Кренник, но я же тебя люблю!

Скариф был неким подобием рая. Бирюзово-голубая планета, приютившая на своей поверхности Архив, а на орбите — пару ИЗР-ов. Вероятно, в канцелярии что-то напутали, ибо здесь сама собой напрашивалась быть курортная зона, но уж никак не военный объект, стратегической важности. Белый песок, тёплые волны белыми барашками пены совершающие набеги на берег. Джин сладко потянулась, нежась в лучах солнца, с ног до головы намазанная солнцезащитным кремом, поправляя широкополую соломенную шляпу на своей голове. Молодая женщина оставила все попытки воззвать к здравому смыслу директора Кренника, стоящего под палящими лучами солнца, ловящего каждый лучик, впитывая всем телом тело и свет, совершенно не боясь обгореть. А вот зря. Джин ко всему прочему пряталась в тени под широким зонтиком, не намереваясь повторять самоубийственный манёвр Орсона. Как ни странно, шоколадный загар, равномерно лёгший на всё тело Джин, прятавшееся от солнца, был куда ровнее, чем у директора, намеренно подставляющего себя под небесное светило. И уже тем более после тело молодой женщины не зудело и не краснело, требуя бакты по всей своей поверхности, как то было с директором, явно переборщившим с солнечными ваннами. Но это всё пустяки. Скариф был бы раем, если бы не одно прискорбное обстоятельство. Орсон Кренник притащил с собой Галена Эрсо, «прописав» тому смену климата и работу в Архиве на некоторое время. Джин уже почти несколько лет не видела отца, с тех пор, как его перевели из столицы на мрачную, вечно дождливую, Иду. И сейчас меньше всего была настроена на семейное воссоединение, здесь, в этой разнежено-ленивой обстановке вседозволенности, когда Кренник принадлежал ей безраздельно. До того, как дуэт превратился в трио. — Не рада меня видеть, дочка? — спросил Гален, заметив как потемнел взгляд Джин. Беззлобно, меланхолично, просто констатируя факт. Принимая как должное её реакцию. Знающий их маленькую с Кренником тайну, смирившийся с предательством обоих и уже давно переставшим считать «инцидент» чем-то плохим, скорее понимая, что рано или поздно что-то подобное должно было произойти. Принимая это поначалу за своеобразную месть Кренника за Лиру, постепенно приходя к пониманию, что первоначальная инициатива исходила от Джин. Разбора полётов на эту тему, между тем не было. Да и что он мог предъявить двум взрослым людям? Разве что пожалеть себя самого, но к тому моменту он напрочь заразился цинизмом директора Кренника и уже ничему не удивлялся, ни о чём не жалел. Интрижка дочери и друга была воистину столь незначительна, уколов лишь в самом начале. Джеда. Вот что было серьёзно. Вот, что сделал он сам, Гален Эрсо, работая на Империю. Обманывая себя всякий раз мыслями об энергии кайбер кристаллов, используемой в мирных целях. Джин коротко расцеловала его в щеки. Она больше не звала его папой. Гален, теперь говорила она. Обозначая дистанцию, бережно оберегая свои новые, взрослые, границы. Смешная девчонка, в самом деле, так что пусть уж лучше Кренник, чем кто-нибудь другой, кто запудрит мозги ещё похлеще. Гален прячется от солнца, также как и Джин, оставаясь равнодушным к окружающим красотам, проваливаясь в спокойный, без сновидений, сон, под мерный шепот волн, музыку ветра и врезающиеся по временам крики местных птиц, скользящих над водной гладью в поисках добычи. — Орсон, ты чем думал, когда привёз сюда Галена? — раздражённо спросила Джин, когда они отошли от лежаков достаточно далеко, гуляя по берегу. — Понятие не имею, — Кренник лишь обескураживающее улыбается, пожимая плечами. Джин недовольно цыкает, зная, что более содержательного ответа от него всё равно не дождётся. Вечером, после ужина, вопрос о том, с кем из них директор проведёт ночь, явственно висит в воздухе. Без какой-либо, как ни странно, неловкости, просто требуется внести ясность. Определить очередность? Бросить монетку? Вопрос, который хочется задать Джин, но она благоразумно не спрашивает. Дочь и отец сидят напротив друг друга, директор — с длинной стороны стола, по середине, в одинаковой отдаленности от обоих Эрсо. Гален не сводит взгляда с Джин. Ей кажется, что он видит её насквозь, но она ошибается, он старается понять, не то, какие ошибки они с Лирой допустили — это ясно и так, но мучает себя вопросом: можно ли всё исправить, так или иначе, наставив дочь на путь истинный. И тут же усмехается про себя, он и свой-то истинный путь не в силах отыскать без Орсона Кренника, что уж говорить о Джин, с самого начала попавшей, нет, не так, жившей всю свою жизнь, в этой ловушке. — Что? — не выдерживает женщина. — Ничего, — бесстрастно отвечает Гален. Джин фыркает. Эрсо-старший поспешно добавляет, неимоверным усилием добавляя в голос капельку тепла. Он давно разучился этому: — Правда. Джин бросает короткий взгляд на Орсона, ища у того поддержки и ответа на эту странную загадку, зная, что директор единственный, кто может разгадать Галена Эрсо. Ещё могла Лира, но она уж точно не сможет ей помочь сейчас. Кренник одобрительно прикрывает глаза. Ничего. Правда. Ладно, решает Джин. Ничего, так ничего. Градус настороженности падает. Она верит Креннику больше чем Галену, хотя должно быть наоборот, но это не мешает ей, что называется, держать ухо востро. После ужина они перебираются в маленькую уютную гостиную. Звучит тихая, незамысловатая мелодия, приятный женский голос поёт обо всём понемножку: о жизни, о прожитых годах, о радости и о печали, о любви, о смерти, о войне: непримиримой вражде, что идёт внутри каждого живого существа. В итоге нет ни победителей, ни проигравших, а просто процесс, непрерывный круг жизни. — Пожалуйста, пожалуйста, меня здесь нет, — комментирует Гален, когда директор испрашивает у того разрешения пригласить его дочь на танец, прежде чем протянуть руку Джин. Невидящим взглядом Гален смотрит на них, танцующих сдержанно и даже можно сказать целомудренно. Маленькая ладошка Джин в большой лапище Кренника. Озорные искорки во взгляде директора, тот увлеченно ведёт молодую (молодость Джин особенно бросается в глаза на фоне зрелости Орсона) партнёршу в танце, кажется, совершенно не обращая внимания на Галена. Это всё так неправильно. Так завораживающе красиво в своей якобы извращённости. Кренник усаживает Джин в кресло, благодарит за танец. Начинается новая игра: кто первым не выдержит и пойдёт спать в одиночестве. Игра, в которой проигрывает Джин, ей с каждой минутой становится всё труднее оставаться в сознании, глаза сами собой, против её воли, закрываются. После непродолжительной борьбы, она сдаётся и уходит наверх. Да ну вас всех… Орсон и Гален остаются одни. — Это всё так неправильно, — произносит Гален, не сводя взгляда с директора. Без осуждения, но имея вдруг резкую потребность произнести эти слова вслух. Как и все прочие в эти дни. Обычно он предпочитает молчать, не разбрасываюсь понапрасну словами. Изящные риторические обороты в большом количестве — это прерогативы Кренника. — А когда было иначе, Гален? — спрашивает мужчина. — Никогда, Орсон, — признаёт очевидное Эрсо. Это никогда не было правильным. Ни в далекой юности, молодости, ни сейчас. Не будет правильным и потом. Никогда не будет. Однако оценочные суждения на тему, что такое хорошо, а что такое плохо, давно потеряли для него (заразился от Кренника) всю свою актуальность, превратившись в набившие оскомину условности. Не стоящие того, чтобы относиться к ним серьёзно. Сначала встречаются их бокалы, с негромким звоном, а затем и они сами. Утром оказывается, что Кренник бессовестно смылся, неожиданно вызванный в Центр Империи начальством. «Неожиданно, ага, конечно, я тогда пушистый эвок», — подумала Джин, прекрасно зная, что директор ничего и никогда не делает просто так. Даже срываясь на не назначенные заранее начальством встречи. — Ты планировал это с самого начала, Кренник, — выскажет она ему потом, когда вернётся в столицу. И заставит адмирала втиснуть в его плотный график встречу с собой. — Оставить меня и Галена выяснять отношения. Адмирал и сам начал сомневаться в том, что это была хорошая идея, уже через пару часов после прибытия на Скариф Галена. Скорее плохая. Но не отправлять же Эсро-страшего обратно, это было бы неприлично. — Тебя никогда раньше не заботили вопросы приличий, — возразила Джин на это. — Заботят всегда, моя дорогая Джин, — ответил директор, выразительно смотря на девушку, невинно хлопая длинными пушистыми ресницами, заставляя её невольно задаться вопросом каким таким «волшебным» составом он покрывает их, дабы сохранить в столь ухоженном виде. Воображение невольно нарисовало картинку: директор Кренник, стоящий перед зеркалом и проводящий тонкой щеточкой туши по ресницам, верхним, нижним, а затем, заодно уже, и по бровям. — В любом случае, вам следовало встретиться. — Встретились, но ничего не изменилось, Орсон, ничего, — сказала Джин. — Разве? — Может, только чуть-чуть. И если быть втроём ещё как-то получалось, не смотря на все хитросплетения их взаимоотношений внутри этого треугольника, то оставшись вдвоём с Галеном Джин чувствовала себя очень неуютно, во-первых, отвыкнув ещё ранее от его общества, а, во-вторых, и это главное, она не могла быть собой рядом с отцом, снова превращаясь в нескладную девочку-подростка, неуверенную в себе. Настоящее в ней замирало, таилось под маской. Роль дочери душила Джин настоящую, взрослую женщину, привыкшую уже быть самой себе хозяйкой. И делать то, что хочется, без оглядки на кого-либо, даже на Кренника. Один на один дочь и отец выдержали ровно сутки, решив, что с них семейного общения достаточно. Гален вернулся на Иду, Джин поспешила в Центр Империи. *** Несколько лет спустя. — Ты куришь? — ужаснулся Кренник. — Вот только ты не начинай, пожалуйста, — попросила Джин. — Мне хватает нравоучений Уилхаффа на эту тему. — Уилхафф. Вот как, по имени. Даже не губернатор, — директор недовольно скривил губы. — Не изображай из себя оскорблённую невинность, Орсон, — сказала на это Джин, с наслаждением потребляя очередную порцию никотина. — В конце концов, это ведь была твоя идея. Зелёные глаза Джин полны лукавства и озорства. Да, это была его идея, и он нисколько не сомневался в её правильности, в её пригодности и эффективности. Это бесконечное «Таркин знает, что Джин Эрсо к ней подослал Кренник, знает и всё равно позволяет девчонке быть рядом. Он знает, что я знаю, что он знает…» И все знают, что Джин Эрсо — разменная монета в непрекращающемся противостоянии директора и губернатора. В их холодной войне-работе. Джин знает, осведомлена лучше всех что за роль ей досталась. Посредник, игрушка, действующая на нервы сопернику. Ещё один элемент, добавляющий остроты и без того непростому взаимодействию сторон. Оба опасны. Оба хитры. Оба имеют свои резоны и свои средства. Знает даже Гален, устроив по этому поводу Орсону разнос с переходом на личности и перечислением всех былых грехов, в том числе обвинению к причастности к смерти Лиры. Настоящая истерика, после которой на теле директора остаются синяки. Гален в ярости, Гален бушует как никогда прежде. Взаимные упреки и оскорбления. — Это всё ты виноват! — бросает Эрсо, наконец, обнажая правду. — Ты соблазнил мою девочку, а теперь ещё и отдал её в лапы этого ублюдка Таркина. — Я? А ты никогда не думал, почему она вообще пришла ко мне? Взрослому дядьке, годящемуся ей в отцы. — Пауза. Чтобы Гален сам догадался. — Потому, что собственному отцу не было до неё никакого дела. — И ты не преминул воспользоваться ситуацией в собственных интересах. — Ей было двадцать один, Гален. Вполне себе взрослая девочка, — возразил Кренник, умолчав о той, первой встрече, справедливо полагая, что доводов разума Гален слушать не станет. — А тебе — пятьдесят, мог бы, и подумать головой, а не как обычно, — не похоже на себя, грубо, ответил Гален. — Гален, Гален, ты никогда не умел говорить грубости, мой друг. Не стоит начинать и сейчас. И потом, Джин никогда, слышишь, никогда, не делала ничего из того, чего сама не хотела. Эрсо залепил Креннику пощечину — истеричный жест. — Как будто бы я не знаю, как ты умеешь уговаривать. — Ты удивишься, насколько упрямой может быть твоя дочь, Гален. Правда была в том, что со временем, вполне закономерно, Джин стало отчаянно не хватать директора. Слишком мало, слишком редко виделись они. И если сначала счастье от сбывшейся мечты переполняло её, то со временем это счастье не то чтобы поугасло, но ей отчаянно хотелось большего, хотя вслух она и утверждала обратное. У Кренника на первом месте была работа, потом всё остальное. Даже Гален — где-то за скобками. Что уж говорить о Джин, от встреч с которой он никогда не отказывался, но всё чаще и чаще отговаривался своей занятостью, в последнее время и откровенно, не стесняясь врал, что у него нет времени. Она знала, что так будет и принимала это. Только вот… всё чаще она стала замечать, что в её окружении не только Орсон Кренник сияет притягательной красотой. Есть ещё и другие, не менее интересные фигуры. Джин Эрсо делает неплохую, со своей точки зрения, карьеру, ведя документооборот не Проекта, но нескольких проектов поменьше, нося форму участника «Инициативы Таркина» с фирменным шестиугольником с несимметричным перекрестьем линий внутри. Кайберы, как всегда, кайберы… Ко всему прочему Джин оказывается в перекрестье прицела ещё одной хищницы. Натаси Даалы, которой Таркин пока запрещает касаться Эрсо… Ещё один треугольник, в котором оказывается Джин по воле обстоятельств. Как тут не курить, а? *** Ещё несколько лет спустя. Гален Эрсо мёртв. Несчастный случай, как гласит официальная версия, совершенно не устраивающая директора Кренника. Его мнения не спрашивали, но он его высказывает, не стесняясь в выражениях… чуть ли не открытым текстом обвиняя Таркина и компанию в смерти Эрсо. Якобы они это всё подстроили, списав того за ненадобностью как выработавшего весь свой потенциал. — Ты не прав, Кренник, — произносит Джин, находя его после устроенной прямо на совещании истерики. Нацеленный на губернатора бластер. Таркин лишь кривит губы в усмешке, совершенно не боясь Кренника. Директор безуспешно пытается зажечь зажигалку, после нескольких попыток отшвыривает бесполезную вещь прочь. — Ты вообще, на чьей стороне, а? — спрашивает он женщину. Убранные от лица, собранные в низкий пучок, тёмные волосы, в которых нет-нет да виднеется один-два серебряных волоса. Его собственные давно побелели… — Перефразирую: ты неосторожен. Так пойдёт? — она пристально смотрит на него. Маленькая влюблённая девочка превратилась в циничную стерву. Она всё-всё про себя знает, про свою никчёмность и бесполезность, по сравнению с великим гением отца и не менее внушительных размеров манией величия (не всегда безосновательной) директора Кренника. Она — лишь винтик в большом механизме. Как и он сам, но Орсон Кренник никогда не примет и не признает эту горькую правду. Она закуривает для него сигарету, протягивает мужчине. Тот молча затягивается в безуспешной попытке успокоиться. Подумать ясно над проблемой. Ненависть душит его. — Как ты можешь оставаться спокойно, Джин? Они убили твоего отца. — Мы все умрём, Орсон. Гален… Она тяжело вздохнула, не став ни защищать официальную версию смерти Эрсо, ни поддерживать версию Кренника. Даже если он и прав, даже если всё так, как он говорит, как нафантазировал себе… Она ничего не сможет сделать с этим. Месть? Месть это не для неё. Бриллиантом в искусственном свете переливается скупая мужская слеза. Кончиком пальца Джин смахивает её с ресниц Орсона, не давая пролиться. Целует солёную влагу, поднося палец к своим губам. Гален… Это всегда сложно. И она это знает. — Не делай глупостей, мой адмирал, ради мёртвых, — просит она, целя директора в губы. — Прошу тебя, Орсон. Ведь теперь у меня остался только ты. — А как же Таркин? — спрашивает он, прижимая к себе женщину. Знакомая усмешка появляется на его губах, искрясь самоуверенностью, осознанием собственного превосходства. — А причём здесь Таркин? — эхом отзывается она, кладя руки на плечи мужчине. — Совершенно ни причём, — соглашается Кренник, решая подумать об этом не завтра, но позже. А пока есть только Джин. Если набраться смелости и посмотреть правде в глаза: теперь и у него осталась только она.