашедшего за горизонт солнца, в беседке — одиноко и нарочито медленно — сжираю сорванный во фруктовой оранжерее недозревший и до жути кислый плод манго, противно чавкая мякотью. Ссу в кустах за каменным бюстом какого-то длинноносого бога по имени, как на нём написано, Чин. «Чему этот бог вообще покровительствовал?..» В общем, если кто-то за мной и следил, после всего этого должен был уже решить, что я просто маюсь от безделья, и бросить меня ссать в одиночку. Прошагав, чтоб наверняка, ещё пару кварталов и сделав несколько хаотичных поворотов, я отправляюсь к той самой разбитой смотровой башне, которая примыкает к огораживающим периметр Тик’аля стенам. Через подвалы которой мы с Кофи всегда незамеченными пробирались к шаманам, чтобы воровать ауру. Иду украдкой, то и дело оглядываюсь, не вижу и не слышу ни чужого шага, ни звука помимо шелеста листвы и жужжания насекомых. Наполняюсь уверенностью до самых кончиков пальцев. Вечер удушливо тёплый, безветренный и неподвижный, и в какой-то момент мне начинает казаться, что я один во всём этом мире и остался. Что всюду одни лишь тёмные кусты и колючие сорняки, и все они мне подвластны. Когда я наконец различаю очертания треснувшего фасада, мой путь к свободе, в душе я почти ликую. Шаг и ещё, и… И вдруг понимаю, что рядом с руинами, на булыжнике, оставшемся от старой колонны, кто-то сидит. Сердце пропускает удар, я застываю. В потёмках видно лишь чернеющий силуэт — ссутулившийся и тонкий, но голова этого силуэта явно повёрнута в мою сторону, а значит, лазутчик знает, что иду. Ждёт. Волоски у меня на загривке встают дыбом. Меня таки вычислили? Лишь и ждали, когда я сюда пойду? А если скажу, что потерялся, случайно забрёл? «На эту окраину-то, конечно, случайно все ходят…» Не поверят. Разочарованно выдохнув через нос, я мысленно ещё раз перебираю правдоподобные оправдания, не нахожу, но всё-таки делаю последний шаг твёрдо, когда выхожу из-за веток. Можно, разумеется, убежать восвояси, но тогда получится, я всё зря затеял — проиграл, не начав. «Надо попробовать заболтать гадину и проскользнуть мимо. Во тьму. Сквозь развалины пробираться опасно, и если я правильно выберу путь, то погоня просто провалится в какую-нибудь расщелину». Проскальзывать не приходится. — Т-ты? — дар речи пропадает. Когда ветви больше не загораживают мне булыжник с гадиной, а глаза вблизи наконец различают оттенки среди теней, я осознаю, что передо мной не кто иной, как мой куратор. Куратор! Или мне мерещится? — Что ты здесь делаешь? Ты же… спишь. Чувствую, как медленно раскисаю. Как напрягшиеся в первый миг мышцы расслабляются, потеряв стимул, и то ли от замешательства, то ли от облегчения, меня захлёстывает усталость. «Точно мерещится». Потому что иначе я ума не приложу, как здесь может оказаться Тэйен! На миг даже всерьёз раздумываю о том, чтобы подойти и ткнуть Лоретто пальцем в щёку, проверить, не снится ли мне. «Может, я хотел пойти домой, но задремал где-то?» Так бывает, спишь и видишь во сне всё, что собирался свершить наяву. При моём приближении Лоретто, тоже встрепенувшись, начинает подниматься. Поднимается неторопливо, плавно, будто бы со специально рассчитанной грацией, но от моего внимания не ускользает мимолётно гримаса, промелькнувшая по лицу, когда приходится опереться всем весом на ноги. Не ускользают и ещё не до конца сошедшие, сизые круги под глазами, и чуть крепче, чем обычно, поджатые губы. И затравленный, истерзанный грустью блеск в зрачках, словно Лоретто противно от собственной слабости. — Уже не сплю, — пожав одним плечом, отвечает куратор и натягивает на губы улыбку. — Я вообще крепко спать давно не умею, Еля. И если кошмары не снятся, то всё вокруг слышу. Когда ты второй раз уходил из моих апартаментов, шаги у тебя звучали… суетливее, чем прежде. — Пауза. — Ты собрался домой? Я по-прежнему не понимаю, зачем Лоретто здесь. Да, пожалуй, хороший учитель мог догадаться, что если я отправлюсь домой, то пойду именно через руины — мы ведь были уже вдвоём в этой самой башне, на её вершине, когда Лоретто жестоко, но действенно захотелось бросить меня одного с аурой и тем самым сделать из меня шамана. А раз Лоретто известно о башне, то и о потайном ходе, очевидно. Может, об этом ходе вообще известно всем? Раз императрица знает о том, что я брат мятежника и аурный вор, то ей и всем её приближённым должно быть известно и как воровством я промышлял. А тогда, получается, никакой шпион за мной не увязался как раз поэтому? Им надо, чтобы я сходил домой? «Думают, раз пошёл — так чтоб убедиться, что план революции на мази. Что Мариселе будет, кого обвинить и повесить». И всё же… за мной кое-кто увязался — мой верный наставник. Зачем Лоретто вздумалось тащиться на неокрепших ногах через весь Тик’аль, чтобы уточнить, куда я иду? Можно было мне шаманскую самоиспепеляющуюся записку отправить, а свежим воздухом подышать у окошка. — Домой, — киваю я неуверенно. Снова оглядываю учителя с головы до ног. И с запозданием понимаю, что моя озабоченность вызвана вовсе не Тэйеновым недомоганием. Во тьме так сразу и не разобрать, но на Лоретто вовсе не какой-то впопыхах натянутый домашний костюм (которых, как и пижам, у моего куратора наверняка не имеется). Нет, на Лоретто растянутая, не по размеру большая футболка и линялые джинсы — не мантия, не излюбленные старомодные шаровары, а обычный, простокровный наряд. Ещё и волосы собраны в лохматую шишку на затылке и не обрамляют, как обычно, лицо, отчего скулы кажутся больше, а лоб выше. На пальцах нет колец, на ушах кафф. И голая, лебединая шея без своей самозабвенной ленты. Будто лишённая доспехов. Если бы я не видел до этого Лоретто изо дня в день со всех сторон, в одежде и без, с улыбкой и без, с величавой осанкой и с понурой сутулостью, то вообще бы принял, наверное, за другого человека в этих неказистых тряпках. «Вот почему я сразу и не узнал силуэт». — Ты выглядишь… — Как ты? «Банально и скучно. Пресно. Неинтересно! Как и не ты вовсе, а как… я, да». — Ты не можешь пойти со мной, — вырывается у меня следом. Едва зародившаяся на губах у Лоретто улыбка тает. Блеск в глазах меркнет с обидой. Мне тут же становится совестно за такой категоричный отказ тому, кто приложил немало усилий, чтоб просто добраться сюда, но иного выхода я всё равно не вижу. Я же не могу притащить Лоретто с собой, в дом, полный шаманофобов. К братьям, которые всегда донимают любого, даже простокровного гостя неудобными, ехидными вопросами, и матерям, которые обязательно ставят на стол вонючую тушёную капусту, вызывающую лишь отвращение у каждого, кто видит её в первый раз. Да и если кто-то всё же Лоретто узнает или увидит рядом с моей семьёй? «Точно пустят слух, что Тэйен с повстанцами заодно». Однако и того хуже то, понимаю, мрачнея, что Лоретто уже не впервой каким-то сказочным образом догадывается о моих намерениях чуть ли не раньше меня самого. Что если бы я всем нутром не верил в обратное, то на этот раз бы уж точно согласился с идеей Фариса о том, что по приказу Совета — или ради тайной личной выгоды — Лоретто стремится любой ценой втереться в моё доверие. Увидеть всё семейство Монтехо, пробраться в моё жилище и… не знаю, разведать все подробности бунта у Кайла, как не смог бы ни один залётный шпион? Или даже и того проще — без шума и свидетелей перерезать всем нам глотки, как Валто, во сне? А потом оклеветать Мариселу? Обернуть её же план против неё. Что, если вчерашняя покорность голубушки, любящей терпеть боль, была продемонстрирована исключительно для того, чтобы сегодня раз и навсегда вызывать во мне безоговорочную, благородную жалость? Ведь то единственное — одно-единственное! — на чём строятся наши с Тэйен взаимоотношения до сих пор, — это моя необоснованная вера в лучшее и всякие «я-так-чувствую» глупого, влюблённого сердца. Нет, не судьба революции в моих руках, а моя судьба — в руках Лоретто. И если Тэйен и ведёт двойную игру против обеих сторон конфликта, то узнать правду я смогу, только когда спасать свою горящую задницу станет уже слишком поздно. «А ещё не прошло двух часов с момента, как я решил научиться брать ответственность на себя, и Лоретто уже тут как тут, изъявляет желание снова за мной приглядывать», — эта мысль в ночной тишине лишает всей смелости. Не думал, что отвязаться от чужой заботы так сложно. Не без усилия заставив себя перестать перебирать мысли и теребить уже замызганный манжет рубахи, расслабиться и покачать головой, я открываю было рот, чтобы опять возразить. Однако Лоретто меня опережает. — Никто меня в таком виде не узнает, Еля. Обещаю, — говорит Лоретто вроде бы мягко, но в то же время и непреклонно. С той ноткой заботливой дерзости, которая меня всегда подкупает. — А если кто-то из шаманов или бывающих в Тик’але патрульных узнает в Кабракане тебя, будет куда проще распустить мне волосы и сказать, что эта дурная затея наставника вывести тебя в город на… полевую практику? — снова пожимает одним плечом. — Проще, чем потом объяснять, почему я не знаю, где мой ученик, и доказывать всем, что ни у тебя, ни у меня нет скрытых антиимперских мотивов. «А их нет?» Когда я продолжаю смотреть растерянно и угрюмо, Тэйен подходит ближе ко мне и быстрым движением вытаскивает на ходу из кармана своих джинсов часы. Золотые часы моего прадеда, болтающиеся на давно потерявшей свои сияние и очарование цепочке. Я оставил их у Лоретто на столе в качестве немого обещания, что скоро вернусь, и Лоретто, видимо, это обещание не устроило. — И я не смогу сегодня и дальше спать, не зная, где ты и что с тобой, — опустив ресницы, признаётся Лоретто тихо, почти виновато. Протягивает часы мне. Недавняя уверенность окончательно меня покидает, заполняя лёгкие липкой духотой, что царит вокруг. Даже в своём измождённом виде Лоретто умудряется меня околдовывать. Я был уверен, что куратор мои часы вообще не заметит — а тут такое рачительное, трепетное внимание к мелочам. Такое рвение пойти за мной несмотря ни на что. Сердце предательски ёкает. «Глупое сердце, глупое сердце, глупое сердце…» Нельзя поддаваться. — Ладно, — слышу я собственный голос даже прежде, кажется, чем согласится мозг. Влюблённый болван. «Но ведь дома и правда вряд ли кому-то даже в голову взбредёт, что я мог притащиться с шаманом-учителем. Скажу, что друга из числа простокровной прислуги завёл, и поверят. Капусту спрячу, братьев отгоню. А если Лоретто говорит, что в таком виде не узнают — значит, не узнают. Надо уметь доверять». Когда я, поколебавшись, наконец беру часы в свою руку, мимолётно касаясь Лореттовой тонкой ладони, чувствую, как Лоретто вздрагивает. А потом тут же опять широко улыбается, будто ничего и не произошло. «Ещё и ладонь холодная». Мне снова хочется начать нервничать, уволочь куратора за грудки обратно в апартаменты, замотать в одеяло и оборонительно рядом лечь. В Лоретто же явно до сих пор лишь половина от положенной человеку крови, разве можно в таком виде куда-то идти? — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю. Отмахнувшись, Тэйен отворачивается, и я не успеваю прочитать эмоции по лицу. — Сносно, — говорит. И сразу же отправляется к разбитым, поросшим травой ступенькам забытой постройки. — Ты? — Не меня вчера вспороли кинжалом, — вздохнув, я шагаю следом. Не представляю, как в кромешном мраке по провалившимся лестницам буду следить, чтоб Лореттовы дрожащие ноги не оступились. А на выходе из подвала на той стороне ведь ещё надо спуститься по усеянному торчащими корнями деревьев косогору, чтоб очутиться на кабраканской улице… «Если кое-кто потеряет сознание — останется только собирать по кускам. Похоже, в ответственность сегодня мне всё же сыграть придётся». Успокаивает теперь разве что то, что в таком состоянии даже обольстительный враг, в которого, не исключено, я по дурости втрескался, вряд ли сможет перерезать глотки целой семье. — И со мной по-прежнему всё отлично, Еля. Ты бы там смог? — Я бы отлежался и не стал себя изводить. Молчание. И, лишь за миг до того, как скользнуть в узкую щель меж камней внутрь башни, Тэйен с ноткой смешинки в голосе добавляет из темноты: — Даже ради прогулки со мной?༄༄༄