Несколько шагов до балкона

Январь был в самом разгаре, и снегопад, накрывший ближе к вечеру большую часть Нью-Йорка, скорее всего, еще не завершал эту зиму, но в городе уже чувствовалось скорое приближение теплого весеннего фронта. Снег валил с неба огромными хлопьями, медленно и величественно кружил в безветренном воздухе и опускался на серый асфальт, моментально теряя всю свою красоту и превращаясь в серую слякоть под ногами прохожих. Там, где колеса и ноги его не доставали, он пытался хранить чистоту, но усилий его хватало ненадолго — тепло от домов, от машин, от решеток канализации очень скоро одерживало победу, и, едва образовавшись, тонкий пушистый слой снега сразу же начинал проседать темными пятнами. Как и всё остальное в окружающем мире, подумала Моника, на первый взгляд чистое и великолепное, он превращается в грязное и обыденное, стоит лишь чуть присмотреться. Она вышла из метро и поспешила в сторону дома. Еще один вечер, потраченный зря, и до этого — целая неделя, наполненная мечтами о том, кто вполне мог бы стать ее принцем… не окажись уже занятым. Монике не хотелось думать, что тоскливое чувство, в котором она пребывала сейчас, было последствием лишь ее глупости — она просто не могла быть настолько слепой! — поэтому она старательно подсовывала себе под нос другие объяснения. Ей просто снова попался мужчина, который повел себя подло, скрывая от нее истинные чувства и заставляя ее поверить, что именно она завладела его сердцем. С которым у нее почти завязался красивый роман с почти обязательным белоснежно-свадебным будущим, и которого этим вечером ей довелось увидеть совсем в неприглядном свете. Прямо как снег, чья белизна теперь терялась уже при подлете к земле. Моника досадливо хлопнула дверью и начала подниматься по лестнице, стряхивая по пути с ботинок брызги растаявшего снега. Может, ей стоит взять перерыв, перестать смотреть на мужчин восторженно и влюбленно, и хотя бы недолго пожить лишь для себя? А то эта неделя потрачена впустую ради Кайла, прошлая — ради того красавчика, который, выйдя из комы, даже не соизволил назвать ей свое имя, ей — прелестной, доброй и бескорыстной женщине, которая переодевала его в чистую пижаму и читала ему вслух скучные мужские разделы из газет. Отныне — все только для себя. А мужчины пусть справляются сами. А еще лучше — завоевывают свое право на ее милости. На благосклонные взгляды, вкусные угощения и даже самые маленькие проявления заботы. Моника добралась до своего этажа и обреченно вздохнула. Долго она так не выдержит. Как бы она ни старалась, некоторые из мужчин все равно оставят за собой все свои привилегии. Например, ее брат. И как минимум еще двое оболтусов из соседней квартиры. А за ними привычно подтянутся и остальные. Один из оболтусов, кстати, как раз сидел в коридоре, на лестнице, ведущей на верхний этаж. Увидев Монику, поднял на нее печальные голубые глазищи и улыбнулся — коротко, еле заметно, лишь уголками губ. И она тут же отогнала мысли о том, что зарекалась заботиться о половине человечества, поскольку этот представитель отверженной половины уж точно без нее бы не выжил. — Чендлер, что ты тут делаешь? — Моника сразу отметила в голове, что верхней одежды нигде не видно, значит, версию с потерянным ключом можно не рассматривать. А по галстуку и пиджаку можно сделать вывод, что в квартире он долго не пробыл, иначе бы переоделся. — Только не говори, что Джоуи выставил тебя за дверь! — Нет, Джоуи тут не при чем, его вообще дома нет, — Чендлер поморщился. — Это все мои родители… Неделю назад к нему приезжала мама — влетела ярким искрящимся вихрем в жизнь всей их компании, развела несколько бурных ссор, заронила пару крамольных мыслей в головы молодежи, приласкала напоследок сыночка и улетела обратно в свою вселенную, оставив его мириться с друзьями и успокаивать раздраженные осиные гнезда. — Что она еще учудила? — Она? — хмыкнул Чендлер. — В этот раз я тут из-за отца. Он замолчал, но Моника тоже не стала продолжать расспросы, а просто уставилась на него, выжидая, когда он сам начнет говорить. — Я вернулся с работы и увидел записку от Джоуи, — неохотно продолжил Чендлер. — Отец звонил, пока меня не было, и собирался перезвонить позже вечером. Я не успел даже толком поесть и переодеться, когда зазвонил телефон, вот я и выскочил из квартиры, а теперь торчу здесь. — Подожди, у вас же дверь не захлопывается! Просто вернись обратно. — А если он снова позвонит? — голос у Чендлера был такой жалобный, что Моника не сдержалась и снисходительно улыбнулась ему, будто маленькому ребенку. — Возьмешь трубку? Чендлер вжал голову в плечи. — Я не хочу! — Ну тогда просто проигнорируешь? Голова виновато опустилась. — Я не смогу… — И поэтому будешь торчать в коридоре, чтобы не слышать звонок? Подожди-ка! — на Монику вдруг снизошло озарение. У Чендлера проблемы с родителями, и он сидит на лестнице, ведущей на крышу. И означать это может лишь одно. — Ты снова курил?! Она схватила его за правое запястье, наклонилась и резко вдохнула, практически уверенная в том, что почувствует стойкий табачный запах, и гнев ее не окажется необоснованным. Она даже успела на долю секунды пожалеть, что вдохнула так сильно — она же терпеть не могла сигаретный дух, и еще немножко накрутить себя, чтобы выплеснуть на Чендлера раздражение в полном объеме. Но тут же ошеломленно умолкла. Потому что запах совсем не был похож на табачный… От пальцев Чендлера пахло мандариновой кожурой. Мандарины она покупала позавчера, и он, конечно же, утащил пару штук с ее кухни, а съел, значит, только сегодня, совсем недавно. Кожура наверняка до сих пор валяется где-нибудь в спальне на тумбочке. Изо рта его доносился лишь слабый отголосок когда-то зубодробительно свежей мяты, то есть, легко догадаться, что обедал он довольно давно — если вообще обедал сегодня, но от жевательной резинки в течение дня все же не отказался. Аромат туалетной воды так никуда и не делся с утра, и даже остался безумно приятным, не перебитым запахом пота, как это часто бывает с другими мужчинами. Конечно же, по утрам этот запах улавливался моментально, стоило только Чендлеру зайти в ее квартиру в небольшой промежуток времени между утренним душем и уходом на работу, и по утрам он был звонким и свежим, а вот сейчас стал гораздо мягче и ласковее, впитав в себя близость теплой кожи хозяина. А еще по утрам в последнее время за Чендлером часто увязывался сладковатый запах шампуня, от которого Монику охватывало легкое чувство досады, что во всех модных женских линейках напрочь отсутствуют банановые ароматы, а поступить, как Чендлер — просто купить шампунь для детей — у нее не хватило бы духа. Впрочем, и сам он купил тот шампунь только ради рекламной рождественской этикетки, на которой красовался эльф в полосатом костюмчике, сильно напоминающий Джоуи. Купил перед праздниками, то есть, по всем подсчетам, шампунь вот-вот должен закончиться, и Моника уже начинала грустить, что запах от его волос скоро сменится на какой-нибудь скучный и взрослый. К вечеру волосы Чендлера, конечно, уже перестали пахнуть бананами, но память услужливо подсказала, что утром ей не пришлось бы вдыхать воздух рядом с ним так старательно, чтобы уловить этот милый аромат из детства. Все эти почти детективные умозаключения промелькнули в ее голове за мгновение, но ступор продлился чуть дольше, и только спустя неколько секунд она обнаружила, что до сих пор держит в руке его раскрытую ладонь, а он растерянно разглядывает ее лицо, склонившееся над ним. Моника выпрямилась и перевела дыхание, чувствуя себя изрядно неловко — не столько из-за того, что так бесцеремонно вторглась в личное пространство соседа, сколько из-за того, что не смогла почему-то сразу же выбраться оттуда. В голове пульсировало странное желание втянуть носом еще раз, уже не торопясь и с наслаждением, воздух где-нибудь в районе его расстегнутого воротника — перемешанный с углекислым газом из его легких, нагретый теплой кожей на его груди под рубашкой, пахнущий всей этой смесью оттенков — уникальной, индивидуальной, его собственной. Чендлер, впрочем, сам того не подозревая, в ту же секунду выручил ее, выдернул из легкого транса, виновато моргнув и потупившись. — Не успел. Только собирался. — Давай сюда сигареты, — приказала Моника, тут же вернувшись в привычное состояние непрекращающегося контроля над ситуацией. — У меня нет сигарет, — Чендлер по-мальчишески заулыбался, смущенно наморщив нос. — Я надеялся, что на крыше осталась заначка. Потому и сидел на лестнице. Если бы там ее не оказалось, мне пришлось бы вернуться домой за бумажником, а так я, вроде, занят хоть чем-то. Предвкушаю, что покурю. Моника непроизвольно улыбнулась. Конечно же, ее попытка заботиться только о себе заканчивается, так и не начавшись. — Пойдем лучше, накормлю тебя чем-нибудь, — миролюбиво предложила она. — Из моей гостиной твой телефон будет слышно еще хуже. В двадцатой квартире Чендлер сразу же стащил с плеч поднадоевший пиджак, растянул пальцем узел галстука и расстегнул еще одну пуговицу на воротнике. Потом закатал рукава рубашки и привычно полез в холодильник. С голодным урчанием он вцепился зубами в собранный на скорую руку бутерброд и, потеряв значительную часть печального образа, а заодно заполучив обратно насмешливый блеск в глазах, опять превратился в ее старого друга, знакомого до мелочей. Но Моника все же прекрасно осознавала, что беспечность его была деланной, а нарывы лучше вскрывать, не дожидаясь, пока они превратятся в язвы. — Так почему ты не хочешь с ним разговаривать? — спросила она, стоило ему проглотить последний кусок бутерброда. Чендлер посмотрел на нее исподлобья. Будь в комнате хотя бы одним человеком больше, он уже отшутился бы и перевел разговор на другое, но они были только вдвоем. А с Моникой — ему нравилось так думать — отношения у него были чуть выше, чем просто дружеские. К тому же, его всегда трогало, когда она делилась с ним переживаниями. Не вываливала ворох своих проблем, рассчитывая, что он их разгребет, как делали иногда другие его знакомые, а интересовалась его мнением о том, в чем сама не была уверена. И, возможно, прислушивалась. — Потому что я не особо-то нужен ему, — осторожно ответил он, проверяя, задавался ли этот вопрос всерьез или просто ради поддержания беседы. — Как и маме… — Не говори ерунду! — с жаром возмутилась Моника. — Они же твои родители. — Потому что им нужен не я! — желание пожаловаться на семью уже давно зрело внутри него, и теперь выплескивалось наружу сквозь пробитую возражением Моники брешь. — Им нужно выиграть друг у друга спор и доказать, кто из них лучше. Они оба не появлялись почти полтора года, но стоило мамочке заглянуть ко мне в гости, как через неделю уже звонит папочка. И повезло еще, что не нагрянул лично. Думаешь, просто так? Нет, чтобы сделать отметку, что он полноценный родитель. Чендлер перевел дух и присел на край кресла, запустив пальцы в отросшую разлохмаченную шевелюру. Моника молча села на диван и погладила его по колену. — Это продолжается уже шестнадцать лет, — негромко сказал Чендлер. — Если мама что-то делает для меня, тут же появляется папа, чтобы сделать что-нибудь еще круче. Если папа мне что-нибудь дарит, то на следующий день я получаю два подарка от мамы. С самого детства. Кое-кто мне завидовал, потому что, наверное, круто, когда у тебя есть два велосипеда, два телевизора, два именинных торта и в два раза больше карманных денег. Ты как думаешь? Он опустил руки и посмотрел на Монику. Она просто не могла сложить картину неправильно. — Наверное, круче, чем когда нет ни одного, — глухо ответила она. — Не всегда. В четырнадцать лет меня забыли забрать на каникулы из пансионата. До родителей у воспитателя не получилось дозвониться, и я хитростью вынудил отпустить меня одного. Я почти две недели прожил сам по себе в доме матери, пока она отдыхала где-то на островах, и это был лучший период за все мое детство. И не подумай даже, что я только круглосуточно смотрел кабельные каналы и разорял запасы ее алкоголя в баре. Я отдыхал — и я больше никогда в жизни не чувствовал себя настолько хорошо отдохнувшим. А потом соседи заметили, что дом не пустует, позвонили матери, но вернуться из творческого отпуска она не успела. Первым приехал отец, поэтому следующие полтора месяца я провел за кулисами его варьете в Вегасе. Чендлер снова взглянул на Монику. Она неотрывно смотрела на него глазами, полными сочувствия. Заметив, что между ее бровей дрожит болезненная морщинка, он ободряюще улыбнулся: — Ладно, там было забавно. С ними хотя бы можно было не стесняться родственных связей. Я выучил кучу дурацких песенок и с тех пор могу поддержать любой разговор о макияже. Моника тоже слабо улыбнулась. — А еще я какое-то время думал, что на свой двадцатый день рождения я, наконец, дождался самого лучшего подарка. Я не получил от них ни единого поздравления, а значит, они согласились, что я повзрослел, и меня просто оставили в покое. Но увы, оказалось, что про меня просто забыли. Отец вспомнил через месяц, и заказал мне люкс в дорогущем отеле в Вегасе на три дня. И ровно на эти же даты от мамы пришло приглашение на экскурсионный тур по Европе. С посещением лучших виноделен. — И что же ты выбрал? — А ты будто не помнишь, — усмехнулся Чендлер. — Поехал с Россом в Диснейленд. Мне же еще не исполнился двадцать один год, просто оба моих родителя ошиблись в подсчетах. А с поддельными документами их подарки тоже мало что значили бы… — И все-таки, — проговорила Моника, чуть помолчав, — может, тебе лучше поговорить с отцом? Вдруг он хотел сообщить что-то важное? — Что? Санта Клаус не настоящий? У меня будет братик? Зубная фея прикарманила мои десять долларов? — огрызнулся Чендлер. Про что-то важное он подумал в первую же секунду, как увидел записку. Потому что липкий навязчивый страх не отпускал его с самого детства — каждый раз, как никто не приезжал на родительское собрание, каждый раз, как вместо отцовской машины он видел из окна общежития мамину (или наоборот), каждый раз, как его вызывали к директору школы из-за внезапного звонка от родственников, он чувствовал слабость и тошноту. Потому что любое их раздолбайство меркло по сравнению с тем, что кто-то из них мог не появиться уже никогда по какой-то серьезной причине… Но признаваться, что отвечать на звонок ему не хочется именно из-за этого, Чендлер не стал бы даже Монике. — А у тебя как дела? — он попытался сменить направление разговора, но тут же пожалел об этом. — Все нормально, — Моника резко встала с дивана и подошла к окну. — Мон, — осторожно позвал ее Чендлер, тоже поднимаясь на ноги. — Что случилось? Она не повернулась и обхватила себя руками за плечи. — Все нормально, — повторила она. — Никаких новостей, все по-старому. — С Кайлом не срослось? — он понимающе вздохнул. — Ну так это ему не повезло. — Он-то как раз ничего вообще не потерял, — с обидой в голосе откликнулась Моника. — А получил несколько угощений от повара и бесплатную консультацию. Я не стала вам говорить, но вчера мы с ним были на закрытом вечере от одной очень пафосной кондитерской. Он меня пригласил… Дегустировали торты, выбирали их внешний вид, — она опустила голову. — В общем, это были свадебные торты… — Смело с его стороны, — невольно ухмыльнулся Чендлер. — В первую же неделю знакомства с тобой… как он в постели хоть? — Мы с ним даже не целовались! — Моника досадливо сжала губы. — Сегодня он познакомил меня со своей невестой. Оказывается, он просто искал персонал для организации свадьбы, и я ему приглянулась. То есть, не я, а мои познания в праздничной кухне. Она обернулась и посмотрела на притихшего Чендлера. Тот стоял позади нее в паре шагов, прислонившись к спинке кресла, и насмешливые огоньки в его глазах стремительно таяли в смятении. Он уже не улыбался. Моника вдруг поняла, что больше не станет рассказывать эту историю никому, потому что все остальные не смогут сдержать усмешки, и это совсем обесценит ее сегодняшнюю обиду. Если бы их сейчас было больше, то и Чендлер уже захлебнулся бы в саркастичных комментариях, но пока они оставались наедине, у нее еще была возможность поплакать в мужское плечо. — Я что, совсем слепая дурочка? — прошептала она. — Нет, это тебя окружают слепые дураки, — тут же откликнулся Чендлер. — Даже не представляю, почему они за тебя не дерутся. Просто дежурное утешение… Она же совсем не понимает мужчин. Чтобы проверить себя, Моника постаралась взглянуть трезвым оценивающим взглядом на того единственного мужчину, который был сейчас перед ней. Умный? Пожалуй. Обеспеченный? Пока не особо, но перспективы просматриваются, даже в своей ненавистной компании уже перебрался из ряда бесправных стажеров в крепкое среднее звено. Заботливый? Есть такое. Красивый? Моника прикусила губу. В том виде, в каком он сейчас пребывал перед ней, Чендлер однозначно был привлекательным. Например, его совершенно не портил расслабленный галстук, криво расстегнутый воротник и закатанные рукава рубашки. Если бы так сделал Росс, то она бы нашла его просто неряшливым и постаралась немедленно привести в порядок. А Чендлер… Чендлер казался каким-то небрежно расслабленным. Не будь она так хорошо с ним знакома, она бы, пожалуй, посчитала его весьма уверенным в себе, и даже положила бы на него глаз. Она вдруг вспомнила тот день, когда впервые увидела его. Первым делом ей тогда бросилось в глаза, насколько чистой и гладкой была кожа на его лбу. Близко знакомых мальчишек у нее никогда и не было, а рядом всегда был лишь Росс, имевший дурацкую привычку сковыривать любой прыщик со своего лица, отчего лоб у братца постоянно был покрыт либо влажными липкими болячками, либо подсохшими сизыми струпьями.Еще у Росса с самого детства при любой неловкости моментально взмокали ладони, становились влажными и холодными, поэтому Моника старалась не соприкасаться с ним, чтобы не сравнивать каждый раз его руку с дохлой рыбой или лягушкой. Поэтому, когда ее ладони тогда впервые коснулись теплые и сухие пальцы нового друга Росса — голубоглазого паренька с чистым, по-детски чуть округлым лицом — она тут же закрыла глаза и на идиотский начес на его голове, и на язвительно изогнутые губы, и на неловкие дерганые движения. И даже услышав брошенную им обидную характеристику в свою сторону, она не просто расстроилась и забыла об этом через неделю, как бывало обычно, а как следует разозлилась и… ну да, заполучила в итоге первого в своей жизни мужчину, без которого теперь не представляет ни дня существования. И чье присутствие ну совершенно никак не изменяет ее положение вечной неудачницы на матримониальном фронте. Моника моргнула, сбрасывая охватившее ее оцепенение. Неловкое молчание слишком уж затянулось, и она вдруг с тоской подумала, что сегодня ей не везет ни в чем. Обычно Чендлер в такие моменты уже обнимал ее — не всегда по-настоящему, иногда просто шутливо притягивая к себе и бодая лбом, но все-таки обнимал, а сегодня так и остался на расстоянии, до сих пор не расправившись со своими проблемами и не желая взваливать на себя посторонние. Даже ему сегодня не до нее… — Поцелуй меня, — негромко сказала она. И тут же вдруг осознала, что только что произнесла. Объяснения этому не было никакого. Заметив вспышку паники в глазах Чендлера, она отчаянно возжелала, чтобы он хотя бы сделал вид, что не расслышал ее слов, тогда у нее — может быть — получится все свести к дружеской шутке. Но он только замер на вдохе, уставившись на нее, и она обреченно зажмурилась, подыскивая слова отступления. Чендлера будто бы окатили парой галлонов ледяной воды, сразу же перехватило дыхание, запылали уши, а в голове заметалась единственная мысль — как выйти из ситуации с минимальными потерями для обоих. Потому что воспользоваться секундной слабостью женщины, столь много для него значившей, было, конечно же, невообразимо. Идея, настигнувшая его через несколько мгновений, показалась ему поистине спасительной — достаточно же всего-навсего недоуменно переспросить: «Что?» — и как можно искреннее улыбнуться. Но он не успел. Моника вдруг закрыла глаза, ее брови поползли к переносице в болезненно-мучительной гримасе, и у Чендлера в памяти одновременно всплыли сразу все случаи из его жизни, когда его отшивали приглянувшиеся ему девушки — отталкивали, отшатывались в отвращении, окатывали холодными жесткими взглядами. Обычно ему было больно, и причинять точно такую же боль Монике он не хотел бы. Моника вздрогнула, почувствовав, как ее коснулись теплые мягкие губы — ласково и аккуратно, в очень приятном и ненавязчивом поцелуе, который вполне можно было бы посчитать невинным и дружеским, продлись он лишь пару секунд. Но он все не прекращался, не набирая силу, но и не ослабляясь, нежно пульсируя на самой грани невинности — без языков, только губы, не желающие размыкаться. Кто его завершил, было совсем непонятно, но даже перестав целоваться, они еще продолжали стоять вплотную друг к другу, прижавшись лбами и не произнося ни слова. Потом Моника погладила Чендлера по щеке и, дождавшись, когда он откроет глаза, уже почти задала тот вопрос, который напрашивался — «Забудем об этом?» — но безошибочно прочитала в них его ответ — «У меня не получится…» — и вместо этого тихо произнесла: — Спасибо. — Спасибо, — шепотом повторил Чендлер. Ничего катастрофичного не произошло. В кои-то веки он все сделал правильно. — Думаешь, мне все же стоит позвонить папе? — Хотя бы снять трубку, когда телефон зазвонит, — улыбнулась Моника. — Завтра расскажешь. Приходи утром, я буду печь блинчики. — Конечно. До завтра, — Чендлер привычным широким обхватом загреб ее в объятия и облегченно вздохнул полной грудью.