Из праздности любовь

Неужели и я могу так измениться, пока еще смотрят на мир мои глаза? Не знаю. Не думаю. Клятвы не дам, что любовь не превратит меня в устрицу. Но в одном клянусь смело: пока я еще не стал устрицей, подобным глупцом любовь меня не сделает. Бенедикт, «Много шума из ничего»       — Мать моя ехидна ядовитая, чего все такие нервные с утра пораньше? — сквозь смех спросил Сириус, потирая горящую щеку.       В спальне все еще витало сонное утреннее настроение, подогретое красноватым из-за штор солнечным светом: Сохатый зевал так широко, что хоть квоффл забрасывай, Лунатик натягивал на бесконечные ноги носки со скоростью долбанутой конфундусом черепахи, Хвост по-прежнему сидел на кровати, закутанный в одеяло как в кокон — ровно в том же виде, в котором Сириус оставил его, когда решил спуститься в гостиную за забытым с вечера учебником.       — Что случилось? — полюбопытствовал Джеймс, взлохмачивая шевелюру.       — Да наткнулся в гостиной на Маккинон, у нее глаза краснючие, как будто гноем бубонтюбера умывалась. Ну, я так и сказал. А она влепила мне пощечину, обозвала ослом и умчалась. Хватит ржать, Сохатый!       — Ты ее вчера обидел, — пискнул Хвост, рискнув высунуть нос из теплого одеяла.       — Я? — поразился Сириус. — Когда успел? Я вчера был с ней мил до неприличия!       Он швырнул учебник на тумбочку и принялся рыться в сундуке в поисках чистых носков — завтрак давно начался, не хватало еще опоздать, чтобы все поджаренные тосты разобрали.       — В этом-то и дело, — печально вздохнул многомудрый Лунатик, сонно потирая глаза. — До неприличия. Ты опять дал ей ложную надежду.       — Я, — невнятно произнес Сириус, натягивая свитер и, разумеется, запутавшись при этом в рукавах, — ничего ей не давал. Если она сама что-то увидела и сама что-то придумала — какие ко мне вопросы? Я ей звезду с неба не обещал, впрочем, как и какой-нибудь завалявшийся обручальный бриллиант. Да что там, я даже ни разу ее своей девушкой не называл! Вот скажите мне, девчонок что, где-то тайком учат находить в твоих словах скрытый подтекст, а потом выворачивать их наизнанку, как им угодно? А после этого я — мерзавец?       Римус только отмахнулся: время было слишком ранним для чтения нотаций с обеих сторон. Всем давно было известно, что у Бродяги и Лунатика взгляды на романтические отношения совершенно полярные.       Сириус хмыкнул и пятерней пригладил волосы. Щека горела на удивление сильно. Удар у малышки Маккинон был поставлен хорошо, не зря все прочили ей место в команде после того, как Лонгботтом выпустится.       Маккинон была ничего в общем-то. Хорошенькая, но в подметки не годится той же Эванс или — если уж брать цель достижимее — семикурснице Шафик из Рейвенкло. Вот уж кто горячая штучка! Но у Маккинон румяные щечки-яблочки и длиннющие ресницы… и она смышленая. Это для Сириуса даже важнее пухлых губ и тонкой талии. А то бывает, засмотришься на чью-нибудь пышную грудь под полупрозрачной блузкой и упустишь момент, когда девчонка раскроет рот — и понесет такую чушь!       В прошлом году он позвал Маккинон в Хогсмид пару раз. Но пока они пили сливочное пиво в «Трех метлах», Сириус едва не уснул — она все говорила о какой-то квиддичной команде из богом забытого графства, Камбрии, что ли? Как будто, раз он ходит на все школьные матчи, чтобы поддержать Сохатого, это сразу же делает его квиддичным фанатом. Наверняка просто хотела его впечатлить, так что Сириус дал ей еще один шанс и… да, Маккинон была умной, но все равно — не то. Что именно было не так, он и сам толком не мог бы ответить, да и к чему сейчас об этом париться? Ему пятнадцать, еще успеет разобраться, что именно привлекает его в женщинах!       Так что все эти утренние драматические пощечины вообще не к месту.       Сириус подошел к окну, от которого приятно тянуло прохладой, и раздвинул шторы, впуская в спальню ослепительный белый свет. За спиной шуршали одеждой, тихонько посмеивались и копались в стопках книг, гадая, какой джем подадут сегодня к булочкам и будет ли на завтраке теплое молоко (это был Питер, конечно, остальным бы в голову не пришло интересоваться такой гадостью!). За ночь двор замело снегом, и он сверкал на солнце — чистый, нетронутый, такой же идеально-ровный, как скатерть в столовой семейства Блэков. Сириуса передернуло.       Надо будет вытащить ребят на перемене и устроить битву снежками. Взбороздить этот хрупкий белый покров, украсить его разномастными вариантами снежных ангелов… интересно, Нюнчик сегодня рискнет высунуть свой носяру на улицу? Сириус приберег бы для него особенный снежок — с крепкой ледышкой в центре, чтобы раскрасить бледную физиономию красным…       Он дернул верхней губой и кончиками пальцев провел по собственной щеке, все еще неприятно ноющей от удара.       — Бродяга, ты чего у окошка застрял? Неужто осознал, как несправедлив был к девчонкам и решил сигануть вниз? — Джеймс со всей дури опустил пятерню ему на плечо, и, хоть они и были примерно одного роста и силой обладали одинаковой, Сириуса едва не вколотило в пол.       — Сохатый, поаккуратнее с копытами! Я разгадал твой коварный план — надеешься от меня избавиться, чтобы стать первым красавцем в школе? Не дождешься, оленья башка, — он вывернулся, точным и легким ударом впечатал кулак под ребра Джеймсу и, когда тот согнулся от хохота и неожиданности, схватил голову в захват и растрепал без того лохматые жесткие волосы.       Римуса и Питера уже не было. Именно поэтому, выпустив отчаянно матерящегося и покрасневшего от смеха Джеймса, он рискнул спросить серьезно:       — Ты правда считаешь, что я перегибаю палку?       Если бы Джеймс сказал «да», Сириус бы тут же забыл, что вообще когда-то ходил на свидания. Сосредоточился бы на учебе, или на квиддиче, или на доработке карты — на ней еще не хватало приличного куска на седьмом этаже, и не все подземелья были отмечены…       Сохатый криво усмехнулся, пытаясь быстро привести в надлежащий вид сбитый воротник рубашки.       — Не знаю и знать не хочу, что ты делаешь со своей палкой, Бродяга. Но вообще, — криво сидящие на носу очки поймали блик от камина, на мгновение скрыв глаза друга, — ты бы притормозил, а? А то с такой скоростью к выпускному не останется для тебя девчонок. Что будешь тогда делать?       — Перейду на парней, — равнодушно пожал плечами Сириус.       Тоже, нашел проблему.       Джеймс захохотал, утягивая его из спальни вниз по узкой винтовой лестнице, и продолжил:       — Ну и прикинь: передрочишь всем старшекурсникам в школе, и останемся только мы трое и Нюнчик. Тогда что?       Сириус представил, как скривится в ужасе лицо Нюниуса, если он вдруг завалится в слизеринскую гостиную с таким предложением. На бледных щеках заалеют некрасивые пятна, глазищи станут в пол-лица, как у домового эльфа. Может, он даже свое отличительное злословие растеряет, станет рот открывать-закрывать, как большая носатая рыбина. А если Сириус, упаси Мерлин, решит зайти дальше слов, его, глядишь, и вовсе удар хватит. Жаль только, что в этом будет виновато не непревзойденное мастерство дрочки Сириуса Блэка — змееныш просто-напросто умрет от первого в его никчемной жизни прикосновения чужих пальцев к ширинке.       Сириус сделал вид, что задумался.       — Тогда я соблазню Питера — он самая простая цель. Потом Римуса. А там и до тебя доберусь, лохматый чаровник, — он игриво подергал бровями, наслаждаясь тем, как смех застрял у Джеймса в горле. — А потом… потом, действительно, путь будет только в окошко!       Нюниус. Ну, Сохатый, придумает же!       — О чем болтаете? — Питер радостно махнул им рукой, подскакивая с кресла в гостиной, уже давно опустевшей из-за завтрака. Джеймс и Сириус обменялись многозначительными взглядами и засмеялись уже хором, да так, что слезы из глаз брызнули.       — Прости, дружище Хвост, — Джеймс снял очки и вытер глаза тыльной стороной ладони, — это был разговор только для лучших друзей.       Питер сжал бледные губы, превратив их в тонкую ниточку, и понимающе кивнул. Они с Римусом никогда не возмущались из-за того, что у Сириуса и Джеймса были секреты только для них двоих.       Это было здорово. Быть уверенным, что можно рассказать кому-то все без утайки. Любые тайны. Смешные, нелепые, страшные… Даже, быть может, что на мгновение представил себе, как дрочишь Нюниусу. Хотя… вдруг эта картина потом поселится и в голове Джеймса? Нет, он не мог так поступить с лучшим другом. Все секреты различаются по степени конфиденциальности, и этот определенно относился к классу «не открывать ни единой живой душе даже на смертном одре».       Громкий хлопок выдернул Сириуса из размышлений — Лунатик крепко сжимал между ладонями учебник по Защите от темных искусств, как будто хотел раздавить его.       — Алло, мы идем завтракать или нет? — громко возмутился он, гневно раздувая ноздри. — Клянусь, если я через секунду не увижу перед собой тарелку с омлетом и сосисками, я сожру кого-нибудь из вас!       — Полегче… полнолуние еще не скоро, — Сириус примирительно вскинул руки и осторожно забрал пострадавшую книгу, — но если совсем прижмет, начинай с Хвоста — он самый упитанный.       И выскочил из гостиной, провожаемый воплями, причитаниями и смехом друзей.

***

      Небо в Большом Зале было без единого облачка, сияло морозным светло-голубым, отражалось холодными бликами на боках серебряных блюд и кубков. Сквозь звяканье посуды едва пробивались ленивые утренние разговоры о расписаниях и сделанных домашних заданиях, и лишь изредка из-за какого-нибудь стола раздавался смех, неуместно громкий.       Джеймс, разумеется, тут же потащил их на свободные места рядом с Эванс.       Лили на мгновение подняла голову от толстенной книги, лежащей между чашкой чая и тарелкой с недоеденной булочкой, и окинула их равнодушным взглядом.       — Доброе утро, — обратилась она преимущественно к Римусу и Питеру.       Темно-рыжие волосы были собраны в высокий хвост и подвязаны атласной лентой травянистого зеленого цвета, красиво оттеняющего глаза. Сириус на зрение никогда не жаловался: Эванс была чертовски хороша. Пожалуй, с уверенностью входила в тройку самых горячих девчонок школы. Неудивительно, что Джеймсу башню снесло, едва только она начала из пухлощекого ребенка превращаться в юную красотку. Разумеется, она не дотягивала до Патриции Рейкпик — тоже рыжеволосой гриффиндорки, но учившейся на пять курсов старше. Но Патриция вообще была особенной. Она разбила Сириусово маленькое сердечко, когда выпустилась два года назад, и с тех пор он каждый раз с надеждой смотрел на преподавательский стол в начале года — вдруг ее пригласят преподавать Защиту в этом году? Она бы могла. Жутко могущественная волшебница. И умная. И смеялась над его шутками, даже когда другие говорили, что они жестокие. Ах, Патриция…       Пока Сохатый в восхищении пялился на изящною линию шеи Лили и не мог вымолвить ни слова, Блэк, как обычно, взял на себя смелость завести беседу:       — Эванс, пощади несчастное сердце моего друга, будь милосердна! Ты так хороша этим утром, что солнце стыдливо спряталось, не в состоянии тягаться с твоей ослепительностью!       Лили ошарашенно захлопала ресницами и почему-то бросила взгляд на страницы книги, открытой перед ней, прежде, чем ответить с ехидной улыбкой:       — Ты что же, Блэк, успел с утра хлебнуть Болтушки для молчунов?       Было в этой улыбке что-то, что заставило нервно дернуть щекой, как будто Эванс тоже отвесила ему недавно пощечину, как и ее подружка. Он прижал руку к груди, показывая, как ранило его холодное отвержение красавицы, и рухнул на скамью, ненароком придавив набивающего щеки Люпина.       — Сириус, чтоб тебя!       Сидящая рядом с Лили Марлин, успешно до этого делавшая вид, что Сириуса здесь нет, не выдержала и презрительно хмыкнула.       Ну и ладно. У этих девчонок все равно какое-то нездоровое отношение к комплиментам. Одна тут же начинает считать себя миссис Блэк, вторая — ядом плеваться. Наверняка от своего змеиного дружка подхватила. Через поцелуи, ха.       Хорошо, что Джеймс не умеет мысли читать.       Сириус прежде, чем успел задуматься, скользнул взглядом по макушкам сидящих за своим столом слизеринцев и тут же выхватил единственную до зубовного скрежета знакомую: с сальными патлами, всегда почти скрытую за толстенным старинным томом какой-нибудь явно жуткой книженции. Тарелка перед Снейпом была пустой.       Вот придурок.       Нормальные люди сюда есть ходят, а не читать.       Кстати, пора бы и ему самому позавтракать, а то живот уже урчит. Неудивительно. Запахи вокруг витали просто невероятные: тут тебе и жирный бекон, и приправленная зеленым луком яичница, свежие булочки с тающими кусочками сливочного масла… Как вообще можно читать в таком месте?       Эванс и Снейп — одного поля ягоды.       Сириус подтянул к себе тарелку с тостами, подхватил сразу пару и принялся сооружать сэндвич из всего, что попадалось на глаза: бекона, яиц, толстых ломтей сыра и свежих помидоров. Налил в кубок апельсинового сока, зачерпнул ложкой большую порцию смородинового джема.       — … Бродяга? Бродяга!       — Чего тебе? — пробурчал с набитым ртом Сириус, поворачиваясь к покрасневшему от смущения Хвосту.       — Я спросил, есть у тебя запасное перо? Я свое сломал случайно…       — Хвост, неуклюжий ты увалень, ну сколько можно? Я подарю тебе на день рождения живую курицу, будешь из нее сам перья выдергивать, когда понадобится! — Зажав зубами оставшийся кусок сэндвича, он принялся копаться в сумке.       Перо нашлось не сразу — застряло между страницами учебника по зельям. Поэтому когда Сириус наконец-то разогнулся, протягивая его Хвосту, сэндвич вот-вот готовился шлепнуться ему на колени, запачкав мантию. Но куда какому-то куску хлеба против Сириуса Блэка — единственного, кто мог потягаться с Сохатым в скорости полета? Он ловко подхватил его и вернул на тарелку. Правда, вся начинка, которую он старательно укладывал между тостами, тут же расплылась: бекон вылез с одного бока, помидоры — с другого, а желток растекся по тарелке, делая все липким и непривлекательным.       Аппетит пропал. Сириус схватил свой кубок с соком и в пару глотков осушил его до дна. Вкус показался странным.       А потом он встретился взглядом с Марлин Маккинон. Она застыла на своем месте, слегка наклонившись вперед, с открытым ртом, как будто хотела что-то ему сказать, но посреди этого действия попала под замораживающее заклятие. На ее лице было написано крайнее замешательство. Медленно закрыв рот, она развернулась. К Эванс.       — Что ты ему подлила?       — Прости? — невинно уточнила Лили, оторвавшись от своей книжки. Марлин мотнула головой.       — Не прикидывайся, я точно видела. Ты достала маленький флакончик и вылила все, что там было, в кубок Блэку.       Вся небольшая компания замерла, тут же позабыв про завтрак. Римус поднял от тарелки непонимающий взгляд и нахмурился, Питер замер с поднесенной ко рту вилкой, с которой уже начали падать кусочки омлета. Джеймс, на удивление оправившийся быстрее всех, выхватил опустевший кубок из рук Сириуса и принюхался. Потом наморщил нос и требовательно уставился на Эванс, словно эта гримаса заставила бы ее тут же рассказать правду.       Сириус улыбался. Он все еще не понимал, что за недоразумение произошло. Эванс что-то подлила ему в сок? Зачем бы ей это? Да и что она могла ему подлить? Слабительное? Зелье рыгания или урчания в животе? Но почему именно ему? Разумнее было бы подшутить над Джеймсом, раз уж он так часто ее донимает.       Марлин тоже о чем-то напряженно раздумывала пару секунд, а после вскрикнула и грозно ткнула в сторону Лили пальцем.       — Ты… ты что, для этого брала мою книгу? Ты ему… ты любовное зелье ему подлила?       От абсурдности предположения Сириус не сдержал громкого смешка. Ну да, конечно!       Он ждал, что сейчас Лили Эванс вспыхнет, упрекнет Марлин в беспочвенных обвинениях, рассмеется от подобной нелепости, в конце концов.       Он совершенно точно не ожидал, что она медленно моргнет, повернет к нему лицо и улыбнется.       От этой улыбки у Сириуса холодом скрутило живот. Так могла бы улыбнуться его кузина Белла, мать или… он сам — пугающе, с вызовом, как будто говоря: «Да, я это сделала. И что?».       — Эванс! Лили… ты… что? — взвизгнул Джеймс, подпрыгнув на месте.       Эванс не обратила на него внимания и продолжила буравить Сириуса зловещим взглядом.       Он нервно сглотнул и криво усмехнулся, лихорадочно прислушиваясь к поведению собственного тела.       Его не раз и не два опаивали любовными зельями — такое случается с раздражающей частотой, если обладаешь бесчисленными достоинствами Сириуса Блэка — так что он примерно был знаком с симптомами. Учащенное сердцебиение, глуповатая улыбка, неуместная эйфория, желание свернуться клубочком на коленках у хитрой девчонки и мурлыкать, выпрашивая почесывание за ушком… ничего такого не было. Горло слегка саднило. Под ребрами почему-то щекотало. Ему до жути хотелось оглянуться.       И все.       Это просто шутка. Розыгрыш. Попытка заставить его понервничать.       Поэтому он одобрительно рассмеялся, повернувшись за поддержкой к покрасневшему от досады Джеймсу. Но тот выглядел так, словно только что пережил сильнейшее предательство в жизни. Как будто это Сириус плеснул любовное зелье в стакан Лили, а не наоборот!       — Прости, конечно, Эванс, — преувеличенно громко и беззаботно начал он, игнорируя пробежавший по спине холодок, — не пойми меня неправильно, ты аппетитная куколка, но у нас ничего не получится. Да и зелье, судя по всему, просроченное, — хмыкнул он, — потому что, глядя на тебя, я не испытываю ничего, кроме сильной неловкости.       Рядом шумно выдохнул Джеймс, наконец-то возвращая своей физиономии естественный оттенок.       Эванс все с той же жуткой триумфальной улыбкой аккуратно закрыла книгу, спрятала ее в сумку, нарочито тщательно проверив все застежки и ремешки, и уложила подбородок на сцепленные пальцы, опершись локтями о стол. И только потом подняла на него хитрые лисьи глаза.       — А с чего ты взял, Блэк, что действие направлено на меня? — голос ее так и сочился самодовольством, от которого внутренности сковывало льдом. Эванс была сильной ведьмой, ее не стыдно было бояться. — Поверь, меня и без всякого зелья уже тошнит от твоих неуместных комплиментов и навязчивого внимания, даже больше, чем от твоего дружка.       Он с притворным возмущением ахнул одновременно с радостным воплем Джеймса.       Лили невозмутимо продолжила:       — Нет, если бы я хотела тебя проучить — а я этого и хочу, надеюсь, ты понимаешь — то заставила бы тебя влюбиться в человека, на которого никакие твои чары не подействуют. Которому плевать на твои сладкие речи и твои фальшивые улыбки, и твою смазливую мордашку. Я хочу, чтобы ты страдал от неразделенной любви к тому, кому меньше всего на свете хотел бы отдать сердце. Одна мысль о влюбленности в кого приводила бы тебя в ужас. Потому что в таком случае, ты, наконец-то, отведаешь собственного лекарства.       Он сделал это снова. Неосознанно, раньше, чем мысль успела достигнуть его головы и остановить непокорное тело, он обернулся и, уже зная куда смотреть, уставился на слизеринский стол.       Один удар сердца. Второй, такой громкий, что, наверное, все вокруг оглохли.       Холодные как космическая пустота черные глаза показались над кромкой книжной обложки и встретили его взгляд.       Сириуса словно прошибло током. Как заряд экспульсо прямо в грудь.       Нет. Нет-нет-нет, это все неправда, это не может… он чувствовал это и раньше, точно. Это его ненависть, его презрение, его отвращение. Никак не…       — Ты блефуешь, — голос против воли дрогнул, сорвался на позорный всхлип. — Ты бы так не поступила. Ты староста, ты знаешь, что любовные зелья запрещены. Ты… я могу сдать тебя профессорам.       Тонкая рыжая бровь насмешливо дернулась.       — Это правда, — произнесла Эванс отвратительным сладким тоном. — Ты можешь. Вот только… подумай сам, кому они скорее поверят: примерной ученице и старосте факультета, ни разу не пойманной на лжи, или же головной боли всего профессорского состава, ученику, чье второе имя давно пора сменить на «Проблема»?       Сириус беспомощно огляделся. Марлин прижимала кончики пальцев к губам от потрясения, но, если он рассчитывал найти в ней хоть каплю сочувствия, его ждало жестокое разочарование. Она была в восторге. Она смотрела на Лили, как на великого гуру, только что исполнившего мечту всей ее жизни. Римус прятал лицо в ладонях и плечи его мелко подрагивали — вот же поганец! Джеймс, встретив его взгляд, рассеяно развел руками, но на его лице тоже было написано жалкое слепое обожание к Эванс, которое, кажется, только усилилось после ее проделки. Питер, безмозглый крысеныш, все еще напряженно думал, пытаясь сложить в своей тугой башке два и два.       — Нет. Нет. Ты врешь, — выдавил из себя Сириус, с трудом удерживаясь от того, чтобы вновь обернуться. — Я не чувствую симптомов. Ничего, что обычно бывает от любовных зелий…       — Ох, но ты же не думал, что я закажу его в «Зонко», правда? — Эванс издала мягкий смешок и чуть качнулась, наклоняясь вперед, чтобы следующие слова дошли до него предельно четко: — Я придумала его сама.       Сердце Сириуса рухнуло вниз. Провалилось в живот, пробило пол Большого Зала и устремилось прямиком в ад.       Она придумала его сама. Черт, черт, черт!       Эванс сильная ведьма. Талантливая. Умная. А в зельеварении… она просто недостижимо изобретательная.       Пока он хлопал глазами, распознавая, чего ему хочется больше — разреветься от отчаянья или начать крушить все вокруг от гнева, — Лили Эванс изящно перекинула длинные ноги через скамью и поднялась, беззаботно отряхнув мантию. Холодный блик утреннего света скользнул по длинным волосам бледной медью. Лили взяла сумку со скамьи. Повернулась. Спросила что-то у подруги.       — Напомни-ка мне, Марлин, какие у нас сегодня уроки? — словно сквозь вату услышал Сириус.       МакКинон радостно растянула губы в улыбке и послушно оттараторила:       — Защита, Уход за магическими существами, зелья и полеты!       — И все со Слизерином, ну надо же…       — Ты сам дьявол, — пробормотал он, до побелевших костяшек впиваясь пальцами в грубую древесину стола.       Ведьминские зеленые глаза Эванс ехидно сверкнули.       — Хорошего дня, Блэк.       К своему ужасу он услышал, как рядом восхищенно застонал, будто только что особенно хорошо кончил, Джеймс. Дебильное выражение щенячьей преданности с его лица так и не исчезло.       — Мерлин великий, я люблю тебя, — пробормотал он достаточно громко, чтобы девушка услышала. — Может, ты и мне приворотного подлила…       Эванс смерила его долгим пристальным взглядом — от сложенных на столе мозолистых ладоней до торчащего на макушке вихра — и нежно улыбнулась:       — Нет.       И ушла.       Болван Поттер продолжал пялиться ей вслед до тех пор, пока Сириус не выпалил:       — Вот сука!       — Эй, следи за языком! — тут же вскинулся он.       Сириус онемел от возмущения.       — Ты совсем охуел? — он пихнул друга в грудь, не обращая внимания на Римуса, который бормотал что-то успокаивающее сбоку. — Она мне приворотки подлила! Я что ее, блять, благодарить должен?       Джеймс только отмахнулся.       — Ой, ну что ты истеришь, как будто впервые в говно наступил? Да тебя ими опаивают чаще, чем Кеттлберн уходит в запой.       Он что, совсем ничего не понимает? Рога в мозг проросли?       — Джеймс, — Сириус схватил его за плечи и как следует тряхнул, для доходчивости, — она влюбила меня в ебаного Нюниуса!       И опять, словно он был собакой Павлова, а прозвище Снейпа — звонком, он дернул головой и впился взглядом в почти опустевший слизеринский стол. На собственное счастье, Снейпа там уже не было, и Сириус ощутил, как унимается бешеный стук сердца.       Твою мать. Чертова Эванс, чтоб ей свалиться где-нибудь с лестницы!       — Эй, — Сохатый мягко отвел в стороны его руки, — расслабься. Вспомни, что у любовных зелий есть чудное свойство, — Сириус попытался убить его взглядом, но тот даже не дрогнул, — они выветриваются. А до тех пор будем действовать по давно разработанному плану, окей? Мы будем рядом, не позволим тебе приблизиться к Снейпу и натворить глупостей…       — Погодите, — подал наконец голос Питер, — Бродяга что, втюрился в Нюнчика?       Это было уже слишком.       Сириус завопил, запрокинув голову к насмешливо-чистому заколдованному небу. Вскочил, пнув от злости скамью, и промчался мимо немногих еще завтракающих учеников, потрясенных его поведением, к тяжелым входным дверям. Даже сумку свою не забрал.       Плевать. Пускай безмозглый крысеныш таскает.